— Ее дядья должны были бы этим заняться, — в сердцах бросил он.

— Они и занялись. Идея развода обсуждалась в семейном кругу и не была поддержана, но графиня упорствует и настаивает на передаче дела в суд.

Молодой человек молчал, так и не открывая свертка.

— Она хочет вновь выйти замуж?

— Подозрения были, но она это опровергла.

— В таком случае…

— Вы крайне обяжете меня, мистер Арчер, если сперва все-таки взглянете в эти бумаги. А потом мы могли бы все обговорить, и я высказал бы вам мое мнение.

Арчер нехотя ретировался с насильно всученными ему документами. Со времени его последней встречи он, полуинстинктивно и сам того не желая, не противился ходу событий, как бы избавлявших его от ненужного бремени мадам Оленска. Их часовая беседа у камина, на какой-то момент их сблизившая, была прервана вторжением Сент-Острея и миссис Лемюель Стратерс, так радостно приветствуемых графиней — что, по-видимому, являлось провиденциальным. Двумя днями позже Арчер стал невольным участником комической сцены возвращения графине благосклонности Вандерлиденов. И тогда же не без едкой обиды сказал себе, что дама, так убедительно умеющая благодарить влиятельных пожилых джентльменов за присланные ей с самой благой целью цветы, не нуждается ни в приватных утешениях, ни в публичной защите столь мало значащего юноши, как он. Такой взгляд упрощал ситуацию и облегчал ему жизнь, с удивительной легкостью возвращая ее к дотоле казавшимся довольно сомнительными домашним ценностям. Как бы там ни было, но вообразить себе Мэй Уэлланд, во всеуслышание трубящей о сложностях своей частной жизни, обрушивающей лавину признаний на головы малознакомых мужчин, было невозможно, и никогда еще она не казалась ему более прекрасной и более утонченной, чем в эту неделю. Он даже простил ей ее стойкую приверженность к длительной помолвке, тем более что сформулированный ею ответ на очередную его мольбу поторопиться совершенно его обезоружил.

«Знаешь, ведь когда речь заходит о чем-то действительно серьезном, твои родители всегда тебе уступают. Так было всегда и с самого детства, когда ты была еще маленькой!» — выдвинул свой довод он.

Она подняла на него свой ясный взор и сказала: «Да, это так. И именно поэтому так трудно мне отказать им в этой просьбе, последней, обращенной ко мне, пока я еще их маленькая девочка!»

Такой ответ был достоин старого Нью-Йорка, и он от всей души надеялся всегда получать от своей жены такие ответы. Привыкшие дышать нью-йоркским воздухом, попав в атмосферу не столь кристально чистую, просто задыхаются.

Из документов, с которыми он ознакомился, он узнал немного, зато окунулся в атмосферу, которая тащила на дно, заставляя бултыхаться, отфыркиваться и ловить ртом воздух. Основную массу составляла переписка поверенных графини Оленска с французской юридической фирмой, куда графиня обратилась за урегулированием своих финансовых дел. Там же находилось и короткое письмо графа жене, прочитав которое Ньюленд Арчер поднялся и, сунув документы обратно в их конверты, вышел к мистеру Леттерблеру.

— Тут есть письма, сэр. Если желаете, я повидаюсь с мадам Оленска, — сказал он сдавленным голосом.

— Спасибо… спасибо, мистер Арчер. Приходите ко мне пообедать сегодня вечером, если вы свободны, а после обеда, если вы соберетесь завтра к нашему клиенту, мы все с вами обсудим.

Из конторы Ньюленд Арчер вновь отправился прямо домой. Вечер был и на этот раз удивительно ясным, над крышами светил молодой месяц, и Ньюленду хотелось надышаться, наполнить душу этим чистым сиянием и не говорить ни с кем до тех пор, пока они с мистером Леттерблером не уединятся после обеда. Принять иное решение, чем принял он, казалось невозможным: он должен сам повидаться с мадам Оленска, прежде чем представлять посторонним все ее секреты. Его безразличие, его досадливое нетерпение были сметены мощной волной сострадания: мадам Оленска стояла перед ним — выставленная на всеобщее обозрение жалкая фигурка. Ее необходимо было защитить от еще больших ран, в этих ее безумных метаниях и попытках бороться с судьбой.

Ему вспомнились ее слова о миссис Уэлланд, просившей избавить ее от рассказов о «неприятном» в ее истории, и его передернуло от мысли, что, может быть, именно подобная направленность умов и делает воздух Нью-Йорка таким кристально чистым. «Неужто мы всего лишь фарисеи?» — думал он, силясь примирить свое инстинктивное отвращение к мерзости человеческой натуры с инстинктивной же жалостью к ее слабостям и хрупкости.

