— Ты поступил как честный и сознательный гражданин, — отозвался Катон, начисто лишенный чувства юмора и невосприимчивый ни к каким шуткам. — Я как раз направляюсь на званый ужин к Лукуллу. Не составишь компанию?

К сожалению, у меня не было предлога отказаться, поэтому ничего не оставалось, как продолжить путь рядом с ним в своих изношенных сандалиях, как бы олицетворяющих падение нравов.

— Потрясающий сегодня был Триумф! — продолжал Катон. — Сколько сил я положил, чтобы уговорить Сенат воздать эти почести Лукуллу!

— Твои усилия не пропали зря, а послужили для нас источником вдохновения.

— Сторонники Помпея потеряли всякое чувство меры. Представляешь, Бальб и Лабиен дошли до того, что протащили через Сенат закон, позволяющий Помпею во время Публичных игр носить одежды и атрибуты триумфатора.

Несмотря на то что меня трудно было чем-либо удивить, эта новость ошеломила.

— В самом деле? — удивился я.

— Я никогда не шучу, — строгим тоном ответил Катон.

— Кажется, на этот раз они даже превзошли самих себя, — признал я. — Впрочем, от человека, присвоившего себе еще в молодые годы титул «великий», вполне можно ждать подобного.

— Говоришь, превзошли самих себя? Слишком мягко сказано! Да это вообще ни в какие ворота не лезет! Сущее безобразие! Вызов богам! Если так пойдет дальше, то чего ждать от них в будущем? Уж не претендуют ли они на корону?

Лицо Катона побагровело. Казалось, прямо посреди нашего разговора его хватит удар — перспектива, которую я приготовился принять с философским смирением.

— По древним римским традициям, — успокоившись, продолжал он, — Лукулл ныне стал истинным полководцем. Правда, не могу сказать, что одобряю его тягу к роскоши. Но дисциплина, которой он добился в армии, не может не вызывать уважения. Порядок, который он навел в азиатских городах, служит образцом честного и успешного управления.

Я не мог с ним не согласиться, хотя знал: что бы Катон ни говорил в пользу триумфатора, ни одно из перечисленных им достоинств не являлось добродетелью. Мы спускались с холма вниз, в сторону реки. Пока Лукулл ожидал своего Триумфа в загородной вилле, его посредники не теряли времени зря. Приобрели для него участок брошенной заболоченной земли, кишащей комарами. Осушили его и разбили прекрасный сад, рядом с которым возвели чудесный храм в честь Минервы — богини мудрости и покровительницы ремесленников. К тому времени она еще не успела позаимствовать у греческой Афины всех ее атрибутов и потому не являлась богиней войны.

Вход в сад охраняли изваяния государственных богов, среди которых находился жертвенник неизвестному божеству. Катон настоял, чтобы подбросить щепотку ладана в жаровни, устроенные под каждой статуей. Как только мы вошли в рощу, глашатай громко возвестил о нашем прибытии:

— Сенатор Марк Порций Катон и квестор Деций Цецилий Метелл Младший!

Слегка коснувшись молодого человека, я выразил восхищение его хорошо поставленным голосом.

— Сегодня ты уже второй Метелл, которого мне приходится объявлять, — признался он.

— Да? Значит, мой отец уже здесь?

— Да, господин. А также уже успели прибыть несколько Квинтов.

Тут, пожалуй, следует кое-что пояснить. Я — выходец из чудовищно многочисленной семьи, чрезвычайно известной и занимавшей одно из самых важных мест в политике. А вот что касается наших имен, то их давали без малейшей изобретательности и они были до безобразия заурядными. На протяжении многих поколений мужчины нашего рода величались Квинтами. Могу назвать пятерых Квинтов среди моих современников, которые были публичными деятелями. О Квинте Цецилии Метелле Кретике, который до недавнего времени ожидал своего Триумфа за пределами городской стены, я уже упоминал. Кстати, почестями победителя Сенат наградит его только в мае следующего года. Кроме того, был претор Квинт Цецилий Метелл Целер, а также Великий понтифик Квинт Цецилий Метелл Пий, под командованием которого я служил в Испании и который уже сошел в могилу. Его приемный сын Квинт Цецилий Метелл Пий Сципион Насика также был понтификом. И наконец, Квинт Цецилий Метелл Непос, легат при Помпее, вернувшийся в тот год из азиатского похода. Так же как Катон, он избирался народным трибуном. Чтобы не вносить путаницы, впредь буду называть их кратко: Кретик, Целер, Пий, Сципион и Непос.

