Ли Го сует мне что-то в ладонь. Монетки. Я отрицательно качаю головой и возвращаю ему медяшки. Он уже открывает рот, но я награждаю друга красноречивым взглядом, и он благоразумно решает не спорить. Мы давно дружим и понимаем друг друга без слов. Денег его я не возьму, ведь они с отцом нуждаются в них ничуть не меньше меня самой.

Ли Го со вздохом прячет монеты обратно в карман штанов и взамен протягивает мне красное яблоко, которое я немедленно хватаю. Обожаю яблоки, но в пустыне раздобыть их, как и другие свежие фрукты, нелегко. По подбородку у меня течет сок, когда я вгрызаюсь зубами в мякоть, ощущая сладкий сок на языке. Яблоко обошлось бы другу в целое состояние, но я не сомневаюсь, что он мимоходом стянул его у какого-нибудь торговца.

Правда в том, что, обитая в хлипкой хибарке, годящейся лишь на то, чтобы преклонить голову на ночь, быстро учишься разным способам устроиться в жизни. Кажется, я бы отдала все, чтобы сбежать от бесконечной жары Шамо и плоского тусклого пейзажа без единого зеленого проблеска! О моем сокровенном желании известно одному Ли Го. Я не рассказывала о нем даже аме. После всего, что она для меня сделала, я просто не способна на такую неблагодарность.

Мы направляемся к общественным колодцам, расположенным на городской окраине. Улицы пустеют, и меня посещают столь же гнетущие думы, как и выцветшие витрины вокруг. Мысленно возвращаюсь в те дни, когда мы были детьми и жили в нашей деревеньке. Поддерживали друг друга, смеялись до упаду, окутанные коконом наивности и свято верящие в то, что нам нечего терять.

Мы ошибались. Нам очень даже было что терять.

Два года назад наш уютный кокон разрушила суровая реальность, когда с войны одну за другой доставили погребальные урны с прахом братьев Ли Го. Империя даже не позаботилась вернуть их тела. Мать Ли Го умерла от горя, так и не узнав, действительно ли в блестящих керамических сосудах пепел ее детей или он принадлежит их павшим товарищам, и гадая, когда ее последний оставшийся в живых сын будет принесен в жертву чужим ненасытным амбициям.

А лишившемуся семьи Ли Го пришлось изыскивать возможности выживания для себя и своего отца.

— Как, по-твоему, война с Хонгуоди на самом деле закончилась? — спрашиваю я.

Расположение у западного городка Шамо очень удачное: на безопасной дороге между бесплодной пустыней и ядовитыми соляными озерами. Хоть мы и находимся в сотнях миль от столицы, но узнаем все новости от проходящих путников. В последнее время только и разговоров, что о новом мирном договоре между двумя странами.

— Похоже на то, — отвечает Ли Го. — И торговые пути снова открыты.

— Это пока. — Перемирие долго не продлится. Кажется, мы постоянно воюем то с одним государством, то с другим. — А что тебе известно о новом наследном принце? Он такой же кровожадный, каким был его отец?

— Я слышал, что он очень молод, едва шестнадцать стукнуло.

Я закатываю глаза.

— Подумать только, наши судьбы будет вершить какой-то избалованный паршивец, сидящий на троне Дракона.

— Наверное, пока он не достигнет совершеннолетия, править за него будет вдовствующая императрица. Хотя такой расклад меня тоже не радует. Нам нужен император, который крепкой рукой возьмет бразды правления, а не какая-то неженка или простофиля… ай!

Ли Го потирает место на руке, куда я его ущипнула.

— С чего ты решил, что вдовствующая императрица — простофиля? И вообще, может, Империи как раз и не хватает женского влияния. Она бы царствовала размеренно и вдумчиво, без всех этих военных глупостей, — парирую я.

— Может, — соглашается Ли Го, и у него на лице появляется мечтательное выражение. — Помнишь, как мы хотели отправиться на поиски приключений? Посмотреть мир за пределами нашего городка?

Я пожимаю плечами, будто мне все равно, но на деле не могу выбросить из головы картины, которые видела в таверне и выставленными на продажу на улице. На них яркими красками были изображены большие города, высоченные горы со скрытыми в тумане вершинами, уходящие в небо заснеженные пики, долины, пересеченные узкими лентами радужных рек. Эти виды словно нашептывали об увлекательных путешествиях, диковинных созданиях, землях, которые нужно исследовать, и блюдах, которые надо отведать.

Я вспоминаю, как, еще работая в таверне, прислушивалась всякий раз, когда до меня долетали обрывки разговоров о мире, лежащем за пределами нашего скучного городка. От мыслей «что, если» сердце всякий раз сладко замирало в груди.

— Теперь, когда война закончилась, мы можем уйти, — говорит Ли Го. — Я знаю, что тебе этого хочется.

— Только если война не начнется снова. Да и вообще, куда нам податься? Я же ничего не умею, — ворчливо отзываюсь я. — Даже работу сохранить не в состоянии.