Впервые он почувствовал, какими примитивными принципами он всегда руководствовался. Он считался юношей, не боящимся идти на риск, но сам-то он знал про себя, что тайная его связь с бедной и глупенькой миссис Торли-Рашворт не была настолько тайной, чтобы наполнить жизнь ощущением приключения. Миссис Рашворт была из, что называется, «такого рода женщин», глупая, тщеславная, скрытная по природе своей, она ценила в их романе не столько своего избранника или какие-то его черты и качества, а тайну и скрытую опасность. Когда он начал это понимать, это чуть не разбило его сердце, теперь же особенности ее характера он воспринимал как нечто положительное, видя в них оправдание себе. И через подобные короткие романы проходит большинство молодых людей — его ровесников, проходит с чистой совестью и непоколебимым убеждением в непреодолимой пропасти, пролегающей между женщинами, которых любят, и женщинами, которыми наслаждаются, — с примесью некоторой жалости. Такой взгляд в них усердно пестуют их матери, тетушки и прочие пожилые родственницы, все, как одна, разделяющие убеждение миссис Арчер в том, что если «подобное происходит», то со стороны мужчины это, несомненно, глупость, но со стороны женщины — вопиющее преступление. Все знакомые Арчеру пожилые дамы единодушно считали всякую женщину, позволившую себе неосмотрительно влюбиться, обязательно неразборчивой в средствах и коварной, расставляющей силки на простаков-мужчин, являющихся игрушкой в ее хищных лапах. Единственное, чем тут можно помочь, — это убедить несчастного поскорее жениться на хорошей девушке, которой можно будет впредь его доверить.

В сложно устроенных европейских сообществах, как догадывался Арчер, любовные отношения не столь просты и не с такой легкостью поддаются классификации и расшифровке. Они многообразны, свободны и обладают массой причудливых извивов, из-за чего могут породить немало ситуаций, когда чуткая и ничего не подозревающая женщина из-за беззащитности своей, из-за своего одиночества попадает в обстоятельства, несовместимые с общепринятой моралью.

Дома он написал коротенькую записку графине Оленска, в которой попросил ее сообщить ему час, когда она завтра может его принять. Записку он отправил с мальчиком-посыльным, который в ответ принес ему известие, что завтра утром графиня едет с Вандерлиденами в Скитерклифф на уик-энд, но сегодня вечером она будет дома и после обеда будет его ждать. Записка была на довольно неряшливом клочке бумаги, без даты и адреса, но написана свободно и твердой рукой. Его позабавила идея провести конец недели в величественном одиночестве Скитерклиффа, и тут же он подумал, что там более, чем где-либо, она ощутит леденящую холодность умов, отстраняющих от себя все «неприятное».

У мистера Леттерблера он был ровно в семь, радуясь предлогу покинуть его вскоре после обеда. Свое мнение о доверенных ему бумагах он сложил, и ему не слишком хотелось углубляться в них со старинным партнером. Мистер Леттерблер был вдовцом, и обедали они вдвоем, неспешно и обильно, в небогатой комнате, стены которой были украшены пожелтевшими гравюрами — «Гибель Чатема» и «Коронация Наполеона». На буфете между шератоновскими подставками для ножей стоял графин с «О Брион», и другой — со старым ланнинговским портвейном (подарок клиента), портвейном, который транжира Том Ланнинг продал за год-два до своей таинственной и сомнительной кончины в Сан-Франциско — инцидента, сочтенного его семейством менее унизительным, нежели распродажа его винного погреба.

После обволакивающего нёбо супа из устриц была подана рыба-алоза с огурцами, а затем — молодая индейка с кукурузными лепешками, а за нею последовала дикая утка с черносмородиновым желе и сельдереевым майонезом. Мистер Леттерблер, чей ланч обычно состоял из сандвича с чаем, за обедом ел полновесно и с толком, настаивая, чтоб и гость ел точно так же. Наконец, когда обед был съеден, скатерть снята, сигары зажжены, и мистер Леттерблер, откинувшись на спинку стула и отодвинув от себя портвейн чуть западнее, с наслаждением подставил спину огню в камине и сказал:

— Семья против развода. И, я думаю, справедливо.

Арчер мгновенно ощутил желание высказать противоположное мнение:

— Но почему, сэр? Если имелся случай…

— Ну а какой смысл? Она находится здесь, он — там, между ними Атлантический океан. Даже доллара сверх того, что он готов добровольно ей вернуть, она не получит: их проклятые безбожные брачные законы об этом позаботились. Они там таковы, что Оленски, получается, еще был щедр, мог бы выгнать ее и вовсе без гроша.