Отделавшись от Катона, я стал пробираться сквозь толпу. Здесь собрались все известные люди Рима, в том числе и враги Лукулла. В конце концов, Триумф являлся благодарственным жестом государственным богам, поэтому праздновать победу врага не считалось лицемерием. Столы расставили среди цветущих деревьев. Некоторые из них, судя по величине достигшие зрелого возраста, были привезены вместе с большими комьями земли на баржах по Тибру. Развести такой сад — сущий подвиг, сравнимый разве что со строительством египетских пирамид.

Среди гостей было немало женщин, большинство из которых наряду с мужьями играло важную роль в городских делах. Иные женщины были никому не известны, но для них подобные сборища сулили немалые перспективы. Особое достоинство данному торжеству придавало присутствие весталок, одной из них была моя тетушка.

Я даже не пытался приветствовать гостей так, как было принято на обыкновенных торжественных приемах. Прежде всего отыскал глазами консулов — должностному лицу низшего ранга надлежало уметь находить их в любой толпе. В тот незапамятный год таковыми были Марк Туллий Цицерон и Гай Антоний Гибрида. Вместе с Лукуллом они приветствовали послов, которые всегда были почетными гостями на таких торжествах. У нас, римлян, считается хорошей традицией производить впечатление на иноземцев как военной силой на полях сражений, так и великодушием вне войны. Некоторые из ныне присутствующих иностранных гостей еще вчера были врагами Рима, но предпочли сдаться на выгодных условиях и прекратить бессмысленное сопротивление.

Цицерон к этому времени достиг вершины своей славы. Явившись в Рим из ниоткуда (вернее сказать, из Арпинума, жители которого на протяжении 125 лет имели римское гражданство), он взлетел вверх по политической лестнице со скоростью камня, пущенного из катапульты. Поскольку Цицерон не принадлежал ни к одной из древних фамилий, то стал представителем так называемых «новых людей». Многие его современники с этим никак не могли смириться. Ничего удивительного: мало кому удавалось пробиться в консулы, не нажив себе целой армии врагов.

Его коллега по консулату Гибрида был последним из выдвинувших свою кандидатуру на выборы. Завоевать большинство голосов ему удалось благодаря поддержке Цицерона. Подобного рода сделка в политике носила замечательное и на редкость соответствующее своему содержанию название «coitio». Будучи представителем рода Антониев, Гибрида унаследовал все семейные черты, начиная с удивительного сочетания порочности и добродушия и кончая хитростью, смешанной с детской импульсивностью. Подобная противоречивость проявлялась в Гае Антонии гораздо ярче, чем в прочих членах семейства. Странное прозвище Гибрида он получил за свою полудикую натуру — так называли плод любви домашней свиньи и дикого кабана.

В тот вечер Гибрида пребывал в хорошем настроении и от души пожал мне руку. Лицо его пылало огнем: несмотря на то что вечер только начался, он уже основательно выпил — еще одна характерная особенность Антониев.

— Рад видеть тебя, Деций, мальчик. Великолепный Триумф!

Не иначе как демонстрация привезенных в Рим сокровищ произвела на него неизгладимое впечатление. Антонии отличались алчностью. Хотя, надо отдать им должное, спускали свои состояния с такой же легкостью, как и наживали. Другими словами: при всей их невыразимой жадности и вспыльчивости, им нельзя было отказать в щедрости.

— Да, сегодня славный день, — согласился я. — Триумфатор воистину его заслужил.

