Дать обед такого рода было делом архисложным. Обеды у Вандерлиденов и вообще-то не отличались легкостью, а уж обед, устроенный в честь их родственника-герцога, проходил с торжественностью, уместной разве что на церковных церемониях. Арчер не без удовольствия думал о том, что только истинный уроженец Нью-Йорка способен уловить тонкую разницу между просто герцогом и герцогом — родственником Вандерлиденов. Заезжих аристократов Нью-Йорк воспринимал спокойно и даже (за исключением Стратерсов) с оттенком некоего высокомерного недоверия. Но обладателям таких верительных грамот, как наш герцог, Нью-Йорк раскрывал свои объятия со всею старомодной сердечностью, которую он ошибочно объяснял лишь положением гостя, определяемым его местом в справочнике английских родовитых семейств Дебретта. За умение разбираться в подобных тонких материях юноша и любил Нью-Йорк, хоть и посмеивался над ним.

Вандерлидены постарались сделать все возможное, чтобы подчеркнуть важность события. Были извлечены из глубины буфетной севрский фарфор Дюлаков и блюдо Георга II, принадлежавшее семейству Тревенна; к этому присовокуплялись львиная шкура Вандерлиденов (добытая через Ост-Индскую компанию) и фарфор «краун-дерби» Дагонетов.

Миссис Вандерлиден более, чем когда-либо, была похожа на свой портрет а-ля Кабанель, а миссис Арчер в бабушкиных изумрудах, окаймленных капельками жемчужинок, казалась ее сыну живой миниатюрой Исаби  [ Исаби Жан-Батист (1767–1855) — французский живописец и миниатюрист, писавший портреты видных деятелей разных эпох — Империи, Реставрации и Июльской монархии.].

Все дамы сверкали драгоценными каменьями. Характерно, однако, что оправа всех этих камней была почти сплошь старомодной, а престарелая миссис Ланнинг, которую все-таки удалось убедить приехать, красовалась в светлой испанской шали, скрепленной на груди фамильной камеей.

Из всех дам на этом обеде единственной молодой была графиня Оленска, и все же, когда за бриллиантовыми колье и горделивыми страусовыми перьями Арчеру удавалось разглядеть гладкие, пухлые окружности немолодых лиц, лица эти поражали его своей незрелостью в сравнении с лицом графини Оленска. Страшно было даже представить, сколько надо было пережить, чтобы получилось такое лицо!

Сидевший справа от хозяйки герцог Сент-Острей, естественно, был героем вечера. Но если графиня Оленска показалась всем менее яркой и заметной, чем ждали, герцог был и вовсе еле различим. Как человек воспитанный, он не позволил себе (в отличие от одного из гостей) явиться на вечер в охотничьей куртке, однако вечерний его костюм был таким поношенным, обвислым, а держался в нем герцог так привычно свободно и непринужденно, как если б то было домашнее платье, что вкупе с его сутуловатостью и густой широкой бородой, почти прикрывавшей манишку, лишало вид его всякой праздничности.

Он был мал ростом, загорелый, с круглыми плечами, толстым носом, маленькими глазками и светлой, добродушной улыбкой, но рот раскрывал он редко, а когда говорил, то делал это так тихо, что, несмотря на тут же замолкавший в ожидании стол, услышать сказанное могли лишь непосредственные его соседи.

Когда после обеда мужчины присоединились к дамам, герцог направился прямиком к графине Оленска, и, расположившись в уголке, они завели оживленную беседу. Казалось, им обоим невдомек, что по правилам герцогу надлежало первым долгом засвидетельствовать свое почтение миссис Ловел Мингот и миссис Хедли Чиверс, графине же полагалось побеседовать с мистером Урбаном Дагонетом с Вашингтон-сквер, ипохондриком, ради удовольствия видеть ее пренебрегшей застарелой своей привычкой не покидать дом в период с января по апрель. Наша парочка болтала так почти двадцать минут, после чего графиня встала и, преодолев широкое пространство гостиной, села возле Ньюленда Арчера.

В гостиных Нью-Йорка дамам не полагалось вдруг вставать, тем самым бросая джентльмена, с которым вела беседу, и искать общения с другим джентльменом. Этикет требовал, чтобы она оставалась на месте, сидя, как идол, в то время, как жаждущие с ней общения мужчины, выстроившись в очередь, сменяли бы друг друга возле нее. Но графиня, по-видимому, даже не догадывалась, что поступила не по правилам; пристроившись в уголке дивана, она глядела на Арчера взглядом самым добрым и благожелательным.

— Я хочу, чтобы вы рассказали мне о Мэй, — произнесла она.

Вместо ответа он задал вопрос ей:

— Вы были знакомы с герцогом ранее?

— О да, мы каждую зиму виделись с ним в Ницце. Он очень увлекается игрой и буквально пропадал в игорном доме. — Она упомянула это так просто, словно речь шла об увлечении гербариями, собиранием полевых цветов, и тут же добавила: — Он скучнейший человек из всех, кого я знаю.

