— Не понимаю. Ты же вроде ушел из отдела убийств.

— Я же говорю, меня попросили вернуться. Точнее, приказали.

Сэм молчал.

— В чем дело, абба?

Сэм помотал головой.

— Ну как хочешь, я упрашивать не буду, — сказал Джейкоб.

— Я помню, как тебе было плохо.

Джейкоб скрывал депрессию и теперь набычился, словно его разоблачили:

— Со мной все хорошо.

— Ты мучился.

— Давай не будем, абба.

— А нельзя попросить, чтобы нашли кого-нибудь другого?

— Нет, нельзя. Нужен я, потому что я еврей. Серьезно, я больше не хочу об этом. Поезд ушел, и это не тема для разговора за субботним столом.

Сэм часто использовал эту отговорку, но опять не подал виду, что узнал реплику. Он рассеянно кивнул, поморгал, улыбнулся:

— Подавать десерт?

После второй кружки чая и третьего куска торта Джейкоб взмолился:

— Больше не могу.

— Смотри, сколько всего осталось.

— Не обязательно все съедать в один присест.

— Я заверну тебе с собой.

— Не вздумай. На неделе сам съешь.

— Мне в жизнь с этим не справиться. Ты обязан помочь.

— Я помог, одолев четыре порции кугеля.

— Помолимся?

— Конечно.

Отец подал Джейкобу молитвенник в гладком белом переплете, на котором синими буквами было оттиснуто:

...

БАР-МИЦВА [Бар-мицва — обряд инициации в иудаизме, после которого 13-летний мальчик становится совершеннолетним и полноправным членом общины.]

...

21 августа 1993 г.

— Со школы, — сказал Джейкоб.

— У меня где-то целая коробка твоих школьных вещей. — Сэм показал на библиотеку.

— Это уже музей, — сказал Джейкоб, мысленно добавив: отступничества.

Прочли благодарственную молитву.

— Спасибо за ужин, абба.

— Спасибо тебе, что выбрал время… Джейкоб, я не лукавил. Не принижай свою работу. Полицейский — древнее призвание. Помнишь главу на твоей бар-мицве? Шофтим ве-шотрим.

— Судьи и смотрители. Может, стоило пойти в юристы? Был бы повод похваляться: мой сын вершит правосудие в Верховном суде.

— Я горжусь тобой, какой ты есть.

Джейкоб промолчал.

— Ты ведь это знаешь, правда?

— Конечно, — сказал Джейкоб.

На его памяти отец впервые отозвался о его работе хоть как-то — плохо или хорошо. В их семье не принято было навязывать профессиональные предпочтения, но полицейская стезя не вызывала восторга. Джейкоб полагал, что его выбор, как и утрата веры, отца огорчал.

Сейчас от этого взрыва искренности Джейкоб поежился и сменил тему:

— У меня к тебе вопрос. Я вот задумался о том, что «справедливость» и «милосердие» — однокоренные слова. Цедек и цдака.

— Это верно для несовершенного мира.

— Что? А понятнее?

— То, что мы называем справедливостью, сотворено людьми, а поскольку мы сами по определению твари, все нами созданное несовершенно. Между судом Божьим и человеческими потугами к нему приблизиться огромное различие. Можно сказать, коренное. Человеческая справедливость, как и всё в этом мире, неизбежно отвечает нашим запросам и соответствует нашим возможностям. В некотором смысле она противоположна истинной справедливости…

Джейкоб слушал вполуха — отец перешел на речитатив. В том, что Сэм раввин, а Джейкоб — коп, имелась своя логика. Сказать, что его выбор профессии был сделан в противовес отцовскому неземному мировоззрению, слишком просто. Однако ребенка, корпевшего над светскими и религиозными книгами, манила работа не для белоручек.

— …Что в этом мире воспринимается как противоположное — например, справедливость и милосердие, — в сознании Бога едино — разумеется, это образно, — и это, кстати, соотносится с вышесказанным о диалектической истине…

Джейкоб понимал мамино стремление скрыться. У нее бегство в конкретность было буквальным: он помнил бурую глину у нее под ногтями. Подсыхая, глина отшелушивалась маленькими полумесяцами. Помнил крохотный хаотичный космос в бельевом шкафу и кладовке, безуспешно ожидавший дня, когда мать приведет в порядок дом и себя. Потеряв терпение, Джейкоб сам брался за пылесос.

