— Какого рода кризис?

— Я ликвидировал один журнал. Собственноручно.

— И как вам это удалось?

— Это был журнал о кино, и в нем опубликовали статью, которую я должен был проверить. К сожалению, я допустил определенные… неточности. К еще большему сожалению, оказалось, что эти неточности очень смахивают на клевету. На журнал было подано семь исков по обвинению в клевете.

— Семь.

— Да. Не могу вспомнить всех персонажей, но среди них точно были Деннис Тэтчер, Норман Уиздом, Вера Линн…

— Понятно.

— …Клифф Ричард, Кингсли Эмис, Эдвард Хит… [Деннис Тэтчер (1915—2003) — муж бывшего премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер; Норман Уиздом (1915—2010) — английский комик, прославившийся исполнением роли мистера Питкина в знаменитых комедиях; Вера Линн (р. 1917) — британская певица, чрезвычайно популярная в годы Второй мировой войны; Клифф Ричард (р. 1940) — известный британский поп-певец, один из первых британцев, ставших исполнять рок-н-ролл; Кингсли Эмис (1922—1995) — английский писатель, один из лидеров поколения «рассерженных молодых людей»; Эдвард Хит (1916—2005) — британский политик-консерватор, в 1970—1974 гг. был премьер-министром.]

— Автор умудрился в одной статье оклеветать всех этих людей?

— Да, вследствие моей небрежности. Точнее… — Довольная улыбка расползалась по лицу Терри. — Наверное, это был несчастный случай. Просто-напросто не повезло. В этом-то и вся прелесть.

Убедившись, что Терри не намерен вдаваться в подробности, доктор Дадден спросил:

— Полагаю, вы лишились работы?

— Именно с тех пор я сделался независимым журналистом. Я собирался написать книгу. Об одном режиссере — малоизвестном режиссере, о нем практически ничего не писали, а также… о других вопросах. Теоретических. В каком-то смысле — книгу об утрате. Об идее утраты.

— Но вы ее так и не закончили?

— Я ее так и не начал. Мне приходилось очень много работать, чтобы прокормиться… Большей частью я работал до полуночи и, к собственному удивлению, вскоре понял, что к концу дня чувствую себя не таким уж усталым. Поэтому я не ложился спать, а всю ночь бодрствовал. Смотрел видео. С этого все и началось.

— Итак, вы готовы согласиться, — сказал доктор Дадден, — что фильмы заменили вам сновидения, которые некогда были…

Тут на столе запищал маленький будильник. Доктор Дадден отложил карандаш и с коротким вздохом разочарования закрыл папку.

— Боюсь, это все, — сказал он.

— Что?

— Время вышло. Одиннадцать сорок две, а на одиннадцать сорок пять у меня назначена другая встреча.

— Но мы только подошли к самому интересному.

— У нас все расписано по минутам, мистер Уорт. Если бы вы не опоздали на двадцать три минуты, мы продвинулись бы значительно дальше. А так придется ждать до утра.

— Но ведь у нас есть еще три минуты.

— Нет. Во время первой беседы мы оставляем время для ответа на несколько вопросов практического характера. Например… — Дадден замолчал, лицо его стало непроницаемым. Посидев секунду-другую с рассеянным взглядом, он внезапно принялся шарить в одном из ящиков стола и наконец достал лист бумаги. — Ах да. Забавно, но я никогда не могу их запомнить. — Он зачитал по листку: — Как вы устроились в клинике?

— Спасибо, очень хорошо, — ответил Терри, с изумлением глядя на доктора.

— Проявлял ли персонал учтивость и услужливость?

— Несомненно. — Терри решил воздержаться от замечания, что сам доктор Дадден пока не проявил ни того ни другого.

— Является ли ваша дневная комната чистой и уютной?

Только тут Терри замешкался.

— Уютной — да, — наконец ответил он.

Он позволил себе сполна насладиться страхом, нараставшим в глазах доктора Даддена, и лишь потом рассказал о надписи на стене.

* * *

— Псст!

Доктор Мэдисон остановилась и огляделась. Она не поняла, откуда исходит голос.

— Псст! — прозвучало вновь.

Из-за соседней двери высунулся палец, поманил ее и быстро исчез. Повинуясь пальцу, доктор Мэдисон проследовала в комнату номер девять, где обнаружила доктора Даддена — тот ждал ее с белым от ярости лицом (впрочем, ярость одолевала доктора не так уж редко), но поза его выдавала сконфуженное волнение.

— С-сюда! — прошипел доктор Дадден.

Доктор Мэдисон подошла к гардеробу.

— Взгляните, — сказал он. — Вы только взгляните на это.

И доктор Дадден ткнул в надпись — на стене чернилами было выведено два слова: ТУПОЙ МУДАК. Рядом темнело обширное пятно бурого цвета.

— Обнаружил мистер Уорт, — продолжил доктор Дадден. — Проклятый журналист, черт бы его побрал. Не правда ли, характерно? Характерно, что нам так везет?

— Почему до сих пор никто не видел эту надпись?

— Она была за шкафом.

— А зачем мистеру Уорту понадобилось двигать шкаф?

Доктор Дадден оставил вопрос без ответа:

— Я понимаю, доктор, что вы не хотите этого слышать, но данный факт подтверждает мою точку зрения. Именно по этой причине мы должны тщательно… подбирать пациентов. Вот что бывает, когда вы открываете двери всякой швали.

— Вы, случаем, — уточнила доктор Мэдисон, — не пациентов Национальной службы здравоохранения имеете в виду?

