Джон Стейнбек

Зима тревоги нашей. Путешествие с Чарли в поисках Америки

Зима тревоги нашей

Посвящается моей сестре Бет, чей свет сияет ярко.

Читателям, которые попытаются угадать прототипов моих героев и определить место действия, советую оглянуться вокруг и посмотреть на самих себя, поскольку в своей книге я по большей части писал о современной Америке.


Часть первая

Глава 1

Солнечным апрельским утром Мэри Хоули открыла глаза, перевернулась на другой бок и обнаружила, что ее муж сунул мизинцы в рот, растянул щеки и изображает лягушку.

— Ты смешной! — сказала она. — Итан, ты прирожденный комик.

— Мисс Мышка, выходи-ка за меня замуж!

— Дурачишься с утра пораньше?

— И год рад весне! И день утру рад! [Роберт Браунинг. Песенка Пиппы. Перевод С. Шестакова.]

— Значит, дурачишься. Помнишь, что сегодня Великая Пятница?

— Гнусные римляне строятся, чтобы идти на Голгофу.

— Не богохульствуй! Марулло разрешит тебе закрыться в одиннадцать?

— Моя цыпонька-краса, Марулло — католик и итальяшка-иммигрант. Вряд ли он вообще сегодня явится. Закрою в полдень и не открою, пока не кончится казнь.

— Рассуждаешь как пилигрим. Нехорошо так говорить!

— Чепуха, букашечка! Это у меня от предков со стороны матери. Так говорят настоящие пираты. И, между прочим, казнь действительно была.

— Какие еще пираты? Ты же говорил, они были китобоями, со специальными грамотами от Континентального конгресса, уж не знаю, как они там называются.

— Зато на кораблях, которые они обстреливали, их считали пиратами. А те римские солдаты считали, что это была казнь.

— Ну вот, теперь ты злишься. Мне больше нравится, когда ты дурачишься.

— Я всегда дурачусь. У кого хочешь спроси!

— Вечно ты мне голову морочишь! Тебе есть чем гордиться: в одной семье и отцы-пилигримы, и капитаны-китобои.

— А им-то гордиться и нечем.

— Почему?

— Разве стали бы мои предки гордиться, узнав, что породили чертова бакалейщика для чертова хозяина-итальяшки в городе, который когда-то принадлежал им целиком?

— Никакой ты не бакалейщик. Скорее управляющий — ведешь бухгалтерию, относишь деньги в банк и заказываешь товар.

— Само собой. Еще я подметаю, выношу мусор и хожу перед Марулло на задних лапах, а будь я чертовым котом, то и мышей бы для него ловил.

Мэри обвила мужа руками.

— Лучше давай дурачиться, — сказала она. — Прошу, не сквернословь в Великую Пятницу! Я тебя люблю.

— Ладно, — немного погодя ответил он. — Все вы, женщины, так говорите. Только не думай, что поэтому тебе можно валяться в чем мать родила в постели женатого мужчины!

— Хотела поговорить с тобой о детях.

— Они в кутузке?

— Ну вот, опять дурачишься. Пусть они сами скажут.

— Почему бы тебе…

— Сегодня Марджи Янг-Хант мне снова погадает.

— Она гадает на бобах? Кто эта Марджи Янг-Хант? И чем она всех пастушков пленила? [У. Шекспир. Два веронца. Акт 4, сцена 2. Перевод В. Левика.]

— Хорошо, что я не ревнива! Говорят, если мужчина нарочито не замечает красивую девушку…

— Ничего себе девушка! Два брака за плечами.

— Ее второй муж умер.

— Завтракать пора. Ты веришь в эту ерунду?

— Ну, про брата карты сказали правду. Помнишь: кто-то из родных и близких?

— А кто-то из моих родных и близких получит хорошего пинка, если не возьмет курс на кухню…

— Уже бегу! Как насчет яичницы?

— Пожалуй, пойдет. Кстати, почему именно Великая Пятница? Что в ней великого?

— Ах, Итан! — вздохнула она. — Все бы тебе шутить!

Кофе сварился, на тарелке лежали яичница и гренки. Итан Аллен Хоули проскользнул в уголок возле кухонного окна.

— Чувствую себя великолепно, — заметил он. — Почему эту пятницу называют Великой?

— Весна, — пояснила она, стоя у плиты.

— Весенняя Пятница?

— Весеннее обострение. Дети уже встали?

— Вряд ли. Маленькие дармоеды. Давай растолкаем их и выпорем!

— Ну и шуточки у тебя! Обедать придешь?

— Нет.

— Почему?

— Женщины. Вожу их тайком с двенадцати до трех. Может, и твою Марджи позову.

— Не смей так шутить, Итан! Марджи — настоящая подруга! Она последнюю рубашку с себя снимет!

— Неужели? Откуда у нее рубашка?

— Опять ты говоришь как пилигрим.

— Спорим, мы с ней в родстве? В ней тоже течет кровь пиратов.

— Опять ты валяешь дурака! Вот список продуктов. — Она сунула ему в нагрудный карман листок. — Вышло много, но ведь Пасха все-таки! И не забудь про яйца — две дюжины, запомни. Ты уже опаздываешь!

— Знаю. И Марулло обеднеет на пару грошовых покупок. Зачем нам столько яиц?

— Будем красить. Аллен и Мэри-Эллен очень просили. Тебе пора!

— Как скажешь, мой жучиный цветочек! Можно я сначала сбегаю наверх и намну бока Аллену и Мэри-Эллен?