Я кивнул в сторону Лукулла, который стоял неподалеку. На нем была обычная тога, но красная краска после долгого пребывания среди толпы благожелателей существенно померкла.

— Когда видишь такое шествие, так и подмывает совершить что-нибудь подобное, — признался Гибрида.

Подобные заверения, подумал я, не сулят ничего хорошего Македонии. В эту провинцию Гибрида направлялся в качестве наместника по истечении своих консульских полномочий.

Цицерон поприветствовал меня тепло, хотя и несколько официально. Мы всегда были в добрых отношениях, но теперь он достиг вершины публичной деятельности, а я находился лишь у ее подножия. Движение по карьерной лестнице заставило его выработать такие не свойственные ему ранее черты, как тщеславие и сознание собственной важности. Нельзя сказать, что они были ему к лицу. Во всяком случае, в молодые годы его характер мне нравился больше.

Запахи пиршественного стола так возбудили мой изголодавшийся желудок, что он громко заурчал. Я с трудом подавил желание схватить один из кубков, которые разносили по столам. Темнокожие рабы сновали повсюду с тяжелыми амфорами на плечах, проверяя, все ли кубки наполнены. Начни я слишком рано пить, могло случиться, что торжественный ужин был бы для меня потерян. Во всяком случае, он наверняка стерся бы из памяти.

Человек, стоявший под прекрасным кипарисом, был отнюдь не красавцем. Его лицо пересекал большой шрам, едва ли не поглотивший весь нос. Это был мой отец Деций Цецилий Метелл Старший, известный всем под прозвищем Безносый. Облаченный в белую тогу, он воплощал неизбывное достоинство. Недавно отец вернулся из провинции Трансальпийская Галлия, поэтому еще не успел избавиться от повадок небожителя, каковым он почитался, пребывая в должности проконсула. Я поздоровался с ним, и он ответил в своей привычной манере:

— Ты еще трезв? Ответственная должность идет тебе на пользу. Как дела в сокровищнице?

То, что я не получил лучшего назначения, отец относил на счет моей никчемности и непопулярности. И в этом был совершенно прав.

— Если Лукулл не построит еще одного храма Сатурна, — ответили, — придется размещать захваченную им добычу на крыше.

— Не торопись с выводами, сынок. Не успеешь обернуться, как она начнет исчезать из храма с такой же быстротой, с какой появилась. Если не быстрее.

Выражение лица у него было еще более удрученным, чем обычно. Очевидно, он сетовал на то, что за свою жизнь ему ни разу не довелось отпраздновать своего Триумфа и, возможно, уже не доведется, ибо его служба в должности проконсула прошла без крупных военных действий. Отец бросал сердитые взгляды на компанию странных молодых людей, стоявших у декоративного пруда и восхищенно наблюдавших за плавающим карпом. Было видно, что они изрядно нагрузились вином, поэтому вели себя вызывающе. Немногие из них были прилично острижены и облачены в тоги, большая часть компании была одета в туники и штаны, расписанные ярким полосато-клетчатым рисунком, и имела длинные волосы и усы.

— Это что еще за диво? — спросил я отца.

— Это аллоброги. Дикари из северных территорий моей бывшей провинции. Явились пожаловаться на вымогательство со стороны римских должностных лиц. Если им повезет и они найдут какого-нибудь падкого до славы законника, то меня призовут к ответу.

— Жалобы на вымогательство римских наместников уже стали притчей во языцех, — добавил я. — Как думаешь, есть ли в них хоть доля истины?

— Видишь ли, сынок, этот народ заражен бунтарским духом от природы. Он не может смириться с тем, что ему надлежит платить дань. Впрочем, не могу утверждать, что наши мытари подчас не перегибают палку. Но все равно это не идет ни в какое сравнение с тем, чему подвергали их прежние правители. Должно быть, варвары не могут нам простить то, что мы запретили им воевать друг с другом.

— Ну а как ты, отец? Как себя чувствуешь после возвращения домой? — спросил я, решив сменить тему. — Чем собираешься заняться?

