— Нам может стать гораздо лучше! Мы могли бы быть вместе, вместе путешествовать!
Лицо ее вспыхнуло радостью.
— Это было бы чудесно! — признала она. Путешествовать ей бы очень хотелось, но мама никак не поймет этого их желания делать все по-своему!
— Так «делать по-своему» — это же самое главное! — упорствовал жених.
— Ньюленд! Какой же ты оригинал! — восхитилась она.
— Оригинал! Да мы все одинаковы, как бумажные куколки, вырезанные из сложенного листа бумаги! Одинаковы, как трафарет на обоях! Неужели мы с тобой не можем выбиться из общего ряда?
— Господи… так что нам — сбежать, что ли? — засмеялась она.
— Если б ты только…
— Ты же любишь меня, Ньюленд! И я так счастлива!
— Но почему не быть еще счастливее?
— Не можем же мы вести себя, как герои романов!
— Почему не можем? Почему?
Такая его настойчивость ее, по-видимому, утомила. Невозможность была ей очевидна, но выискивать для нее причину казалось трудным и хлопотным.
— Ну, я не так умна, чтобы спорить с тобой. Но это… как бы… было бы вульгарно, — сказала она с видимым облегчением, решив, что нашла слово, после которого дальнейшая дискуссия становится невозможной.
— Ты до такой степени боишься показаться вульгарной?
Такой довод ошеломил ее.
— Конечно, боюсь, ужасно боюсь. Как и ты, наверно, — сказала она с легким раздражением в голосе.
Он молчал, нервно постукивая себя тростью по ботинку. Она же, почувствовав, что нашла верный тон для прекращения спора, продолжала уже с легким сердцем:
— Да! Я, кажется, тебе не говорила, что показала Эллен мое кольцо? Она сказала, что оправа просто изумительна. Ничего подобного даже на Рю де ля Пэ не сыщешь! Я так люблю в тебе этот вкус, этот твой эстетизм, Ньюленд!
На следующий день перед ужином, когда он, мрачный, сидел и курил у себя в кабинете, к нему заглянула Джейни. По пути домой из конторы, где он лениво, как и подобало обеспеченному молодому ньюйоркцу его круга и состояния, занимался юриспруденцией, он, против обыкновения, в клуб не зашел. Он был не в настроении и слегка раздражен. Его преследовала и угнетала мысль, что изо дня в день в один и тот же час ему предстоит делать одно и то же.
«Одно и то же, одно и то же!» — бормотал он. Слова эти буравили мозг, как навязчивая мелодия. Он видел все эти знакомые фигуры в цилиндрах, развалившиеся в креслах за толстым стеклом, и не стал заходить в клуб, а отправился прямиком домой. Знал он не только, о чем будут говорить в клубе, но и что скажет тот или другой, какого мнения станет придерживаться в споре. Главной темой, несомненно, станет герцог, но обсудят также со всех сторон и появление на Пятой авеню золотоволосой дамы в ладном, канареечного цвета экипаже, влекомом парой коренастых черных лошадок. Появление это каким-то образом молва связывала с именем Бофорта, тем самым возлагая на него и ответственность. Такого рода «женщины» (как их именовали) в Нью-Йорке были редкостью, а уж «женщины», разъезжающие в собственных экипажах, встречались и того реже. Поэтому явление мисс Фанни Ринг на Пятой авеню в самый модный час пик глубочайшим образом взволновало общество. Накануне ее экипаж поравнялся с экипажем миссис Ловел Мингот, и, едва это произошло, как последняя звоном колокольчика приказала кучеру немедленно отвезти ее домой. «Вообразите, что было бы, окажись на ее месте миссис Вандерлиден!» — ужасались люди. Арчер так и слышал голос Лоренса Лефертса, в этот самый час рассуждающего об упадке общества.
Он досадливо поднял голову, когда к нему вошла его сестра Джейни, и вновь склонился над книгой (томик Суинберна, недавно выпущенный), сделав вид, что он ее не заметил. Она окинула взглядом его заваленный книгами письменный стол, открыла том «Contes Drolatiques» [ «Contes Drolat Iques» («Озорные рассказы») Бальзака (1832–1837).], поморщилась от архаичности языка произведения и вздохнула: «Какие трудные книги ты читаешь!»
— Так что?.. — спросил он, когда она нависла над ним подобно прорицательнице Кассандре.
— Мама очень сердится.
— Сердится? На кого? На что?
— Сейчас здесь была мисс Софи Джексон. И сообщила, что после ужина к нам заедет ее брат. Много говорить она не могла — он запретил ей, хочет сам рассказать во всех подробностях. Сейчас он у тетушки Луизы Вандерлиден.
— Ради бога, детка моя дорогая, начни сначала. Сам Господь всеведущий не разберет, о чем ты толкуешь!
— Не богохульствуй, Ньюленд — сейчас не время. Мама и без того в претензии, что ты не пошел в церковь.
Издав стон, он опять углубился в книгу.
— Ньюленд! Слушай! Твоя приятельница мадам Оленска вчера была на вечере у миссис Лемюель Стратерс вместе с герцогом и мистером Бофортом!
