Бескрайняя пустыня

Глава 1

АН

Одна серебряная монета.

Разница между жизнью и смертью.

Между тем, выживет ли моя бабушка, или я останусь одна-одинешенька в целом мире.

Сердце громко колотится у меня в груди, а во рту становится сухо, как в пустыне, когда лекарь бросает взгляд на столбик монет. Они медные, не серебряные. Ему даже пересчитывать их незачем. Мы оба понимаем, что этот столбик слишком мал, да к тому же не того цвета, поскольку монеты не из драгоценного металла.

Забавно, какой убийственной силой может обладать нечто, добытое из земли. Перекованное в мечи, используемое на войне. И становящееся причиной, по которой некоторые люди ходят с пустыми животами.

Презрительно фыркнув, лекарь поворачивается обратно к деревянным ящичкам, тянущимся вдоль всей стены в аптекарской лавке. Выдвинув один, достает несколько нитей кордицепса и изящные щипчики, которыми осторожно кладет коричневый, похожий на червя, гриб на круглое металлическое блюдце, подвешенное к тонкой деревянной палочке. Прищурив свои глазки-бусинки, он внимательно изучает вырезанные на ней цифры и перемещает противовес, чтобы отмерить нужное количество. При этом он ни разу даже не взглянул на меня.

Как будто меня не существует.

— Прошу вас, — молю я, стараясь притушить разгорающееся в груди пламя, — остальное я уплачу через неделю. Речь ведь идет всего об одной серебряной монете. У моей бабушки несколько дней не спадает жар. Дайте мне лекарство.

Он притворяется, что не слышит. Отложив весы, подходит к большому стеклянному сосуду, заполненному скрюченными корнями, которые плавают в бурой жидкости.

Чтобы сдержать рвущийся наружу поток проклятий, я с силой вдавливаю ногти в ладони, оставляя на них следы в виде полумесяца. Возможно, этого человека разжалобит вид моих слез.

— Пожалуйста, — продолжаю дрожащим голосом и часто дышу, — ведь моя бабушка помогла появиться на свет вашему сыну. Роды были трудные, но ей удалось спасти вашу жену…

— И бабушке Цзя щедро заплатили за услуги! Жаль, что она все еще больна, но мне нужно кормить собственную семью. Думаешь, тебе одной трудно живется? Иди-ка покричи об этом на улице, никто и головы не повернет. В пустыне нет места сентиментальности.

— Но…

— Я и так был слишком добр к тебе, Ан. Не забывай, ты должна мне за полученное на прошлой неделе лекарство. Почему бы тебе не обратиться к хозяину таверны? Только этот мерзавец и зарабатывает в треклятом городе.

— Я просила, но этого недостаточно, — лгу, ощущая, как от нехорошего предчувствия завязывается в узел желудок.

Две недели назад я лишилась работы в единственном месте, куда меня приняли. Хозяин таверны — ярый поборник пунктуальности, а я в этом месяце несколько раз опаздывала, потому что, ухаживая всю ночь за амой, пропускала подводу из нашей деревеньки в Шамо. А бегом такое расстояние покрыть невозможно. По такой-то удушающей жаре! Я пыталась, честно, но иногда одних попыток бывает недостаточно.

Лекарь окидывает меня странным взглядом.

— Лет-то тебе сколько? Шестнадцать?

Я киваю, машинально дергая себя за косы, которые спускаются до самой талии. Девушки моего возраста обычно собирают волосы в высокий узел, удерживаемый фазан — церемониальной шпилькой, символизирующей достижение ими брачного возраста. Ама тоже хотела добыть для меня такую, считая, что это важный обряд инициации. Я же, напротив, не видела в этом никакого смысла. О замужестве я не помышляла, а деньги лучше было бы потратить на еду или починку вечно протекающей крыши хижины.

Пряча глаза, лекарь бормочет:

— Я слыхал, что в заведении мадам Лю требуются новые девушки. В конце этой недели, наконец-то, будет большой базар, и она рассчитывает на значительный приток клиентов. Девчонка вроде тебя уж точно преуспеет, даже с этим шрамом на щеке.

Боль в моем желудке усиливается.

— Предлагаете мне пойти в бордель?

— В том, чем занимаются его обитательницы, нет ничего постыдного. Это достойная работа, — быстро произносит он и вскидывает руку в воздух, чтобы разрядить напряжение. — Вторая двоюродная сестра моей жены там убирается. Она могла бы свести тебя с мадам Лю.

— Я подумаю, — лепечу я.

По лицу лекаря тенью скользит сочувствие, и он быстро отворачивается к своим травам, ссутулив узкие плечи. Я сгребаю с прилавка жалкую горсть монет и, спотыкаясь, выхожу из лавки. Ощущаю, как к горлу подступает тошнота. Понимаю, что он прав. Тонкая серебристая ниточка застарелого шрама на левой щеке почти незаметна, разве что в резком свете, к тому же моим преимуществом станет молодость.

Достойная работа.