— Чем заняться? Своими обычными обязанностями патрона и друга. Чем же еще? — невинным тоном произнес отец.

Однако вид у него был такой же «невинный», какой бывает у человека с окровавленным кинжалом в руке.

— В будущем году грядут выборы цензоров, — напомнил я, будто отец только о них и думал. — Эту должность в свое время занимали Метеллы, но на протяжении нескольких столетий никто из нашего рода не продолжил традицию.

— А может, мне еще раз выставить свою кандидатуру на место консула? — риторически произнес он. — Через семь лет могу снова быть избран.

— Послушай, отец, — продолжал увещевать его я, — через семь лет за эту должность будут бороться все военачальники. Их армии будут стоять за воротами города, напоминая избирателям, за кого следует голосовать. В наши дни умеренность и здравомыслие не в чести. Таких качеств отнюдь не достаточно, чтобы стать консулом. К тому же должность цензора ныне является венцом политической карьеры. Вспомни, сколько людей из тех, что некогда пребывали в рядах высшей магистратуры, не гнушались цензорством.

Отец кивнул с таким видом, будто сам не размышлял на эту тему уже много лет.

— Что верно, то верно, — пробубнил он. — К тому же это семейная традиция.

У меня отлегло от сердца. Хорошо, что его намерение вступить в борьбу за должность консула оказалось не столь серьезным. Цензорство не давало империума, то есть всей полноты политической власти, поэтому не представляло большого интереса для военачальников. Обязанности цензора заключались в чистке сенаторских рядов от тех членов, которые были их недостойны. Уверен, что отец уже составил себе список таких людей и даже приступил к работе над ним.

Я пригубил вино, которое оказалось отменным и сразу ударило в голову. Неожиданно меня осенил вопрос, который я не замедлил задать отцу:

— Скажи, пожалуйста, а почему меня не назвали Квинтом?

— Как почему? Потому что тебя нарекли в честь меня, дурья твоя башка!

— Но ведь все мужчины нашей семьи именуются Квинтами, за исключением недотепы Луция.

— Видишь ли, как-то раз твоего деда, маску которого ты видишь у меня в доме, во сне посетили Диоскуры. Они обещали ему победу над самнитами в сражении, которое должно было состояться на следующий день, но только при условии, что он назовет своего первенца Децием. Прежде этим именем никого из рода Цецилиев не величали.

— И что, он одержал победу?

Отец красноречиво сверкнул глазами — у него это хорошо получалось.

— Знаешь что? — вместо ответа произнес он. — Тут собралось много людей. И некоторые, возможно, будут не прочь потерпеть твое общество и твои разглагольствования. Только не забудь прихватить с собой венок.

Я отправился искать более подходящую компанию, но прежде, следуя совету отца, взял у девушки-рабыни венок из виноградных листьев — издавна считалось, что они предохраняют от опьянения. Посреди сада были выставлены живописные полотна, изображавшие батальные сцены армии Лукулла, — те самые, которые на повозках везли во время триумфального шествия. Я решил их рассмотреть поближе, пока не стемнело. Когда зажигают факелы, атмосфера наполняется таинственностью, но начисто лишает возможности оценить мастерство художника.

Огромные панели, изготовленные в мастерских Афин и Родоса, удивительно ярко и подробно отражали сцены битвы Лукулла с Митридатом и Тиграном. Фигура римского полководца, которая всегда находилась в центре событий, на всех картинах была умышленно преувеличена. Иноземные правители, также по размеру превосходившие прочих воинов, были изображены в состоянии панического бегства. Следуя греческой традиции, афинские живописцы упорно изображали римскую армию в доспехах времен Александра Македонского, если не раньше: в кирасах с высоким шлемом, большим круглым щитом и длинным копьем. Меж тем мертвые и расчлененные тела поверженных варваров, устилавших нижнюю часть каждой картины, были написаны с гораздо большей реалистичностью.

— Отличная работа, верно?