Последнее замечание позабавило ее собеседника и заставило забыть о легком шоке, вызванном у него замечанием предыдущим. Как приятно встретить даму, считающую скучным именитого родственника Вандерлиденов и к тому же смеющую заявлять об этом! Ему захотелось расспросить ее о жизни, которую в таком неожиданном ракурсе представили и осветили ее неосторожные слова, но он побоялся пробудить в ней печальные воспоминания, и, пока он думал, что сказать, она вернулась к первоначальной теме:

— Мэй — такая лапочка. Ни одна девушка в Нью-Йорке не сравнится с ней ни красотой, ни умом. Вы очень ее любите?

Ньюленд Арчер покраснел и сказал с усмешкой:

— Насколько может любить мужчина.

Она задумалась, не сводя с него глаз, словно желая не упустить малейшего оттенка смысла только что произнесенных слов.

— Значит, вы думаете, что тут существует предел?

— В любви? Если и существует, мне он неведом.

Лицо ее засияло сочувственной улыбкой.

— Ах, так, значит, эта любовь — искренняя и настоящая!

— Искреннее не бывает.

— Как чудесно! И вы сами нашли ее, никто не хлопотал, не устраивал это за вас?

Арчер недоверчиво покосился на нее:

— Неужто вы позабыли, что у нас в стране мы не допускаем, чтобы наши браки устраивались кем-то, помимо нас?

Кровь бросилась ей в лицо, он тут же пожалел о своих словах.

— Да, — отвечала она. — Позабыла! Вы должны простить мне, если я иногда делаю такие ошибки. Не всегда помню о том, как здесь хорошо все то, что было так плохо там, откуда я прибыла…

Она опустила глаза, разглядывая свой венский веер из орлиных перьев.

— Простите, — порывисто сказал он. — Только знайте, что сейчас вы среди друзей!

— Да, я знаю. И куда бы ни пошла, всюду возникает у меня это чувство. За этим я и вернулась домой. Хочется забыть все другое, хочется вновь стать настоящей американкой, такой же, как Минготы и Уэлланды, и вы, и ваша милая матушка, и все эти милые, хорошие люди, что собрались здесь сегодня. А вот и Мэй, и вам, конечно, не терпится поскорее поспешить к ней, — добавила она, но сама не двинулась с места, а ее взгляд, обращенный было на дверь, переместился, вновь устремившись к лицу молодого человека.

Гостиная начала наполняться людьми, приглашенными на прием, обещанный после обеда, и, проследив, куда смотрит графиня, Арчер увидел в дверях Мэй вместе с матерью, входивших в гостиную. Высокая, одетая в белоснежно-серебристый наряд с серебристым цветочным венчиком на голове, девушка походила на только что спешившуюся с коня Диану-охотницу.

— О, — возразил Арчер, — у меня столько соперников! Сами видите, как они уже толпятся вокруг. И даже герцог спешит представиться.

— Тогда побудьте со мной еще немножко, — негромко сказала Оленска, коснувшись перьями веера его колена. Касание это, едва заметное, почему-то потрясло его, показавшись лаской.

— Да, разрешите мне остаться, — отозвался он, не меняя тона, но едва ли понимая, что он говорит, но тут к ним подошел мистер Вандерлиден, за которым следовал престарелый мистер Урбан Дагонет. Графиня приветствовала обоих строгой улыбкой, и Арчер, поймав направленный на него предостерегающий взгляд хозяина дома, поднялся и уступил свое место.

Мадам Оленска сделала рукой жест, похожий на прощальный.

— Тогда до завтра, после пяти… буду вас ждать, — сказала она и, отвернувшись, принялась усаживать мистера Дагонета.

— До завтра, — услышал Арчер собственный голос. Он повторил это как подтверждение, хотя ранее они ни о чем не уславливались и во время разговора она даже намеком не выражала желания опять с ним увидеться.

Отходя, он заметил Лоренса Лефертса. Высокий, несравненный в своем великолепии, он вел жену представляться графине; он услышал, как Гертруда Лефертс, просияв своей невинной, лишенной проницательности улыбкой, сказала: «Если я не ошибаюсь, то мы с вами в детстве брали уроки танцев в одной и той же танцевальной школе!» За ее спиной выстроились в ряд, ожидая своей очереди представиться графине, пары неколебимых упрямцев, не пожелавших встретиться с ней у миссис Ловел Мингот. Как заметила миссис Арчер, если уж Вандерлидены решили кого-то проучить, то они знают, как это сделать. Правда, к подобному решению они приходили на удивление редко.

Кто-то тронул молодого человека за плечо, и он увидел миссис Вандерлиден, глядевшую на него с высот своего неоспоримого, облаченного в черный бархат и украшенного фамильными бриллиантами превосходства: «Как же ты хорошо поступил, милый Ньюленд, что так самоотверженно посвятил себя развлечению мадам Оленска! Я уж просила Генри прийти к тебе на выручку!»