Джонатан Коу
КЛУБ РАКАЛИЙ
Джанин и Матильде
Ясной, иссиня-черной, звездной ночью года 2003-го в городе Берлине встретились с намерением пообедать двое молодых людей. Звали их Софи и Патрик.
До этого дня знакомы они не были. Софи приехала в Берлин с матерью, Патрик — с отцом. Мать Софи и отец Патрика когда-то, давным-давно, дружили, но совсем недолго. Отец Патрика был даже — короткое время — влюблен в мать Софи. Однако с тех пор, как они в последний раз обменялись хоть парой слов, прошло двадцать девять лет.
— Как ты думаешь, куда они отправились? — спросила Софи.
— По клубам, скорее всего. Поискать, где техно играют.
— Ты серьезно?
— Нет конечно. Папа ни в одном клубе отродясь не бывал. А последний купленный им альбом — «Баркли Джеймс Харвест».
— Как, как?
— Вот и я о том же.
Софи с Патриком наблюдали за появлением огромной, залитой светом, сооруженной из стекла и бетона нелепицы: нового Рейхстага. Выбранный ими ресторан, расположенный на самом верху телебашни на Александерплац, вращался гораздо быстрее, чем они ожидали. По-видимому, так оно и было задумано в 1960-х — дабы продемонстрировать превосходство восточногерманской технической мысли.
— Ну как твоя мама? — спросил Патрик. — Пришла в себя?
— А, ерунда это все. Мы с ней вернулись в отель, она полежала немного. Ей стало лучше. И уже через пару часов мы отправились по магазинам. Там я и получила эту юбку.
— Она тебе очень идет.
— В общем, я довольна, что все так вышло, — иначе твой папа ее бы и не узнал.
— Наверное.
— Тогда и мы бы здесь не сидели, правда? Наверное, это судьба. Или еще что.
В странном они оказались положении. Похоже, между их родителями вдруг возникла близость, даром что не виделись они уже многие годы. Они предавались воссоединению с чем-то вроде радостного облегчения, как будто встреча непонятным образом стерла прошедшие десятилетия, исцелила оставленную ими боль. В итоге и Софи с Патриком попали в тенета близости, пусть и другой, более неловкой. Они ведь сознавали, что ничего, кроме родительского прошлого, их не объединяет.
— Твой отец когда-нибудь рассказывает о школьных днях? — спросила Софи.
— Знаешь, странное дело. Никогда. Хотя мне кажется, в последнее время он часто их вспоминает. Вдруг стали появляться откуда-то люди, которых он тогда знал. Например, один мальчик, по имени…
— Гардинг?
— Да. Ты о нем слышала?
— Немного. А хотелось бы побольше.
— Так я тебе расскажу. И еще папа иногда упоминает твоего дядю. Твоего дядю Бенжамена.
— Ах да. Они же были друзьями, верно?
— Самыми близкими, по-моему.
— Ты знаешь, что они когда-то играли в одной группе?
— Нет, он никогда об этом не говорил. -А о журнале, который они издавали? — И о нем тоже.
— Я-то все это знаю от мамы. Она те дни помнит очень ясно.
— Почему? — Ну…
И Софи пустилась в объяснения. Не очень-то понятно ей было, с чего начать. Эпоха, о которой шла речь, представлялась им одним из темнейших закоулков истории.
Софи спросила Патрика:
— Ты когда-нибудь пытался представить, как все выглядело до твоего рождения?
— Ты это о чем? О чреве матери?
— Нет, о мире — каким он был до твоего появления в нем?
— Вообще-то не пытался. Просто не знал, с какого конца подступиться.
— Но ты же помнишь разные разности из детства? Джона Мейджора, к примеру, помнишь?
— Мутно.
— Ну еще бы, других воспоминаний он оставить и не мог. А как насчет миссис Тэтчер?
— Нет. Мне было всего… пять или шесть, когда она ушла в отставку. Слушай, а почему ты об этом спрашиваешь?
— Потому что нам придется заглянуть еще дальше. Гораздо дальше.
Софи примолкла, помрачнела.