Плоть от плоти отца и матери, не отец и не мать — явление частое и все равно загадочное.

Сэм вздохнул:

— Опять я заболтался.

— Нет-нет…

— Я же вижу.

— Что ты видишь?

— Ты улыбаешься.

— Я не могу улыбаться от счастья?

— Я хочу, чтобы ты был счастлив, — сказал Сэм. — Для меня нет большей радости. Однако я подозреваю, что улыбаешься ты не поэтому.

— Ты в своем духе, абба.

— А в чьем еще мне быть?

Джейкоб рассмеялся.

— Во всяком случае, хорошо, что на этом свете нет истинного суда. Никто не выдержит пристального Божьего взгляда. Любой растает, как воск на огне.

— Ну, мне как-то неохота думать о том, что меня ожидает после смерти, — сказал Джейкоб.

— Мне казалось, ты в это не веришь.

Обманутый легкостью фразы, Джейкоб не сразу уловил ее подтекст.

— Я сам не знаю, во что верю, — ответил он.

— Для начала неплохо, — сощурился Сэм. — А теперь я соберу тебе гостинчик.

Глава семнадцатая

Он переел: снились мучительно яркие, почти осязаемые сны. Снова сад, и снова Мая, и он рвался к ней, а она была неуловима, и он оставался пожизненным узником страсти.

Весь в испарине, Джейкоб проснулся и понял, что во сне мастурбировал.

Он сонно поплелся в ванную завершить начатое.

Не завершалось. Постарался ее представить.

Без толку — она испарилась.

Попытался вспомнить свои самые яркие победы.

Все напрасно.

Джейкоб посидел на краю ванны, глядя на скукожившийся член. Потом включил телевизор, где рекламные ролики наперебой уверяли: все нормально, бывает со всяким и в любом возрасте. Однако для него это был новый опыт, и он Джейкобу совсем не понравился.

Он встал под душ — холодный, насколько мог вытерпеть.

В половине девятого он уже был на пути в Сан-Диего. Из подстаканника торчал буррито, купленный на заправке. Джейкоб переключал станции на приемнике, надеясь заглушить отголоски стыда и смятения.

В кои-то веки скоростное шоссе оправдало свое название — к пристани Пойнт-Лома Джейкоб приехал за четверть часа до назначенного срока. Припарковавшись, вылез из машины и полной грудью вдохнул ароматы океана и солярки. В гавани сквозь туман маячила громада моста Коронадо; военный корабль пришел на ремонт. Кружили чайки — издевались. Из обгаженного таксофона Джейкоб позвонил Людвигу и попросил поспешить, иначе его тут разбомбят.

Людвиг прибыл на небольшом прогулочном катере по имени «Пенсионный план». На палубе стоял дородный мужчина лет шестидесяти с лишним. Светлые волосы вылиняли до белизны; из треугольного выреза синей гавайской рубашки, расстегнутой на три пуговицы, выглядывала грудь, докрасна опаленная солнцем; усы, по кромке прокуренные.

Обменявшись рукопожатиями, Джейкоб и Людвиг спустились в каюту и сели на банкетки в пестрой обивке. На столике между ними — стаканы жидкого чая со льдом.

— Давайте так на так, — сказал Джейкоб. — Рассказываем, что нам известно, и тогда, может, что-нибудь прояснится.

— Начинайте.

К этому Джейкоб был готов. Видимо, скепсис объяснялся тем, что Людвиг не раз обжегся на подобных заверениях. Джейкоб нуждался в помощи, но и сам хотел помочь не меньше.

Однако приходилось оберегать собственную территорию, и потому в описании места преступления он опустил самые странные детали, все представив как обычное зверское убийство.

— Я гадал, чем же он так кого-то достал. Теперь знаю.

Людвиг задумчиво пошевелил пальцами.

— Не вздумайте соваться к родственникам. Они и так уже хлебнули.

Джейкоб игнорировал реплику.

— Вы создавали портрет преступника? — спросил он.

— ФБР дало свой вариант. Белый мужчина, от двадцати до пятидесяти, умен, но не востребован, сложности в межличностном общении, педантичен. Обычная лабуда. Смехота, да и только. «Сложности в межличностном общении». Надо же. Охеренная проницательность. Сложности… И что толку? — Людвиг покачал головой. — Ноль. Что-нибудь совпадает с вашим парнем?