Рядом стоял мой давний друг, врачеватель Асклепиод, который лечил гладиаторов в школе Статилия. Особенно прославился он своими трактатами, посвященными строению человеческого тела и исцелению от различного рода ранений.

— Да, великолепная, — согласился я. — Однако художникам иногда следует взглянуть, как выглядят римские солдаты, прежде чем рисовать их.

— А какая разница, как они выглядят? — возразил Асклепиод. — Греческие художники приучены почитать свои идеалы и изображать то, что красиво. Римское военное вооружение отвратительно и функционально. Поэтому живописцы обращаются к более элегантным формам. А таковые они находят лишь в античности.

Наклонившись вперед, он стал пристально разглядывать изображение Лукулла.

— Видишь, Лукулл здесь нарисован красивым и еще совсем юным. Он отнюдь не соответствует тому образу, который я имел удовольствие лицезреть несколько минут назад.

Я тоже слегка подался вперед, чтобы рассмотреть фигуру полководца.

— Ты прав. Ныне в своей красно-пурпурной тоге он выглядит куда хуже. — Я подошел к другой картине. — А как продвигается твоя работа?

— Возможно, мне придется на время перебраться в Капую. Школа Статилия закрывается до тех пор, пока не будет построено новое здание.

— Закрывается? Но почему?

— Ты ничего не слышал? Ее купил в собственность Помпей. Он собирается снести здание школы со всеми прилегающими постройками и воздвигнуть на их месте новый большой театр с залом заседаний для Сената. Говорят, это будет монументальное каменное сооружение в греческом стиле.

— Что ж, это вполне в духе Помпея. Учинить нечто возмутительно скандальное.

Около столетия назад римляне уже пытались возвести театр на греческий манер. Однако он был разрушен прежде, чем его достроили, — этому немало способствовали цензоры, утверждавшие, что подобные архитектурные сооружения олицетворяют собой тлетворные греческие нравы. С тех пор у нас существовали только открытые деревянные театры, ныне дополненные четырнадцатью рядами мест для всадников. Чтобы предупредить критику в адрес своего грандиозного проекта, Помпей решил увенчать строение небольшим храмом Венеры Победительницы. Теперь в ответ на всякое обвинение он мог заявить, что его театр — это лестница, ведущая к храму. Как бы там ни было, но в находчивости и чувстве юмора Помпею отказать было нельзя.

Глашатай возвестил о начале долгожданного застолья. Раб проводил меня к центральному столу, во главе которого восседал сам Лукулл. Вдоль стола стояло длинное ложе. За небольшой узкой дорожкой, по которой перемещались прислуживающие рабы, раскинулся пруд. По одну его сторону возвышалась статуя Юноны, по другую — Венеры Победительницы. Ряженные в костюмы тритонов и нереид в воде резвились лицедеи. Мне посчастливилось сидеть за столом для самых видных персон: здесь разместились все государственные мужи, начиная с консулов и преторов, проконсулов и понтификов и кончая эдилами и квесторами. Поскольку моя должность была самой низшей на иерархической лестнице, то и место мне было выделено ближе к краю стола. Тем не менее для меня было большой честью сидеть в непосредственной близости от триумфатора, до кушетки которого от меня можно было, как говорится, дотянуться кончиком копья.

Раб забрал у меня сандалии, и я вольготно растянулся на ложе, обозревая кушанья, которые продолжали расставлять на столе. Лукулл издавна зарекомендовал себя пристрастием к роскоши, однако это пиршество превзошло все ожидания и прославило хозяина едва ли не больше, чем все его военные подвиги. Причиной тому были не только изысканная еда, но и ее «театральное» оформление. К примеру, первое деревянное блюдо, поставленное передо мной и моими соседями по столу, представляло собой сваренные вкрутую и запеченные яйца различных экзотических птиц. Уложенные на каркас из выпечных изделий в форме многоярусных рядов, они являли собой уменьшенную копию огромного Фаросского маяка в Александрии. В чаше, расположенной на верху этого сооружения, ярким пламенем горело ароматное масло.