— Знаешь, я могу рассказать эту историю, но ты можешь расстроиться. У нее нет конца. Она просто обрывается, и все. И чем все закончилось, я не знаю.
— А может, знаю я?
— И ты мне расскажешь, да?
— Конечно.
Они улыбнулись друг другу — коротко, впервые. Стрелы подъемных кранов расчерчивали небо, вечно меняющаяся строительная площадка, в которую обратился городской пейзаж Берлина, мельтешила за спиной Софи, и Патрик смотрел в ее лицо, на изящный подбородок, на длинные черные ресницы, и ощущал странное волнение, благодарность за то, что встретил ее, трепет любопытства к тому нежданному, что припасло для него будущее.
Софи налила в стакан пенистой минералки из темно-синей бутылки, сказала:
— Ну что же, за мной, Патрик. Отправимся назад. Назад во времени, назад и назад, к самому началу. В страну, которую ни ты, ни я, скорее всего, не узнали бы. В Британию 1973 года.
— Ты полагаешь, она и впрямь так уж отличалась от нынешней?
— Целиком и полностью. Ты только подумай! Мир без мобильников, без видео, без игровых приставок — даже без факсов. Мир, который не слышал о принцессе Диане или Тони Блэре, мир, который и не помышлял о войне в Косово или Ираке. В те дни, Патрик, существовало всего три телеканала. Три! А профсоюзы были такими сильными, что запросто могли вырубить один из них на целую ночь. Иногда людям приходилось даже обходиться без электричества. Вообрази!
-
Цыпочка и Волосатик
Осень
1
Вообрази!
15 ноября 1973 года. Четверг, вечер, мелкий дождь перешептывается с оконными стеклами, семья собралась в гостиной. Все, кроме Колина, у него дела, он попросил жену и детей не ждать его. Слабый свет двух кованых торшеров. Шипение искусственных углей в камине.
Шейла Тракаллей читает «Дейли мейл».
Владеть и сохранять, в радостях и в горе, в богатстве и в бедности, в болезнях и в здравии — вот обеты, которые, собственно, и помогают большинству супружеских пар проходить через полосы выпадающих на их долю испытаний.
Лоис читает журнал «Звуки».
Парень, 18, любит джаз, ищет лондонскую цыпочку, кайфующую от «Саббат». Не чумовых прошу не отвечать.
Пол, не по годам развитой, читает «Корабельный холм».
Простые африканские крестьяне, никогда не покидавшие своих затерянных в глуши жилищ наверное, не так уж и поразились бы, впервые в жизни увидев аэроплан: он просто-напросто пребывает вне пределов их понимания.
Что касается Бенжамена… Полагаю, он сидит за обеденным столом и трудится над домашним заданием. Сосредоточенно наморщенный лоб, чуть высунут кончик языка. (Семейная черта, разумеется: мама, склоняясь над своим ноутбуком, выглядит точно так же.) История, скорее всего. А может быть, физика. Во всяком случае, что-то, требующее усилий. Он поглядывает на каминные часы. Человек организованный, Бенжамен установил для себя предельный срок. Осталось десять минут. Десять минут, за которые он должен описать эксперимент.
Я стараюсь, Патрик. Я очень стараюсь. Но рассказать ее, историю моей семьи, совсем не легко. Историю дяди Бенжамена, если угодно.
Я не уверена даже, что начала с нужного места. Хотя, наверное, один день ничем не хуже другого. Я выбрала этот. Середина ноября, смутное предвестие английской зимы, почти тридцать лет тому назад.
15 ноября 1973 года.
* * *
К длинным периодам молчания привыкли здесь все. Искусством вести беседу друг с другом никто из членов этой семьи так и не овладел. Все они были людьми закрытыми, даже для самих себя; все, кроме Лоис, конечно. Ее потребности отличались простотой и определенностью, и в конечном счете за это она и понесла наказание. Так, по крайней мере, понимаю случившееся я.