— Не знаю. Я не знаю, кто он.

— Как выглядит?

Джейкоб показал фото головы; Людвиг присвистнул.

— Ничего себе.

— Напоминает? — спросил Джейкоб.

— Никого из тех, кого допрашивали.

— Не такой уж он педант. ДНК-то оставил.

— В восемьдесят восьмом об этом мало кто думал.

На миг забывшись, Людвиг вперился в фото. Потом огорченно сник.

— Что ж, он белый. — Людвиг бросил снимок на стол. — Хоть это угадали.

— Кто вначале вел расследование?

— Собрали целую бригаду спецов из ограблений и убийств, под началом Хауи О’Коннора. Может, слыхали о нем?

— Вряд ли.

— Перворазрядный хмырь. Но коп хороший. Потом бригаду свернули, а через пару лет и его выперли. Одна свидетельница заявила, мол, он ее лапал, и ему велели погулять на время расследования. Через неделю он пустил пулю в рот. Вот такая грустная дребедень.

— У него была какая-нибудь версия?

— Насколько я знаю, никакой. По крайней мере, серьезной. Сам я с О’Коннором не говорил. Только читал дело, а он не из тех, кто подгоняет факты под гипотезы. По общему мнению, действовал гастролер, которого толком никто не заприметил. К тому же незадолго до этого взяли Ричарда Рамиреса [Ричард Рамирес (1960–2013) — серийный убийца, известный как «Night Prowler» («Ночной бродяга»), сатанист, орудовал в Калифорнии и убил 13 человек. В ноябре 1989 г. был приговорен к смертной казни и ожидал исполнения приговора; 7 июня 2013 г. умер в тюремном госпитале от печеночной недостаточности.]. Люди мыслят стандартно.

— Что сами скажете?

Людвиг пожал плечами:

— Когда я получил дело, СМИ наперебой трубили о сногсшибательной новинке — базе ДНК. Дескать, вот волшебная палочка, которая раскроет все глухари, пылящиеся в архивах.

— Не раскрыла.

— Ни хрена. Я запрашивал базу, нет ли совпадений. Сначала каждую неделю, потом раз в месяц, потом в годовщины убийств. По новой допросил всех, кто еще был жив. Ничего нового. Никого не арестовали. Никто не мучился виной. Никакого просвета. Начальник мой намекнул, что никто меня не осудит, если я похороню это дело.

— Вы не похоронили.

— Я делал, что мог, стараясь не светиться, — сказал Людвиг. — Потом заболела жена и я откланялся.

— Кто сейчас ведет дело?

— Черт его знает. Наверное, никто. Кому охота связываться? Во-первых, все знают, что его не раскрыть, а во-вторых, придется общаться со мной — занудой, который со скуки всем проест плешь.

— Заманчивая перспектива, — улыбнулся Джейкоб.

— Ко мне уже привыкли. В моем распоряжении вагон времени и безлимитный межгород. Меня считают выжившим из ума козлом, что недалеко от истины.

— Еще с кем-нибудь в полиции стоит переговорить?

— Даже не знаю. Вы же понимаете, как оно все обстоит.

Джейкоб кивнул. Даже самая страшная трагедия потихоньку исчезает с газетных полос, потом из людской памяти и, наконец, из мыслей тех, кто обязан предотвратить ее повторение. Со временем напрочь забытая, она приютится у какого-нибудь Людвига, а сметливые копы станут прятать глаза, подыскивая себе дела попроще и плодотворнее.

А что остается Людвигу, ловцу химеры?

Чужое восхищение.

Чужое сочувствие.

Эхма, лет через тридцать все такими станем.

Людвиг закурил сигару и откинулся на банкетке:

— Момент истины. Какая ваша версия?

— Никакой.

— Будет вам. Не врите вралю. Вы проехали сто двадцать миль не затем, чтобы посмотреть мой катер.

— Поставьте себя на мое место, — сказал Джейкоб. — Что бы вы решили?

— Что бы я решил? Наверное, что жертва — сволочь, которая еще немало чего натворила помимо убийства этих женщин. И, видно, насолила другим сволочам, поскольку сволочи друг с другом хороводятся — сбиваются в стаи и пакостят. Этакая сатанинская лига по боулингу. Бывает, один уронит шар на ногу корешу, а то и разом всей своре, и тогда кореш или же кореша действуют в сволочном стиле: взбеленившись, отрывают ему голову.