— Не думаю, что нужны объяснения, — ответил доктор Дадден. — Возьмем, к примеру, эту женщину из вашей группы. Из Брикстона [Район в Лондоне, основная достопримечательность которого — тюрьма.]. Не хочу выглядеть снобом, но… чего можно ждать от таких, как она? Ни происхождения, ни положения…

— Эта комната — не Марии Грэнджер.

— Я не конкретно ее имел в виду, я говорю об общем принципе. — Он пристальней вгляделся в бурое пятно на стене и поморщился. — Что за человек, — сказал он, — что за ублюдок размазал по стене свои экскременты?

— Человек с нарушенной психикой, надо полагать. Человек, которому мы призваны помочь. — Мэдисон скользнула по пятну взглядом. — К тому же я думаю, что это, скорее всего, кровь.

— Надо срочно найти мистера Уорта, — сказал Дадден. — Он ни в коем случае не должен упоминать об этом в своей статье. Мы должны удержать его любым путем.

— Я уверена, что у мистера Уорта нет ни малейшего намерения…

— Поговорите с уборщицами, и немедленно. Пусть устранят надпись.

После ухода Даддена доктор Мэдисон на несколько минут задержалась в комнате номер девять, разглядывая надпись и пятно, и то ли от гнева, вызванного бесчувственностью коллеги, то ли из сострадания к несчастному существу, испытавшему невыразимую потребность осквернить комнату, глаза ее наполнились слезами, и доктор Мэдисон неожиданно для себя поняла, что в приступе сильнейшего раздражения трет стену рукавом. Тоже своего рода припадок безумия.

* * *

Несколько недель назад, — писал Терри, — мне довелось услышать один из тех разговоров, что часто заходят на званых обедах, — кто является «величайшим» режиссером из снимающих сегодня. Разговор вели два критика: первый принадлежал к старой школе и ратовал за ветерана кинематографа португальца Мануэла ди Оливейру, второй же, изображавший из себя кого-то вроде младотурка, размахивал знаменем с неизменным Квентином Тарантино.

Этот разговор напоминал… что же он напоминал? Да, как будто на пустыре играют в футбол две команды слепцов, которым никто не удосужился сообщить, что ворота сняли еще несколько лет назад.

По-настоящему жаль мне было сторонника Тарантино. Точка зрения его оппонента хотя бы отличалась последовательностью, пусть и старомодной. Тогда как турок (возможно, памятуя о младоконсерваторах [Термин, который вошел в обиход в период правления Рональда Рейгана. Так называли членов его команды, придерживавшихся крайне консервативных взглядов.], следует ввести для таких субъектов неологизм: старотурок), казалось, не сознавал, сколь жалко выглядят его доводы: мол, Тарантино «вдохнул жизнь» в штампы фильмов категории Б и тем самым достиг определенной (да-да, он действительно употребил это слово) «оригинальности». Кажется, помоги ему господь, в один особенно отчаянный момент он даже помянул всуе постмодернизм.

Читатель, я не смог найти в себе силы и добить этих двух несчастных, чтобы не мучились. Молчаливое сочувствие показалось мне единственно уместной реакцией на то, как два утомленных донкихота гонятся за призраком оригинальности современного кинематографа. У меня для них есть совет, если только им доведется читать эту статью: пусть поскорее посмотрят фильм Джо Кингсли «Два сапога пара — 4» (детям в сопровождении взрослых) и на его примере научатся всему, чему могут научиться.

Терри просмотрел статистику и обнаружил, что уже израсходовал треть места, отведенного под рецензию. Нельзя сказать, чтобы его это встревожило, — он всегда получал удовольствие от теоретических рассуждений. И все же пора заняться и самим фильмом.

Кингсли, бесспорно, мастер штампов. В этой области Тарантино, в сравнении с ним, — неумелый любитель, поскольку Кингсли никогда не впадает в неогуманистскую фикцию, будто в старые условности можно вдохнуть новую жизнь. Сериал «Два сапога пара» — сам по себе штамп (главные герои — два копа-напарника, полные противоположности друг другу), доведенный до логического конца. В третьей серии, поставленной экс-британцем Кевином Вилмутом, допущена фундаментальная ошибка: он попытался оживить действие романтическим подтекстом и побочной сюжетной линией, связанной с политикой. Сказался опыт работы Вилмута со слишком литературным материалом на Би-би-си. К счастью, в компании «Фокс» нашелся разумный человек, который вернул Кингсли бразды правления. Сериал «Два сапога пара» дал толчок всей карьере Кингсли и стал визитной карточкой его собственного стиля.

Триста тридцать слов. Что дальше? — подумал Терри. Кратко изложить сюжет? Но никакого сюжета нет. Обсудить игру актеров? Но актеры не играют, а совершают телодвижения. Оценить качество диалогов? Но диалоги — в точности как в предыдущих фильмах. По правде говоря, фильм едва царапнул сознание Терри. Как только привезли утреннюю почту, Терри взял кассету и отправился в наблюдательную комнату, примыкающую к спальне номер три. Лорна показала ему, как управлять видеомагнитофоном. Выходные данные на кассете извещали, что фильм длится девяносто семь минут, но так много времени Терри не понадобилось. Он внимательно прочел начальные титры, насладился первой сценой (продолжительная перестрелка, привлекшая нескольких пациентов, которые пришли выяснить, что за шум), затем перемотал кассету вперед, пропустив первую пояснительную сцену, а также все диалоги, длившиеся более тридцати секунд; попутно Терри поздравил себя с тем, что смотрит фильм именно так, как и рассчитывали его создатели, изначально целившие на видеорынок.