Не думаю, что она хотела многого — в ту пору ее жизни. Думаю, ей требовалось всего лишь дружеское общение, возникающий время от времени гомон голосов вокруг. Наверное, ей — при такой-то родне — не хватало самых простых разговоров, однако и к тем, кто забывает, болтая с подружками, обо всем на свете, она не принадлежала. Она знала, что ищет, тут я уверена; уже знала, даже тогда, даже в ее шестнадцать. И где это следует искать, знала тоже. Когда брат пристрастился каждый четверг покупать, возвращаясь из школы, «Звуки», возник и ее тайный ритуал: она с притворным интересом изучала помещенные на задней обложке объявления о распродаже постеров и нарядов («Хлопковые футболки, черные, темно-синие, алые, клюквенные — отлично смотрятся с клешами в обтяжку»), однако подлинным предметом ее внимания была колонка частных объявлений. Лоис искала мужчину.
* * *
Ну вот она уже и добралась почти до конца колонки. И начала понемногу впадать в отчаяние.
Чумовой парень (20) ищет шальную цыпочку (16+) для любви. Кайфую от Ку и Дзеп.
И опять далеко не идеально. Нужен ли ей чумовой парень? Может ли она честно назвать себя шальной? И кстати, кто такие Ку и Дзеп?
Клевый парень ищет тихую цыпочку для переписки, кайфую от Тулла, Пинк Флойд, 17—28.
Двое чумовых парней ищут серьезных цыпочек. 16+, любовь и преданность.
Парень (20), живет под Киддерминстером, ищет приятную цыпочку (чек).
Киддерминстер всего в нескольких милях отсюда, так что это объявление могло бы показаться многообещающим, если бы не скобки с предательским множественным числом. Тут он явно промахнулся. Поразвлечься охота, а больше ему ничего и не нужно. Хотя, возможно, оно в своем роде и лучше, чем безнадега, которой попахивает от других объявлений.
Разочарованный одинокий парень (21) с длинными темными волосами хотел бы переписываться с чуткой, думающей девушкой, ценящей все творческое, например: прогрессивный джаз, фолк, изящные искусства.
Одинокий некрасивый собой парень (22) ищет женского общества, внешность не важна. Кайфую от Мудиз, БДжХ, Кэмел и т. д.
Одиночка, съехавший на Хэйри, Ху и Флойде, нуждается в цыпочке для дружбы, любви и покоя. Район Стокпорта.
Мать отложила газету, спросила: — Чаю никто не хочет? Лимонада?
Когда она ушла на кухню, Пол оторвался от своей кроличьей саги, подобрал «Дейли мейл» и стал читать ее, улыбаясь устало и скептически.
Любая цыпочка хочет съездить в Индию. Урвите конец дек., слишком серьезным не беспокоиться.
Любая цыпочка, которой охота повидать мир, пожалуйста, напиши.
Да, если подумать, она хотела бы повидать мир. В ней медленно разрасталось подпитываемое телепрограммами для отпускников и цветными фото в журнале «Санди таймс» сознание того, что за пределами Лонгбриджа, за пределами остановок 62-го автобуса, за пределами Бирмингема и даже самой Англии существует целый мир. Более того, ей хотелось увидеть этот мир и с кем-то увиденное разделить. Хотелось, чтобы кто-то держал ее за руку, пока она смотрит, как над Тадж-Махалом восходит луна. Хотелось, чтобы ее целовали, медленно, но со страшной силой, на величавом фоне канадских Скалистых гор. Хотелось взбираться по заре на Айерс-рок. Хотелось, чтобы кто-то предложил ей руку и сердце, когда заходящее солнце коснется кроваво-красными перстами розоватых башен Альгамбры.
Малый из Лидса, с мотороллером, внешность в порядке, ищет подружку 17—21 для посещения диско, концертов. Заранее спасибо за фото.
Нужна подружка, возраст любой, но ростом в 4 фута 10 дюймов или ниже, отвечаю на все письма.
— Готово.
Бенжамен захлопнул тетрадь и устроил целое представление, укладывая карандаши и книги в небольшой кейс, с которым неизменно ходил в школу. Учебник по физике начал разваливаться, и Бенжамен обернул его куском обоев, которыми отец два года назад оклеил гостиную. На обложке «Английской литературы» он нарисовал большую карикатурную ногу вроде той, что появляется под конец вступительных титров «Монти Пайтон».