— Нравится такая версия?

— Мне нравится тушеное мясо. А версия кажется убедительной.

— Кое-что я от вас утаил, — сказал Джейкоб.

Людвиг невозмутимо перекатил сигару во рту.

— Тот, кто замочил моего подопечного, оставил послание: «Справедливость».

Людвиг молчал.

— Еще раз поставьте себя на мое место. Что скажете?

— Вы хотели об этом умолчать?

— Что теперь скажете?

— Кто-то говорил «так на так».

Джейкоб не ответил.

— Наверное, я бы сделал тот же вывод, что и вы, — вздохнул Людвиг. — Но говорю вам, я знаю всех родственников жертв. Это не они.

— А приятели? Любовники?

— Не держите нас за олухов. Первым делом проверили дружков. О’Коннор их досуха выжал. Потом и я не раз придавил. Не подходят.

— Может, они не причастны к убийствам женщин, но могли за них поквитаться. А если они все же причастны к тем убийствам, придется вычеркнуть их из числа подозреваемых в моем деле, иначе выйдет полная ерунда.

— Они не причастны к любым убийствам, — сказал Людвиг. — Я отвечаю. Оставьте их в покое.

Замолчали.

Джейкоб уже хотел откланяться, и тут Людвиг вдруг спросил:

— Какой профиль вы предпочли?

— Не понял?

— Их два. Какой?

— Чего два?

Людвиг усмехнулся:

— Ладно. Проехали.

— Я не понял, — повторил Джейкоб.

— ДНК-анализ выдал два заключения. Сперма из заднего прохода и сперма из вагины. Абсолютно разные.

— Твою мать!

— Угу.

— Два человека?

Людвиг хмыкнул, пыхнув дымом.

— И вы хотели об этом умолчать? — спросил Джейкоб.

— Так на так, детектив.

— У вас интересное понятие о честности.

— Мне его привили там же, где и вам, — в лос-анджелесской полицейской академии. А что нечестного? Что хотели, то и получили: мою лапшу в обмен на вашу.

Джейкоб покачал головой:

— Есть еще чем поделиться?

— Сообщу вам имя моей тайной пассии.

— Послушайте…

— Сальма Хайек [Сальма Вальгарма Хайек Хименес-Пино (р. 1966) — мексикано-американская актриса, режиссер, продюсер и певица.].

— Слово «справедливость» было выжжено в кухонной столешнице, — сказал Джейкоб. — На иврите.

— И что это значит?

— Я понимаю не больше вашего.

— Я вообще не понимаю. Иврит?

— Никто не сказал мне о двух субъектах.

— Ну да, помалкивали даже внутри конторы. Это есть в деле. Вы его прочли?

— Еще не успел.

Людвиг вздохнул. Потом загасил сигару, допил холодный чай и встал:

— Детский сад.

Глава восемнадцатая

В тупике Эль-Кахона септет одноэтажных домов поклонялся пятачку расплавленного асфальта. Стало ясно, почему Людвиг предпочитает катер, — на воде было градусов на пятнадцать прохладнее.

В доме были закрыты жалюзи, во всю мощь работал кондиционер. Людвиг потрепал по голове вялую овчарку и провел Джейкоба в кухню:

— Одну минуту.

Джейкоб рассматривал фотографию, прислоненную к кофеварке. В семействе Людвигов были сплошь блондины: белизной волос хозяйка не уступала мужу, а сыновья их были вылитые перепевщики братьев Нельсон [«Нельсон» (Nelson, с 1990) — американский рок-дуэт братьев-близнецов Мэттью и Туннара Нельсонов.]. Свежие тюльпаны над раковиной подразумевали, что миссис Л. оправилась от хвори, вынудившей мужа уйти в отставку. Во всяком случае, чувствовалось присутствие женщины. Подруга? Новая жена? Нет уж, лучше не спрашивать. Возможно, все счастливые семьи похожи друг на друга, а каждая несчастливая семья несчастлива по-своему, но поскольку счастливых семей не бывает, спрашивать себе дороже.

С картонной коробкой в кухню ввалился Людвиг. Плюхнул ношу на стол и потянулся, прогнув спину:

— Перед уходом я все скопировал.

— Помощь нужна?

— Не откажусь.