— Итан, ты избаловал их до безобразия! Сам знаешь.

— Прощай, корабль! В добрый путь! [Генри Уодсворт Лонгфелло. «Постройка корабля».] — объявил он, захлопнул за собой дверь из проволочной сетки и вышел в золотисто-зеленое утро.

Итан оглянулся на красивый старинный дом, в котором жили его отцы и деды: обшитый досками, выкрашенными белой краской, над парадной дверью арочное окно, повсюду элементы декора в духе братьев Адамов, на крыше смотровая площадка — так называемый вдовий мостик. Дом стоял в глубине зеленеющего сада среди столетних сиреней, чьи стволы в обхвате достигали туловища взрослого человека, а ветки покрылись набухшими почками. Старые вязы на Вязовой улице ничуть не уступали им по вышине и тоже выпустили первые листочки, окрасившись желтой дымкой. Выглянувшее солнце осветило здание банка и засверкало на серебристом резервуаре для бензина, от старой бухты пахнуло бурыми водорослями и солью.

Единственный прохожий на Вязовой улице — ирландский сеттер мистера Бейкера, он же банкиров пес, он же Рыжий Бейкер — с достоинством прохаживался вдоль деревьев, иногда обнюхивая пахучие метки ранее отметившихся на стволах псов.

— С добрым утром, сэр. Меня зовут Итан Аллен Хоули. Мы с вами как-то отливали на пару, помните?

Рыжий Бейкер остановился и ответил на приветствие, не спеша махнув пушистым хвостом.

— Я вот смотрел сейчас на свой дом, — поделился Итан. — Умели тогда строить, ничего не скажешь.

Рыжий склонил голову набок и небрежно почесал ребра задней лапой.

— Да почему бы и не строить? Денег-то хватало. Китовый жир с семи морей и спермацет. Знаете, что такое спермацет?

Рыжий вздохнул с подвыванием.

— Вижу, что не знаете. Это светлый, приятно пахнущий жир из головы кашалота. Пес, мой вам совет: прочтите «Моби Дика»!

Сеттер задрал ногу возле чугунного столбика на обочине. Итан обернулся через плечо и бросил:

— Заодно подготовьте анализ книги. Может, сына моего поучите. Он понятия не имеет, как пишется слово «спермацет», да и с остальными словами у него неважно.

В двух кварталах от старого дома Итана Аллена Хоули Вязовая улица поворачивает и упирается в Главную улицу. Посреди первого квартала на зазеленевшем газоне у дома Эдгаров ватага воробьев устроила драку. Разошлись они не на шутку: яростно кидались друг на друга, шумно чирикали, клевались, норовя попасть в глаз, и не заметили, как подошел Итан.

— Птички в гнездышках дружны, — проговорил он, остановившись, чтобы полюбоваться битвой. — Почему не дружим мы?.. Бред сивой кобылы! Вы, ребятки, не можете поладить даже в такое прелестное утро. Зря с вами так носился святой Франциск! Кыш-ш! — Итан бросился к воробьям, размахивая руками, и они шумно вспорхнули, горько сетуя скрипучими голосами. — Вот что я вам скажу, — заметил он им вслед. — В полдень солнце померкнет, на землю упадет тьма, и вы устрашитесь.

Старинный дом Филипсов во втором квартале переделали в пансион. Джои Морфи, кассир в Первом национальном банке, вышел на улицу, поковырялся в зубах, оправил клетчатый жилет, поздоровался с Итаном и сказал:

— Как раз собирался к вам заглянуть, мистер Хоули.

— Почему все-таки Великая Пятница?

— От латинского великус-великилиус-великум. Переводится как паршивый.

Джои смахивал на лошадь — и как лошадь улыбался, поднимая верхнюю губу и обнажая большие квадратные зубы. Джозеф Патрик Морфи, Джои Морфи, старина Джои, Морф прожил в Нью-Бэйтауне всего несколько лет, но при этом пользовался бешеной популярностью. Морф-Балагур рассказывал свои побасенки с каменным лицом игрока в покер, зато над чужими смеялся до упаду — неважно, слышал он их раньше или нет. Морф-Знаток был осведомлен обо всем и обо всех (от мафии до династии Маунтбэттенов), однако информацию выдавал таким тоном, что она воспринималась скорее как вопрос. В результате собеседник считал его не зазнайкой, а товарищем и при случае выдавал его слова за свои. Морф был тот еще черт: неимоверно азартный — впрочем, никто ни разу не видел его за игрой, — хороший бухгалтер и отличный банковский кассир. Мистер Бейкер, президент Первого национального, доверял ему настолько, что Джои выполнял в банке большую часть работы. Морф со всеми был в приятельских отношениях и при этом ни к кому не обращался по имени. Итана он называл мистером Хоули, а Марджи Янг-Хант — миссис Янг-Хант, хотя ходили слухи, что он с ней спит. У него не было ни семьи, ни другой родни, жил он один в двухкомнатной квартире с ванной в старом доме Филипса, а питался в основном в ресторане «Формачтер». Бейкер и страховая компания сочли его послужной список безупречным, однако была у братца Джои манера рассказывать свои байки так, будто они происходили вовсе не с его знакомыми, а с ним самим. Похоже, парень прошел огонь и воду. Подобная скромность снискала ему еще больше приятелей. Ногти Джои держал в чистоте, одевался дорого и модно, рубашки менял регулярно, ботинки его всегда сияли.