Последняя часть сообщения вызвала у молодого человека вспышку беспричинной ярости. Чтобы подавить ее, он рассмеялся.
— Ну так что же? Я знал, что она туда собирается.
Джейни побледнела и вытаращила глаза.
— Знал, что собирается! И не попытался ее остановить! Предостеречь ее!
— Остановить? Предостеречь? Да что я ей, жених? Собрался жениться на мадам Оленска?
— Ты собираешься породниться с ее семьей.
— Ах, семьей! Семьей! — издевательски осклабился он.
— Ньюленд! Ты что, не дорожишь честью Семьи?
— И в грош ее не ставлю!
— И тебя не волнует, что скажет Луиза Вандерлиден?
— Ни чуточки, если голова ее забита всей этой стародевичьей чушью!
— Но мама-то не старая дева! — поджала губы его девственная сестрица.
Ему захотелось крикнуть: «Нет, она старая дева, как и Вандерлиден, как и все мы при малейшем соприкосновении с реальностью!» Но он увидел, как вытянулось милое лицо сестры, как она вот-вот заплачет, и устыдился бессмысленности той боли, которую он ей причиняет.
— Да пропади она пропадом эта графиня Оленска! Не глупи, Джейни. Я ж ей не сторож!
— Нет, конечно, но ведь это ж ты попросил Уэлландов поскорей объявить помолвку и тем самым ее поддержать, и, если б не это, тетя Луиза ни за что не пригласила бы ее на званый обед в честь герцога!
— Ну, пригласила, и что ж тут дурного? Она была самая красивая из всех женщин у них в гостиной, благодаря ей вечер прошел не так погребально-уныло, как это обычно бывает у Вандерлиденов.
— Ты же знаешь, что это дядя Генри просил жену сделать это ради тебя! Что это он убедил тетю Луизу! А теперь они так расстроились, что уезжают в Скитерлифф уже завтра. По-моему, Ньюленд, тебе надо спуститься вниз. Ты даже не понимаешь, каково это все маме!
Мать Ньюленд застал в гостиной. Подняв от рукоделия встревоженный взгляд, она спросила:
— Джейни сказала тебе?
— Да. — Он старался говорить ровным голосом, каким говорила и она. — Но я не могу воспринимать это всерьез.
— Не можешь воспринимать всерьез факт оскорбления кузины Луизы и кузена Генри?
— Тот факт, что их оскорбил такой пустяк, как посещение графиней Оленска дома женщины, которую они считают вульгарной.
— Считают!
— Ну, если даже и вправду вульгарной, то женщины, в чьем доме звучит хорошая музыка, женщины, развлекающей всех воскресными вечерами, когда Нью-Йорк изнывает от скуки!
— Хорошая музыка? Я слыхала только о женщине, которая взобралась там на стол и распевала песенки, которые поют в тех местах в Париже, куда ты так любишь заглядывать!
— Ну, такое поют и в других местах, и мир от этого еще не перевернулся.
— Не могу поверить, милый мой, что ты всерьез защищаешь французские воскресенья!
— Мне не раз приходилось слышать, мамочка, как ты поругивала английские воскресенья, когда мы были с тобой в Лондоне!
— Нью-Йорк — не Лондон и не Париж.
— О да, ни в коем случае! — сквозь зубы выдавил он.
— По-видимому, ты намекаешь на то, что местное общество не столь блестяще? Ты прав, я это признаю. Однако мы живем здесь и принадлежим этому обществу, и людям следует уважать наши обычаи, коль скоро они приехали к нам. А Эллен Оленска — тем более, потому что вернулась она, чтобы покончить с той жизнью, какой жила, вращаясь в том блистательном обществе.
Ньюленд молчал, и спустя немного мать предприняла новую попытку:
— Я собираюсь надеть шляпу и просить, чтобы ты сопроводил меня к кузине Луизе для маленького разговора перед ужином. — Он нахмурился, но она продолжала: — Чтобы ты смог бы ей объяснить то, что только что говорил мне: что у них за границей общество устроено по-другому, что люди там не так щепетильны и что мадам Оленска, может быть, даже и не догадывается о том, как относимся к таким вещам мы здесь. Это было бы, знаешь ли, и ей на пользу, — ввернула она вдруг с наивной хитростью.
— Мамочка, дорогая, ей-богу, я не пойму, какое это все имеет к нам отношение. Герцог отвез мадам Оленска к миссис Стратерс, вернее, привез миссис Стратерс с визитом к ней в дом. Происходило это при мне. Если Вандерлиденам охота с кем-то ссориться, то истинный виновник — вот он, под их крышей!
— Ссориться? Ты когда-нибудь слышал, Ньюленд, чтобы кузен Генри с кем-то ссорился? К тому же герцог — их гость, а еще — иностранец. Иностранцы могут четко не понимать, не разобраться, откуда бы им знать все тонкости? А вот графиня Оленска — уроженка Нью-Йорка и должна была бы уважать чувства ньюйоркцев.