— Нам придется поторопиться. Уже без двадцати пяти два.

Дэвид кивнул и положил себе клубники. День был расписан по минутам, заполнен традициями и предсказуем, как рождественская месса. Очень важно было оказаться на трибуне к моменту прибытия из Виндзора представителей королевской семьи и их гостей, и добраться туда надо было достаточно рано, чтобы занять хорошие места и ничего не пропустить. Эдит глянула на меня и закатила глаза, но мы оба послушно проглотили кофе, прикололи бейджи и направились к скаковому кругу.

Мы миновали распорядителей у входа, усердно отделявших зерна от плевел. Как раз перед нами двоим посетителям не повезло, их не пустили внутрь, не знаю только, бейджи у них были неправильные или одежда не соответствовала случаю. Эдит сжала мою руку и снова улыбнулась мне своей таинственной улыбкой.

— Что тебя рассмешило?

Она покачала головой:

— Ничего.

— А что тогда?

— У меня есть одна маленькая слабость, люблю проходить туда, куда других не пускают.

Я рассмеялся:

— Бывает. Не ты одна такая. Но признаваться в этом — недостойно.

— Бог мой! Боюсь, я очень недостойный человек. Надеюсь, меня за это не задержат на входе?

В этих нескольких фразах есть одна интересная деталь — искренность. Эдит была типичной представительницей своего племени, слоун-рейнджер [Обеспеченная молодая женщина, которая живет и работает в модном районе Лондона, а на выходные уезжает за город.], но я уже начал понимать, что она очень трезво оценивала жизнь и свое положение в обществе, что и приводило собеседника в замешательство, ведь такие девушки обычно устраивают целое представление, тщательно разыгрывая неведение. Ее отличало вовсе не желание попасть в круг избранных. Англичане, причем представители самых разных классов, жить не могут без ощущения исключительности. Заприте в комнате троих англичан — и они тут же придумают правило, согласно которому четвертый не будет иметь права к ним присоединиться. Но, в отличие от Эдит, многие, и уж точно все франты до единого, изо всех сил притворяются, что они этого не замечают. Любой аристократ (или стремящийся таковым казаться) встретит непонимающим взглядом и напускным недоумением предположение, что быть приглашенным в гости туда, куда простые люди должны покупать билеты, или пропущенным в комнаты, когда другие вынуждены остаться за дверью, может доставить удовольствие. Умудренная опытом матрона, возможно, еще и намекнет легким движением бровей, что сама мысль об этом уже указывает на отсутствие хороших манер. Все это, естественно, настолько лживо, что дух захватывает, но, как обычно бывает с подобными людьми, стойкость и непоколебимость, с которыми они придерживаются своих правил, вызывают определенное уважение.

Должно быть, мы замешкались, остальные уже стояли на ступенях трибуны и махали нам: свободного места оставалось все меньше. Шум моторов вдалеке сообщил нам, что кортеж уже близко, и лакеи, или распорядители, или кто они там, бросились открывать ворота. Эдит подтолкнула меня локтем и кивнула в сторону Изабел, когда показался первый открытый автомобиль, где сидела ее величество и смуглый премьер какого-то нефтяного государства. Как и остальные мужчины, я снял шляпу с совершенно искренним воодушевлением, но выражение лица Изабел просто приковывало мой взгляд. У нее были безжизненно-экстатические глаза, как у кролика перед удавом, она была почти в трансе от восторга. Чтобы оказаться среди приглашенных в королевский кортеж, Изабел согласилась бы на медленную смерть. По-моему, это только подтверждает, что, как бы более образованные классы ни презирали склонность массовой публики поклоняться певцам и актерам, они сами не менее подвержены фантазиям, если их преподнести в удобоваримой форме.

Честно говоря, в том году процессия была не самая блестящая. Принц Уэльский, воплощенное совершенство в глазах Изабел, не приехал, да и другие принцы тоже. Единственной представительницей младшего поколения королевской семьи была Зара Филлипс, одетая в яркий, открытый пляжный костюм. Эдит самым непочтительным образом критиковала проезжавших, чем очень раздражала Изабел и женщину с голубыми волосами, стоявшую рядом. И чтобы больше не портить им удовольствие, мы повернулись и собрались уйти, как вдруг за моей спиной раздался голос:

— Привет, как поживаете?

Я обернулся и оказался нос к носу с Чарльзом Бротоном. На этот раз неловкой сцены со вспоминанием имен не последовало. Что мне нравится на королевской трибуне, так это то, что все носят бейджи с именами. Здесь уже не нужно мяться, пытаясь заново представиться кому-то, и никто не притворяется, что уже с вами знаком. Беглый взгляд на лацкан пиджака или на платье незнакомки — и все в порядке. Вот бы карточки с именами были обязательным аксессуаром на всех светских мероприятиях. На бейдже Чарльза значилось «Граф Бротон» — округлый, разборчивый почерк благовоспитанных девиц из аскотской конторы.

