— Вдвойне, что ли? А этот гений стоит такой платы? — с сомнением посмотрел на бунтаря сыщик.

Поэт был обречён. Он с трудом удерживался на трясущемся фонарном столбе и едва успевал уклоняться от летящих в него камней.

Фирс вздохнул и извлёк ещё одну монету.

Беспризорник схватил хаптусъ гевезенъ [Мзда (исковерк. нем.).], замысловато свистнул, и вся ватага, заулюлюкав на прощание, унеслась. Лишь голые пятки сверкнули на перекрёстке.

Поэт, растерянно оглядывая внезапно опустевшую улицу, испуганно хватаясь за столб, пополз вниз.

Мундир выдавал в нём студента, внешность и манеры — длинную родословную, мягкость черт — детство, полное безделья. Лицом и голосом он казался слишком юн для университета, но в условиях домашних теплиц подобные запоздалые возмужания нередки. Ввиду субтильности телосложения форменная одежда сидела на нём мешком. В общем, что тут говорить, он был поэт.

— Да юноша спуститься сам не может! — Вийт с удивлением кивнул на пленника фонарного столба.

Ответить его верный помощник не успел. Трубадур пищеварительных каналов сорвался и полетел вниз, навстречу безжалостным булыжникам мостовой.

Раздался вскрик, более похожий на визг, звук удара, и в воздух взмыло облако дорожной пыли.

— Живы? — крикнул Вийт, неспешно приближаясь со своей тростью к месту катастрофы.

Рифмоплёт зашевелился и неуклюже сел на земле.

Фирс порылся в паромобиле, извлёк одёжную щётку.

— Вот, можете привести себя в порядок! — сказал он, бросая её юнцу.

Поэт резко свёл ноги и неуклюже поймал щётку на колени. Попытался стряхнуть пыль с рукава сюртука, но по первому же движению стало понятно, что бузотёр никогда подобными делами не занимался.

— Я помогу вам встать, — пробурчал Фирс.

Он обхватил паренька за плечи и дёрнул вверх. Спасённый в одно мгновение оказался на земле обеими ногами, но вместо благодарностей разразился визгом, с возмущением отодрал от себя руки слуги и отскочил.

— Я Ронислав Вакулович Вийт, — представился дедуктивист. — Как видно по мундиру, я полицейский. А это мой помощник Фирс.

— Позвольте! — слуга отобрал у юнца щётку и принялся стряхивать уличную пыль с его спины.

— Мне ваше имя кажется знакомым, — нахмурился студент, — но не могу вспомнить, где мы с вами встречались, уж простите. Меня же зовут Ветран Петрович Мйончинский.

— Ах вот как! — подобрался Вийт. — Вы должно быть сын Петра-Михаила Сауловича Мйончинского? Правильно? Ясновельможного пана Мйончинского? Тайного советника?

— Tak jest! [Именно так (польск.).] — гордо вскинул подбородок поэт и принялся тщательно поправлять фуражку.

Фирс отряхнул уже спину и рукава скандальщика и перешёл на переднюю часть мундира, но Ветран издал свой обычный визг и отскочил назад.

— Да прекратите вы уже! — вскричал он. — Что за панибратство! Я потомок древнейшего рода!

Истопник, демонстрируя всетерпение, протянул ему щётку.

Инженер-угледобытчик Кисель выкрикивал свои стихи, закатив глаза и трясясь, будто в трансе:

Цекобыли еймо в цеколесни вой-фараоно я бил-уподо бяте,

Ныпрекрас тылани и-тво… [Песнь песней (перекруч.).]

В зале, которую госпожа Квят отвела под поэтический вечер, было душно. На стенах горели газовые светильники, на столах щедро разбрасывали во все стороны своё сияние свечи, туда-сюда сновали около двадцати визитёров и ещё человек пять прислуги — в общем, распахнутые окна не могли обеспечить нужного количества воздуха.

Лукасевич, поэт по призванию, а в служебное время геолог, кивнул на разоравшегося Киселя:

— Вот, изволите ли видеть, тоже поэзия! Перестановка слогов и беспардонное воровство! Как не стыдно!

Геолог, как это принято у интеллигентов, слегка картавил.

— Рад вас видеть, господин утопист, — улыбнулся Вийт. — Вас отпустили под залог?

Лукасевич налил себе вина из бутылки, которую носил с собой, и сразу же отхлебнул добрых полбокала.

— Сняли все обвинения, Ронислав Вакулович! Хоть митинг и был незаконным, я на нём лишь выступал, я его не организовывал!

— Разве призывы к насильственному свержению законной власти больше не наказываются?

— Да полноте! — дёрнул головой геолог. — Власть, конечно, должна быть свергнута, причём всепренепременнейше насильственно, однако есть ведь разница между констатацией исторических закономерностей и зовом взяться за булыжники!

— А газета? — приподнял бровь Вийт. — Кажется, «Ве́рите?», не так ли? Каждый раз, когда она оказывается у меня в руках, с её страниц сочится кровь, причём голубая!