Одной рукой обняв меня за плечи, другой он указывает за горизонт.

— Мы можем отправиться куда угодно: на запад или юг, попытать счастья в восточных городах или даже в столице. Отец научил меня плотничать. Я мог бы найти себе дело по душе, а ты занялась бы торговлей. Будет весело, вот увидишь. То самое приключение, о котором мы так долго мечтали.

Беспокойство у меня в груди сменяется томлением. И все же я не могу бросить женщину, которая спасла мне жизнь.

Это долг крови, который нужно вернуть.

— Я не оставлю аму, — чуть слышно произношу я.

— Давай подождем, пока бабушке Цзя не станет получше. — Глаза друга сияют яростной надеждой, как тогда, в детстве. Мне совершенно не хочется тушить этот свет. Однако я напоминаю себе, что чем скорее парень примет правду, тем легче ему будет жить на свете.

— Я больше не хочу никуда идти. А ты давай попытай счастья. Не затягивай, потому что если начнешь раздумывать, так всю жизнь и просидишь на одном месте. — Я смотрю Ли Го прямо в глаза, надеясь, что он не раскусит мою ложь, как с легкостью делал раньше. Убеждаю себя, что это мне самой следует смириться с правдой и не усложнять себе жизнь.

— Но…

— Не сейчас, Гого. — Я давненько не называла друга уменьшительным именем, и теперь, заслышав его, он усмехается.

— Однажды мне все же удастся тебя убедить, — замечает он, легонько пожимая мне руку.

Я улыбаюсь в ответ. Его надежда заразительна, хоть и наивна.

Мы останавливаемся у общественного колодца, и я отвязываю от пояса флягу. На сердце у меня тяжело. Бросаю ведро вниз и, кажется, целую вечность жду, когда оно нырнет в воду. Как скоро иссякнут грунтовые воды? Сколько пройдет времени, прежде чем Шамо превратится в город-призрак? И что тогда станет с моей деревенькой? Я тяну ведро обратно, обдирая кожу ладоней о потрепанную веревку. Возможно, единственный способ выжить — отрастить толстую кожу.

Кто-то хватает меня за ногу.

Вскрикнув, я отскакиваю назад, расплескав драгоценную жидкость.

На меня снизу вверх смотрит валяющаяся на земле женщина, чье тело едва прикрыто лохмотьями, а короткие темные волосы сплошь сбились в колтуны. Наконец она убирает кривые дрожащие пальцы с моей лодыжки. У нее нет одной ноги, и она распространяет вокруг себя тлетворный запах гниющей плоти. Должно быть, она пряталась за колодцем. Я пытаюсь отвести взгляд, но он сам собой устремляется к отметке у нее на лбу.

Хотя ее лицо покрыто грязью, на коже отчетливо виден характерный алый иероглиф на языке Ши.

Предательница.

Я натыкаюсь на Ли Го.

— Нам нужно идти.

Женщина издает ужасающий звук — бессвязное гортанное бульканье, — и я понимаю, что она немая. У нее вырезали язык, как и у всех ей подобных.

Друг не только не уходит, но и опускается рядом с женщиной на корточки.

— Что ты делаешь? — шепчу я, воровато оглядываясь по сторонам. Вокруг никого и ничего, кроме закрытых ставнями витрин. Однако страх перед священниками Дийе так велик, что при одной мысли о них сердце начинает биться быстрее.

А вот Ли Го не боится.

— Отдай ей свою еду, — велит он.

— Нет! Что на тебя нашло? Мы все равно не сможем ей помочь. А если кто-нибудь увидит? — Я морщусь при мысли о собственной бессердечности.

«Уж лучше проявить осторожность, даже если при этом приходится быть бесчувственным», — напоминаю себе известную пословицу жителей Шамо.

Ли Го бросает на меня презрительный взгляд.

— Не трусь. Она голодна и умрет, если мы ей не поможем.

«Она все равно обречена», — хочется возразить мне.

— Что, если нас поймают священники? — малодушно произношу я, а женщина снова издает пугающий звук и смотрит на ведро. Ее пустые глаза озаряются мольбой.

— Раз сама не хочешь помочь, уйди с дороги.

Отстранив меня, друг снова опускает ведро в колодец. Вытянув его обратно, складывает ладони лодочкой и зачерпывает воду. Женщина пьет жадно и шумно, едва не захлебываясь от облегчения. Теперь я понимаю, что она очень юна, немногим старше меня самой.

«Предательница», — обличает красная метка у нее на лбу, и мне становится интересно, кого эта девушка пыталась защитить? Мать? Брата? Или, возможно, друга? Как бы то ни было, преступление она совершила пугающе простое: укрывала тяньсай — человека, наделенного проклятым магическим даром. В поисках таких людей священники разъезжают по городам и деревням, а если находят, насаживают их на кол и прилюдно сжигают на костре, принуждая членов семьи смотреть.