— Привет, — сказал я. — Помните Эдит Лавери? — Именно так следует говорить, когда вы почти уверены, что человек позабыл представляемую вами особу, но на этот раз я ошибся.

— Конечно помню. Вы та, которой можно не опасаться, и живете в Лондоне.

— Ну, надеюсь, в какой-то мере меня опасаться все-таки стоит, — улыбнулась Эдит и по собственной инициативе или по приглашению Чарльза взяла его под руку.

Истоны и Рэтреи буквально напирали на нас, я спиной почувствовал их разочарование, когда предложил прогуляться к загонам. Это может показаться жестокостью и, возможно, говорит о моей глубокой неуверенности в себе, но мне было стыдно за энтузиазм бедняжки Изабел и просто зловещее честолюбие Дэвида. К счастью, Чарльз, который все-таки был парнем вежливым, приветственно кивнул Изабел, и хотя этим же жестом он с ней и попрощался, но показал, по крайней мере, что узнал ее. Дэвид, кипя от ярости, попятился, и мы втроем направились к загонам, где уже выводили лошадей к первому заезду.

Нетрудно было предугадать, что Чарльз оказался неплохим знатоком лошадей, и очень скоро он уже с удовольствием рассуждал о формах крупа и копытах, что меня ни в малейшей степени не интересовало, но мне занятно было наблюдать, с каким зачарованным, лестным вниманием смотрела на него снизу вверх Эдит. Такие женщины, кажется, владеют этой техникой с рождения. На ней был аккуратный костюм из льняного полотна голубовато-зеленого цвета, по-моему, он называется eau-de-nil, и маленькая плоская круглая шляпка без полей, сдвинутая чуть на лоб. В этом наряде она выглядела легкомысленной, но, по сравнению с матронами из Уэйбриджа с их оборками из органзы, не сентиментальной, а элегантной. Казалось, что она девушка сообразительная и с чувством юмора, а ее лицо, как я к этому времени уже успел заметить, было чрезвычайно привлекательно. Пока она рассматривала свою карточку и делала карандашом Чарльза пометки рядом с кличками лошадей, я наблюдал, как он смотрит на нее, и, наверное, именно в этот момент мне впервые пришло в голову, что он может испытывать к ней какие-то серьезные чувства. Не то чтобы это меня удивило. У нее было все необходимое. Эдит хороша собой, остроумна, и, как она сама отметила, ее можно не опасаться. Она была не его круга, но ни образом жизни, ни манерой речи нисколько не отличалась от людей, с которыми он привык общаться. Существует популярное заблуждение, что по поведению и манерам можно с первого взгляда отличить представителя среднего класса, пусть сколь угодно обеспеченного, от миллионера и аристократа. По правде говоря, в обыденном общении они почти на одно лицо. Конечно, круг знакомств аристократа значительно уже, что неизбежно влечет за собой чувство избранности, принадлежности к некоему закрытому клубу. И потому они склонны выражать свое ощущение социальной защищенности бесцеремонным и просто грубым обращением, что нисколько не мешает им самим, но больно задевает любого постороннего человека. Но, кроме этого (а грубости научиться очень легко), разницы в их поведении на людях почти никакой. Так что Эдит Лавери определенно была именно той девушкой, которая подходила Чарльзу.

Мы посмотрели пару забегов, но я чувствовал, что Эдит самым деликатнейшим образом пытается от меня избавиться, и потому, когда Чарльз неизбежно предложил выпить чая в клубе «Уайтс», я извинился и отправился искать остальных. Эдит оглянулась на меня с благодарностью, и рука об руку они направились прочь. Я нашел Изабел и Дэвида у одной из стоек с шампанским за трибуной, они пили теплый «Пиммз». Лед у официантов закончился.

— Где Эдит?

— Пошла в «Уайтс» с Чарльзом.

Дэвид надулся. Бедняга! Ему так и не удалось добиться, чтобы его пригласили в «Уайтс» в Аскоте, ни в старую палатку, ни, насколько мне известно, в новое, более современное помещение. Он руку бы отдал, чтобы стать там завсегдатаем.

— Здорово, — выговорил он, скрипя зубами. — Я бы не отказался от чашечки чая.

— По-моему, они должны встретиться с остальными из компании Чарльза.

— Не сомневаюсь.

Изабел, в отличие от него, молчала, только потягивала тепловатую жидкость, где, как полагается, плавали четыре ломтика огурца.

— Мы договорились встретиться у машины после предпоследнего забега.