Для отчаявшихся вроде меня.

Вот только не знаю, какова степень моего отчаяния. Гоню от себя эти мысли, не до того мне сейчас. Не могу же я вернуться домой с пустыми руками.

Вспоминаю ужасный сухой кашель амы, сотрясающий все ее тело. Она не знает, что у меня больше нет работы, потому что я притворяюсь: встаю на рассвете, как обычно, и еду в город, а по возвращении рассказываю за ужином небылицы о том, как прошел день в таверне. Деньги идут на убыль, и пища наша с каждым днем становится все более скудной.

Настало время это исправить.

Низко нахлобучиваю старую соломенную шляпу и закрываю подбородок и нос льняным шарфом. Хотя большую часть времени в Шамо я проводила на кухне таверны, и вряд ли найдется много людей, способных узнать меня в лицо, все же лучше поостеречься.

Неделю назад на городской площади огласили указ о том, чтобы следующие сорок девять дней в знак скорби по почившему императору все носили только белое. Новая одежда стоит денег, а белую к тому же слишком трудно содержать в чистоте. Поэтому большинство выбирает более дешевый, но добротный светлый лен, которым торгуют пустынные кочевники. Это, конечно, не самая лучшая замена, и вообще идет вразрез с традицией, но имперские войска не обращают внимания на состоящее из горстки деревень поселение в отдаленном уголке Империи Ши.

Городишко, прежде являвшийся частью другой страны и, что еще важнее, не пополняющий имперскую казну, не представляет для них интереса.

Я с легкостью смешиваюсь с толпой одетых в бежевое людей, среди которых изредка мелькают кремово-белые всполохи, и легко скольжу мимо торгующих едой тележек. Проворными пальцами хватаю несколько ёутяо  [Хворост — вид печенья.] и парочку маньтоу  [Хлебец, приготовленный на пару, пампушка. // Мера лал — фрагмент йогической мантры. ]. К тому времени, как я доберусь домой, хворост превратится в размокшую кашу, а воздушные сейчас пампушки станут твердыми, как камень. Все же это лучше, чем ничего. Привычным жестом, отточенным за годы жизни впроголодь, прячу еду в складках одежды.

На тележке передо мной продается чуан’р — жареное мясо, которое стало бы настоящим лакомством для амы, но я опасаюсь, что острые шпажки порвут мой и без того ветхий наряд. Я нерешительно топчусь на месте, и тут интуиция подсказывает мне повернуть голову.

Вижу шагающего ко мне хмурого грузного мужчину. Неужели он заметил, как я крала еду? Ощущая, как участился пульс, я перехожу к соседнему прилавку и с притворным вниманием изучаю разложенные на нем груботканые хлопковые платки. Тусклые и расшитые незамысловатой вышивкой, они представляют собой жалкую имитацию шелковых платочков, которые носят при себе знатные дамы в крупных городах на востоке Империи.

Я расслабляю плечи, когда мужчина проходит мимо, не сказав мне ни слова. На всякий случай провожаю глазами его удаляющуюся спину. Он явно неместный. У мужчин Империи Ши традиционно длинные волосы, а этот незнакомец выбрит почти наголо. Кожа у него задубевшая и красная — значит, либо он родом с юга, либо много времени проводит на солнце. Вопреки официальному указу, на нем ханьфу  [Традиционный костюм ханьцев Китая.] темно-серого цвета без вышивки или орнамента на тунике и штанах. Это обычное одеяние представителей низшего сословия. Возможно, он торговец из южного государства Нанда.

«Или солдат в увольнительной», — мысленно отмечаю я. И тогда лучше держаться от него подальше. Кроме того, мне нужно доставить аме еду.

— Я видел, что ты сделала.

Я резко разворачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с Ли Го, который, дерзко ухмыляясь, пялится на выпуклости у меня на талии.

— А сам-то чего здесь болтаешься? Разве ты не должен быть на работе? — огрызаюсь я, глядя на стоящего передо мной долговязого паренька. Заслышав его беззаботный смех, можно подумать, что у него не жизнь, а сплошной праздник, но на самом деле он такой же тощий, как и все здесь, потому что слишком часто ложится спать на пустой желудок.

— Моя сегодняшняя смена закончилась, и я как раз шел домой, когда заметил тебя.

— Как там все? — спрашиваю я, шагая рядом с ним. Я продержалась в таверне год, а Ли Го целых два — с тех пор, как перебрался из нашей деревеньки в Шамо. И пусть остальные работники обращались со мной вежливо, но Ли Го — мой единственный настоящий друг.

— Ингма уверяет, что скучает по тебе. Ну, ты меня знаешь, я молчать не стал и прямо заявил Олд Пэнгу, что у тебя болеет бабушка, — улыбка Ли Го тает, — но он ничего не пожелал слушать.

Иного я и не ожидала. Хозяин таверны — единственный, кто преуспел в нашем захолустном городишке, и все благодаря постоянной погоне за прибылью, а на работников ему плевать.