— На этот вечер все. — Он подошел к сестре, занявшей почти всю кушетку. — Дай-ка сюда.
Бенжамена всегда злило, что Лоис успевает прочесть «Звуки» раньше него. Похоже, он считал, что это дает ей привилегированный доступ к сверхсекретной информации. На деле же страницы новостей, которые он с такой алчностью поглощал, нисколько ее не интересовали. Большинства заголовков она и вовсе не понимала. «Бифхарт — здесь в мае». «Ожидается новый альбом Хип». «Очередной раскол в Фанни».
— Что такое «Чумовой»? — спросила она, вручая ему журнал.
Бенжамен саркастически усмехнулся и ткнул пальцем в их девятилетнего брата, с миной насмешливого презрения просматривавшего «Дейли мейл».
— А вот он, полюбуйся.
— Да нет, это я знаю. А вот «Чумовой», с заглавной буквы. По-моему, это какой-то особый термин.
Бенжамен не ответил — и при этом непонятным образом ухитрился создать у сестры впечатление, будто ответ ему хорошо известен, однако он, по каким-то имеющимся у него туманным причинам, предпочитает им не делиться. Все вокруг склонны были относиться к нему как к знающему, хорошо информированному юноше, несмотря даже на то, что свидетельства обратного просто-напросто лезли в глаза. Что-то, должно быть, присутствовало в его облике… не поддающаяся определению уверенность в себе, которую так легко принять за раннюю искушенность.
— Мать, — спросил Пол, когда та принесла ему пенистое питье, — зачем мы выписываем эту газету?
Шейла смерила его сердитым, полным невнятной обиды взглядом. Она уже много раз просила, чтобы он называл ее не «матерью», а «мамой».
— Без особых причин, — ответила она. — А почему нам ее не выписывать?
— Потому, — ответил, перелистывая страницы, Пол, — что ее переполняют бредовые банальности.
Бен с Лоис не удержались от смеха.
— А я-то думала, «банальность» — это такая австралийская зверушка, — сказала Лоис.
— Банальность малая, пятнистая, — добавил Бенжамен и замычал-заклекотал, изображая мифическое животное.
— Возьми хоть передовицу, — невозмутимо продолжал Пол. — «Это та самая торжественная пышность, посредством которой Британия с таким успехом привлекает к себе наши сердца. Ничто не способно столь возвысить наш дух, как королевское бракосочетание».
— И что? — спросила Шейла, размешивая в чае сахар. — Я вовсе не обязана соглашаться со всем, что там читаю.
— «Когда принцесса Анна и Марк Филлипс вышли из Аббатства, на лицах их появилась медленная, расплывавшаяся все шире улыбка людей доподлинно счастливых». Пожалуйста, дайте мне кто-нибудь гигиенический пакет, меня сейчас вырвет! «Молитвенник, быть может, и существует уже три сотни лет, однако обетования его остаются такими же ясными, как вчерашний солнечный свет». Ну и тошнотина! «Владеть и сохранять, в радостях и в горе…»
— Ладно, хватит с нас ваших высказываний, мистер Всезнайка. — Дрожи в голосе Шейлы было достаточно, чтобы выдать, пусть и на секунду, непонятный страх, который научился внушать ей младший сын. — Допивай и переодевайся в пижаму.
Последовали новые препирательства, в которые и Бенжамен вставлял визгливые фразочки, однако Лоис уже ни во что не вслушивалась. Звук этих голосов был вовсе не тем, во что ей хотелось сейчас погрузиться. Она предоставила домашних самим себе и ушла в свою комнату, где можно было вновь потонуть в излюбленном мире романтических грез, в царстве бесконечных красок и возможностей. Что касается последнего номера «Звуков», она нашла в нем что искала и больше в журнале не нуждалась. Ей не нужно было даже спускаться чуть погодя в гостиную и еще раз заглядывать в журнал, поскольку номер почтового ящика запоминался легко (247 — длина волны Радио-1), а объявление, ею отмеченное, отличалось совершенной, волшебной простотой. Быть может, потому Лоис и поняла, что предназначается оно ей, и только ей одной.
Волосатик ищет цыпочку. Вблизи Бирмингема.