— Газету власти закрыли, — вздохнул поэт и в сердцах допил свой фужер. И тут же наполнил его вновь. Всё из той же бутылки.

— Это какое-то особое вино? — не выдержал Вийт, любопытство взяло верх над правилами хорошего тона.

— Особое? — переспросил Лукасевич, разглядывая бордовую искрящуюся жидкость в своём бокале. — Да, пожалуй, что особенное. Я, видите ли, принёс его с собой!..

Договорить геолог, однако, не успел. К собеседникам подскочил давешний знакомец Мйончинский. Он так и остался в своей форменной фуражке и теперь бравировал антиобщественным поведением, с вызовом отказываясь снять головной убор, кто бы его к этому ни призывал.

— Так вы тот самый сыскной надзиратель Вийт? — воскликнул он, поправляя козырёк. На лице студента отражались разнообразнейшие душевные переживания — от недоверия до радостного преклонения, к которым сыщик был столь привычен. — Гениальный дедуктивист? Naprawdę? [Неужели (польск.).] Что же вы мне не сказали?! Почему я должен об этом узнавать лишь волею случая?

— Позвольте!.. — удивился Ронислав Вакулович, но тут раздались жиденькие аплодисменты.

Угледобытчик, кланяясь во все стороны, соскочил с табурета.

Мйончинский немедленно бросился к этой импровизированной сцене. Он сумел опередить некоего прыщавого субъекта в мундире инженера, взобрался наверх и начал:

Ты ведь лишь кости и ведро воды!..

Увы, насладиться триумфом ему было не суждено. Отверзлись створки двери, колыхнулось пламя в свечах, и на пороге залы появилась мадам Волошская.

Всё и вся замерло. В зале более не двигался воздух, не пузырилось шампанское, не раздавались звуки, не дышали люди.

Тишина длилась бесконечную секунду. Потом все бросились к великому медиуму.

Прославленная пантеистка, оккультистка и спиритуалистка, певица герметических наук, избранница великого духовного родника, сестра братства тибетских махатм, хранительница сокровенных знаний, эксперт сакральной истины, эрудит сверхчувственных сил человека, ясновидица и пророчица пронзила поклонников горящим взором.

Её лицо было плотно усыпано белой пудрой, веки и губы зачернены, брови окрашены алой охрой, ноздря проткнута золотым магическим символом. Пышные волосы цвета лазурита поддерживал в виде струящихся от головы лучей особый каркас. Конечно, из золота. На лоб свисала подвеска с огромным сияющим драгоценным камнем. В правой руке оккультистка сжимала жезл из модного ныне алюминия Эрстеда. К скипетру был прикован алюминиевой же цепочкой живой уж. В левой руке находился бокал с чем-то, что на первый взгляд казалось водой или, возможно, водкой, но издавало странный запах, чуждый, отвратительный и пленительный одновременно. Босая кармистка была, конечно, в наряде индуистских саптариш, сочетании обильных тканей, гремящих украшений и духовных орнаментов.

Мадам Волошская выбросила вперёд руку с жезлом, мертвенно бледную, обильно украшенную звенящими браслетами. Змея, шипя и извиваясь, распахнула пасть.

— Именем Акуры-Мазды, — произнесла пантеистка замогильным голосом, — устами Зороастра желаю вам просветления!

Собравшиеся взревели от восторга.

— Эта сущность должна уйти отсюда немедленно, — добавила дама, уперев палец, усеянный перстнями, в грудь прыщавого господина.

Жезл покачивался на запястье мадам, как маятник. Уж шипел.

Юноша хотел было что-то сказать, но сник, попятился и, стеная, покинул залу.

— Как я рада вас видеть! — воскликнула госпожа Квят, хозяйка дома. И, склонившись к уху оккультистки, тихо спросила: — Неужели вы знакомы с нашим Федюсей? За что вы его изгнали?

— Впервые вижу! — пронзила её огнём своего взора мадам Волошская. — Однако ж его аура не подходит к моим украшениям!

Таинственный бокал пророчицы оказался слишком близко от хозяйки дома. Как раз в этот момент, когда та совершала вдох. Госпожа Квят закашлялась.

— Что это? — с подозрением спросила она. — Какая-то кармическая жидкость?

— Напротив, — ответствовала спиритуалистка. — Сие называется бензол. Субстанция выделена таинственным фармацевтом в подвале старинной аптеки по ту сторону границы. Основой выступила чёрная патока, которой сочится земля на карпатских склонах. Бензол помогает полёту мысли и раскрепощению души. Вот, наполните ваши лёгкие!

И мадам Волошская поднесла бокал хозяйке дома прямо под нос. Квят поспешно отступила.

— Да, действительно! — пробормотала она. — Не желаете ли послушать наших поэтов? Есть весьма талантливые!

— Кто решил, что они талантливы? — голосом, полным ледяной вечности, спросила оккультистка. — Нет, вселенная требует, чтобы я связалась с миром призраков. Нужны охотники для участия в спиритической цепочке. И уединённое место, будьте благонадёжны…