Всего было тринадцать коробок — по одной на каждую жертву плюс еще четыре. В гараже, где они хранились, Джейкоб заметил выгороженный уголок — сквозь щель в занавесках виднелись верстак и фанерный стол.

Вспомнились рабочий закуток Вины и ответ Людвига на репортерский вопрос о планах на досуг.

Придумаю себе хобби.

Джейкоб напомнил детективу его слова, и тот фыркнул:

— Этот дурень обрезал финал. Дальше было так: «Какое хобби?» — «Не знаю, что-нибудь бездумное. Типа журналистики».

Джейкоб засмеялся.

— Чтоб было чем заняться. — Людвиг отдернул занавеску.

Никаких резных уточек. Закуток больше напоминал вторую спальню Дивии Дас. Или гибрид лаборатории с мастерской.

О предназначении инструментов, скобяной фурнитуры, струбцин, стеклореза и пылесоса говорили незаконченные витрины.

Им вторили препаратные банки, пинцеты, лупы и полки, уставленные толстыми книгами с расхлябанными корешками и наклейками «подержанные». «Бабочки западного ареала. Справочник». «Североамериканские чешуекрылые». «Руководство общества Одюбона по насекомым и паукам».

Джейкоб взял витрину с тремя монархами и рукописной табличкой Danaus plexippus.

— Красиво, — сказал он.

— Говорю же — скучно. Я в этом ни черта не смыслил, пока сюда не переехал. Вечно не хватало времени. А теперь больше ничего и нет. Окажите себе любезность. Оставайтесь в Лос-Анджелесе.

— Если так, проглядывает какой-то смысл, — сказал Людвиг.

Они сидели за кухонным столом — в ногах пристроился пес, кофе остыл, коробки вскрыты, повсюду кипы бумаг.

— Борьба за власть, — сказал Джейкоб.

— Где двое, там всегда ведущий и ведомый. И всегда трения. Двадцать лет таиться — не баран начихал. Вообразите: они собачатся, то да се, один задергался и решил: надо кореша убрать, пока он нас обоих не угробил.

— Думаете, знак — уловка?

— Так ведь сработало. Вы здесь, расспрашиваете о жертвах. Или вот еще вариант: малый А раскаялся, но в полицию идти не хочет и просто убивает малого Б. В его понимании, так справедливо.

— Полицейский, принявший вызов, сказал, что звонила женщина.

— Да уж, вы запаслись сюрпризами, — пробурчал Людвиг.

— Вот поэтому стоит повидать кое-кого из родственников.

Людвиг неохотно кивнул:

— Что ж, наверное. Только держите в уме, что эти люди уже настрадались.

— Обещаю. Не посоветуете, с кого лучше начать?

Пауза.

— Даже говорить неохота, — сказал Людвиг.

Джейкоб молчал.

— У одной погибшей была сестра, психически ненормальная. Мы не рассматривали ее как подозреваемую, потому что, во-первых, никакого насилия за ней не числилось, а во-вторых, из-за спермы искали только мужчин. Наверное, сумасшедшая впишется в вашу картину. Дескать, у нее мозги набекрень…

— Я все понял, — сказал Джейкоб.

— …И она сумела вычислить убийцу, утерев нам нос. Насколько я ее помню, это напрочь невозможно.

— Логично, — сказал Джейкоб. — Однако позвольте переговорить с ней.

— Полегче, ладно?

— Обещаю. Как ее зовут?

— Дениз Стайн.

— Сестра Дженет Стайн.

Людвиг кивнул.

— Вам не попадался кто-нибудь, говорящий на иврите? — спросил Джейкоб.

— В смысле, еврей?

— Не обязательно.

— А кто еще говорит на иврите?

— Образованный священник, библеист. Такой не попадался?

Людвиг рассмеялся:

— Пожалуй, надо присмотреться к вам, детектив Лев. Нет, не припомню такого. Но если был, он где-то там отмечен.

Джейкоб опасливо глянул на ворох бумаг.

— Желаю удачи, — сказал Людвиг. — Пишите письма.

Вновь упакованные коробки загрузили в «хонду»: четыре уместились в багажнике, две пристегнули ремнем на пассажирском сиденье, семь уложили на заднее.

К дому подрулил «универсал», из которого вышла чуть постаревшая копия женщины с семейного фото; в руках у нее были стильная сумка и курица-гриль.