2
Тем временем отец Лоис, Колин, сидел в пабе «Конские подковы на Королевской Пустоши». Его начальник, Джек Форест, отошел к бару за тремя пинтами «Брю XI», оставив Колина вести запинающуюся беседу с Биллом Андертоном, профсоюзным организатором лонгбриджского цеха антикоррозийных покрытий. Четвертый член компании, Робин Слейтер, так пока и не появился. Когда Джек вернулся от бара, Колин ощутил большое облегчение.
«Будем здоровы», — произнесли, поднимая кружки, Колин, Билл и Джек. Разом отпив по глотку, они испустили коллективный вздох и стерли с губ пену. Наступило молчание.
— Я хочу, чтобы мы посидели приятно и запросто, — выпалил вдруг Джек Форест, когда молчание стало слишком уж долгим, слишком устоявшимся и оттого неловким.
— Запросто. Точно, — сказал Колин.
— Меня устраивает, — согласился Билл. — Более чем.
Все трое запросто отхлебнули еще по глотку. Колин оглядел паб, ему хотелось сказать что-нибудь о его убранстве, да не придумалось — что. Билл Андертон смотрел в кружку.
— Хорошее тут пиво, верно? — сказал Джек.
— Что? — переспросил Билл.
— Я говорю, пиво тут подают хорошее, в этом заведении.
— Неплохое, — сказал Билл. — Я пивал и похуже. Все это происходило, разумеется, в те дни, когда люди еще не научились рассказывать друг другу о своих чувствах. В дни, когда совместные, упрочающие взаимные связи выпивки начальства с подчиненными еще не стали общим местом. Они, эти трое, были своего рода первопроходцами.
Колин оплатил следующие три кружки, а Робин все еще не пришел. Они сидели, потягивая пиво. Столы, в которых смутно отражались их лица, были темно-коричневыми, наитемнейше коричневыми, как шоколад «Борнвилл». Стены имели оттенок более светлый, в цвет шоколада молочного, «Дэри милк». Ковровое покрытие было просто коричневым, с узором из шестиугольников немного различной, если вглядеться, формы. Потолок явно задумывали изжелта-белым, однако и он покоричневел от дыма миллионов сигарет без фильтра. Машины на автостоянке в массе своей имели коричневый окрас, как и большая часть одежды завсегдатаев паба. На самом-то деле никто здесь этого преобладания коричневатости не замечал, а если и замечал, то не считал его заслуживающим каких-либо слов. Такие уж стояли времена — коричневые.
— Ну что, вы уже догадались, оба, в чем тут соль? — спросил Джек Форест.
— Соль чего? — поинтересовался Билл.
— Я о причине, по которой все мы нынче сидим здесь, — пояснил Джек. — Я ведь вас не наобум выбирал. Я мог пригласить сюда любого служащего отдела кадров и любого профсоюзника. Но не сделал этого. Выбрал именно вас, и на то существует причина.
Билл и Колин переглянулись.
— Видите ли, у вас есть кое-что общее. — Джек, довольный собой, посмотрел сначала на одного, потом на другого. — И оно вам известно.
Билл и Колин пожали плечами.
— Ваши дети учатся в одной школе.
Информацию эту оба усвоили не сразу — первым, кому удалось соорудить на лице улыбку, оказался Колин.
— Андертон — ну да, конечно. У моего Бена есть друг по фамилии Андертон. Одноклассник. Бен о нем время от времени рассказывает. — Его взгляд, устремленный на Билла, стал почти теплым. — Так это ваш сын?
— Да, он самый. Дугги. А ваш, должно быть, Бент.
Колина услышанное явно озадачило, может быть, даже поразило немного.
— Да нет, Бен, — поправил он Билла. — Бен Тракаллей. Сокращенное от Бенжамен.
— Я знаю, что его зовут Бенжаменом, — сказал Билл. — Просто у него такое прозвище. Бент Ракалия. Бен Тракаллей. Понимаете?
Прошло несколько секунд, и Колин понял. И поджал, обидевшись за сына, губы.
— Мальчики бывают иногда очень жестокими, — сказал он.
Лицо Джека расплылось в улыбке добросердечной умиротворенности.
