Не вижу необходимости описывать последовавшую сцену, тем более что придерживаться точных фактов в данном случае было бы затруднительно. Нет, мы двинемся дальше, выпустив примерно двадцать четыре часа, и присоединимся к Марии за семейным обедом, в половине второго, в воскресенье. Перед обедом семейство уже хлебнуло шерри и теперь откупорило бутылку вина (не очень хорошего вина, отметила Мария), ведь события, подобные сегодняшнему, не каждый день случаются. Бобби резал мясо, Мария раскладывала по тарелкам картошку со спаржей, родители же улыбались и внимательно наблюдали, явно довольные новизной своего положения — их обслуживали. Затем все принялись за еду. Мария забыла, как серьезно ее семья относится к поглощению пищи. Родня полностью сосредоточилась на содержимом тарелок, и хотя Мария поначалу пыталась завести беседу — похвалив, например, непревзойденное кулинарное искусство матери, несмотря на то что готовила в основном дочь, — ее замечания остались без ответа. Родители не произнесли ни слова, пока их тарелки не опустели. Даже Бобби, который, как вы помните, был столь говорлив за едой в главе седьмой, с серьезным видом следовал семейным традициям. Но в его распоряжении было больше времени, чтобы привыкнуть к этим традициям, и, вероятно, они уже не казались ему странными. Наконец отец нарушил тишину:

— Неплохое мясцо, нечего сказать. — Он аккуратно сложил вилку и нож на тарелке. — И отлично приготовлено. Картошка только немного разварилась.

Заметив, что бокал отца почти пуст, Бобби подлил ему вина.

— Я хочу сказать тост, — объявил он. Все взялись за бокалы, выжидательно глядя на Бобби. — За папу. С днем рождения!

— С днем рождения!

— Да, — произнес отец, — как время летит! Шестьдесят годков миновало, а кажется, будто и дня не прошло с тех пор, как вы были маленькими.

Люди всегда говорят нечто подобное на шестидесятый день рождения.

— С тех пор как мы были маленькими, прошло не шестьдесят лет, — уточнил Бобби.

— Ну ты понимаешь, о чем я, — продолжал отец. — В такие дни начинаешь задумываться.

— Я купила тебе подарок, — перебила Мария.

Из ящика комода она вытащила маленький продолговатый пакет, завернутый в красную оберточную бумагу. В нем лежали золотые часы с браслетом.

— Часы! — воскликнул отец, с удовольствием разглядывая подарок. — А на крышке мое имя.

— Его выгравировали по моей просьбе.

Отец растроганно ее поцеловал.

— Я тронут, Мария. Глубоко тронут. И даже больше, я взволнован. Какой чудесный подарок отцу от дочери на шестидесятилетие. Надо же, я все еще для тебя что-то значу после стольких лет.

— И вещь не только декоративная, — подхватила его жена, — но и практичная.

— Точно. Ну конечно. Конечно, практичная. Вот посмотрю на часы и не только вспомню о моей дочке, но и время узнаю.

— Пойду принесу пудинг, — сказала Мария. — Бобби, ты поможешь мне убрать со стола?

Полагаю, она надеялась с помощью бытовой суеты пресечь прочувствованные разглагольствования отца, но было уже поздно. За звоном посуды Мария едва слышала именинника, но он продолжал дивиться вслух тому, как бежит время, забывая, очевидно, что было бы куда удивительнее, если бы время стояло на месте. Он все еще долдонил свое, когда Мария поставила перед ним десертную тарелку с яблочным пирогом и заварным кремом.

— Странно, правда, — не унимался отец, отправляя в рот большой кусок пирога, что ни в коей мере не помешало ему говорить. — Я отлично помню шестидесятилетие моего отца. Он выглядел и чувствовал себя так же, как я сейчас. — Отец вздохнул. — А через восемь лет он уже лежал в могиле. Никогда не забуду тот день. Мы сидели за нашим старым столом, пили, смеялись, словно беззаботные птахи.

— Как? В день его похорон? — спросил Бобби.

— Да не в день его похорон. Я говорю о его шестидесятилетии. Можешь ты послушать хоть раз? — Он повернулся к Марии, его тон смягчился: — Ты помнишь тот день?

— Нет.

— Тебе было всего три годика. Как же он тебя любил, твой дедушка. Бывало, посадит тебя на колени и давай подбрасывать вверх-вниз, тебя даже иногда тошнило. Он любил малышку Марию. Ты была его отрадой на старости лет, вы оба. Его внуки. — Он поднял бокал, но обнаружил, что тот пуст. — Да уж, что касается внуков, тут нам с матерью не сильно повезло.

Мария и Бобби переглянулись. Их мать закашляла.

— С внуками ты бы чувствовал себя старым, — заявил Бобби.

— И тебя бы раздражали шум и грязь, которую они разводят, — поддержала Мария.

— А уж это мне решать, — возразил отец и сумрачно поглядел на Бобби. — Тебе пора жениться, если хочешь знать. Не дело бегать за юбками всю жизнь.

— Я не бегаю за юбками, — ответил Бобби.

Во время недолгой паузы члены семьи внезапно сообразили, что он говорит правду.

— Кто хочет еще пирога? — заторопилась Мария.

— По-моему, надо сделать сегодня что-нибудь особенное всей семьей, — сказала мать, когда новые порции были разложены по тарелкам. — Пойти куда-нибудь всем вместе, как в старые добрые времена.

— Куда? — без энтузиазма осведомился Бобби.

— Да, куда? — тем же тоном подхватил отец.

— Давайте пойдем в парк, — предложила Мария.

— В какой парк?

— Ну, в парк. Куда вы нас водили, когда мы были детьми.

— Не помню никакого парка. Нет тут никакого парка.

— Да помнишь ты все. На холме, рядом с шоссе, — подсказала мать.

— А, этот, — протянул отец. — Про этот я помню. И зачем нам туда идти?

Нехотя он согласился, но когда час спустя Мария спросила, готов ли он ехать, отец отказался наотрез. Через минуту по телевизору начнется футбольный матч местных команд, и, кроме того, он уже не молод, чтобы лазить по холмам. Не молод, скажешь тоже, возразила Мария. Всего пара седых волос, а ведешь себя так, словно ноги уже отнимаются. Нечего тыкать мне в глаза сединой, заворчал отец, у тебя самой она пробивается, и не солгал. И неужели на собственном шестидесятилетии человек не может делать, что хочет? Конечно, можешь, папа, согласилась Мария.

Если отец не идет, сказала мать, тогда и я, наверное, останусь с ним. Разговор происходил на кухне. Испеку торт, продолжала она, праздничный торт, попьем с ним чаю вечером. И булочек. Не хочется взбираться на этот огромный холм в такую жару. А вы с Бобби возьмите машину и поезжайте вдвоем, отлично прогуляетесь. Ладно, сказала Мария, так и сделаем.

Бобби сидел в саду, в тени сумахового дерева, прячась от солнца. Мария вынесла из дома два стакана лимонада со льдом, один отдала Бобби и села на траву рядом с его шезлонгом.

— Ты поедешь со мной в парк? — спросила она.

— А ты не хочешь одна прокатиться?

Между прочим, эта беседа протекает медленно, и не надо ее подгонять.

— Не очень. Мне надоело все делать одной.

— Наверное, я останусь дома. Объелся и в сон тянет.

Мария разочарованно потягивала лимонад.

— Что ты имел в виду, — спросила она, — когда он сказал, что тебе жениться пора, а ты ответил…

Смех Бобби, сколь тихим он ни был, не позволил ей закончить.

— Ты обожаешь окутывать меня тайнами, да? Помнишь Оксфорд? Когда я вышел поесть и вернулся только под утро.

— Опять ты меня дразнишь.

Бобби улыбнулся:

— Только потому, что тебе это нравится. — Он легонько пихнул ее ногой.

— Да, — подтвердила Мария. — Мне это нравится.

В результате Мария отправилась в загородный парк одна, и о том, что так получится, мы с вами могли бы догадаться с самого начала. Она ехала в отцовской машине, настроив приемник на Радио-3. Передавали Сонату для скрипки фа минор Прокофьева, одну из ее самых любимых вещей. Стройная гармония и блуждающая мелодия в конце первой части казались особенно созвучными мыслям Марии. У подножия холма она свернула на пустовавшую стоянку. На голубом небе не было ни облачка. Заперев машину, Мария двинулась вверх по холму.

Поначалу шум ветра был единственным звуком, который она слышала. Потом до нее долетели и гудение машин на шоссе, и пение птиц, и крики детей.

— Кейти! Кейти! — кричал ребенок, и у него получалось вот что:

Но на вершине холма было почти безлюдно. Лишь двое мужчин запускали модель аэроплана да пожилая пара выгуливала собаку. Все прочее пространство досталось в распоряжение Марии, птиц и коров.

Она миновала высоченный электрический столб, который хорошо помнила, и оказалась на самом гребне. Какой-то доброхот, несомненно за плату, установил здесь топоскоп. Среди вас, вероятно, найдутся люди, кому это слово ни о чем не говорит, потому объясняю: топоскоп — это нечто вроде круглой карты, вырезанной в камне. У меня просто дар толкователя. Мария не без интереса обнаружила, что города Стаффорд и Личфилд лежат к северу, Ковентри и Рагби — к востоку, Челтенхем и Глостер — к югу, а Ладлоу — к западу. А у любопытного читателя появилась зацепка, чтобы с приблизительной точностью определить местонахождение Марии. Обратив взгляд на восток, она увидела жилые башни окраин Бирмингема, окутанные голубой дымкой, и возвышавшуюся над ними зеленую крышу сумасшедшего дома Рубери. Мария попыталась прикинуть, сколько времени прошло с тех пор, как она видела этот пейзаж в последний раз.

Она забралась на холм с особой целью, и к тому же бесстыдно ностальгической. Она надеялась, что это место напомнит ей о том дне, когда маленькая девочка по имени Мария, казавшаяся теперь в лучшем случае ее тезкой, пришла сюда вместе с семьей и потерялась, заплакала и упала в высокую траву. И холм напомнил, а что ему оставалось. Или, по крайней мере, заставил Марию задуматься о том дне, но в целом воспоминание получилось прискорбно бледным. Зелень вокруг занимала Марию куда сильнее, чем память о давно утраченном детстве. Бродя по траве в рассеянных поисках кочки, о которую она тогда споткнулась, Мария невольно заглядывалась на цветущий утесник, на шелестящие кусты остролиста, на сойку, мелькавшую перед глазами, на боярышник. Мать когда-то учила ее песенке про зяблика, скрывавшегося в боярышнике: «Корочку хлеба съем я без сыра, много ли зяблику надо». И что эта песенка делала в ее голове все эти годы? Марии вдруг стало жутко и грустно оттого, что родители так постарели. Но и грусть прошла, и на ее исходе Мария ощутила странную пустоту. Внезапно ей показалось, что парк не имеет никакого отношения к тому, что она помнила, он не принадлежит ни ее юности, ни среднему возрасту, ни памяти, ни надежде. Вот и хорошо, отныне Мария оставит все это позади.

Она услышала, как неподалеку запел жаворонок. Птица сидела на ветке боярышника и смотрела на Марию с пристальным интересом, можно сказать завороженно. Мария ответила жаворонку таким же взглядом, некоторое время эти два существа не двигались с места, уставясь друг на друга. Лично я не берусь судить, о чем каждый из них думал в тот момент. Мне даже трудно определить, кто из этих двоих мне по-человечески ближе. Но давайте ради нашей истории примкнем к жаворонку, который в конце концов не выдержал пристального взгляда Марии. Вспорхнул с ветки и полетел. Взлетая, жаворонок оглянулся на Марию: она съежилась; сделал вираж — Мария зашевелилась, все сильнее убывая в размере; взмыл вверх и снова глянул на ее маленькую фигурку на склоне холма. Он поднимался выше и выше и вскоре уже не видел ничего, кроме холма, где мы и оставим героиню, пусть она наконец найдет успокоение, наша Мария, неразличимая пылинка, поворотившая назад, к дому, одинокая и равнодушная, равнодушная даже к смерти, которую, кто знает, может быть, уготовил для нее следующий — ближайший — случай.

Если книга вам понравилась, вы можете купить полную книгу и скачать ее.