— Надеюсь, у вас все в порядке? Элли сказала, что я могу приехать, — шумно объяснил он, — и я собираюсь занять свою обычную зеленую комнату, где панели с попугаями, потому что там вся мебель уже в ужасных пятнах от моего эликсира для волос.

Сюзи сияла от удовольствия — чувства, которое друзья всегда испытывали от общения со Стреффи. Все они сходились во мнении, что нет в мире другого человека и вполовину такого ужасного, неряшливого и очаровательного, как Стреффи; такого, в ком сочетались бы столь откровенное самолюбие и невозмутимое добродушие; кто так хорошо знал бы, как заставить вас поверить, что он мил с вами, когда это вы были милы с ним.

В дополнение к этим привлекательным чертам, о ценности которых никто не судил вернее их обладателя, Стреффорд нравился Сюзи еще одним качеством, возможно сам того не сознавая. А именно тем, что был единственным укорененным и постоянным существом среди переменчивых и увертливых фигур, которые составляли ее мир. Сюзи всегда жила среди людей, настолько утративших национальные черты, что тот, кого принимали за русского, обычно оказывался американцем, а человек, выдававший себя за коренного ньюйоркца, оказывался уроженцем Рима или Бухареста. Это были космополиты, которые в неродных странах жили в особняках, огромных, как отели, или в отелях с интернациональными, как официанты, постояльцами, в интернациональных браках, в интернациональной любви и интернациональных разводах на всем пространстве Европы и в соответствии со всеми законами, что пытаются регулировать человеческие узы. Стреффорд тоже имел дом в этом мире, но это был лишь один из его домов. Другой, о котором он говорил, а возможно, и думал куда реже, был громадный унылый английский загородный дом на севере страны, где жизнь его рода, настолько же монотонная и замкнутая, насколько его собственная была разнообразна и подвижна, протекала поколение за поколением; и это чувство дома и того, что он собой олицетворял, при всех причудах и дерзости Стреффорда, то и дело проявлявшееся в его разговоре или в отношении к чему-то или кому-то, придавало ему бо́льшую определенность и устойчивость в сравнении с другими участниками пляски марионеток. В нем, на поверхностный взгляд так похожем на них и так же стремившемся превзойти их в отчужденности и приспособляемости, высмеивавшем предрассудки, от которых сам избавился, и свет, к которому принадлежал, — в нем под непринужденной гибкостью по-прежнему оставался стержень былых убеждений и былых манер. «Он говорит на всех языках так же хорошо, как прочие из нас, — однажды сказала о нем Сюзи, — но по крайней мере на одном он говорит лучше других»; и Стреффорд, когда ему это передали, рассмеялся, назвал ее идиоткой, но был доволен.

Когда он тащился по лестнице рука об руку с ней, она думала об этом его качестве, которое стала ценить еще выше, чем прежде. Даже она и Лэнсинг, несмотря на истинно американское происхождение и старорежимную родню в Нью-Йорке и Филадельфии, были, как и везде на родине, так же душой далеки от всего этого, как зазывалы на международной выставке. Если в них обычно распознавали американцев, то лишь потому, что они прекрасно говорили по-французски, и потому, что Ник был слишком светловолос для «иностранца» и имел слишком резкие черты лица для англичанина. Но Чарли Стреффорд был англичанин с застарелыми привычками; и Сюзи постепенно открывала для себя красоту привычки.

Развалившись в лонгшезе на балконе, куда он последовал за Сюзи, даже не приведя себя в порядок с дороги, Стреффорд проявил чрезвычайный интерес к последней главе ее истории, чрезвычайно довольный тем, как прошла предыдущая под крышей его виллы, и выразил очень непочтительное удивление твердостью, с какой она отказалась пустить его к Нику, пока тот не закончит дневной нормы своего писания.

— Пишет? Чушь! Что он пишет? Он приучает тебя думать, что он пишет, моя дорогая; вот что он делает: заботится об алиби. Ты еще будешь сомневаться, что он просто сидит и почитывает «Le Rire»? [«Смех» (фр.) — популярный в 1894–1950 гг. французский юмористический журнал.] Пойдем проверим.

Но Сюзи была непреклонна:

— Он прочитал мне первую главу — просто замечательно. Это философский роман, — знаешь, очень похоже на историю Мáрия. [Гай Марий (156–86 до н. э.) — римский полководец и политический деятель, известен своей реформой армии, которую поставил на профессиональную основу.]

— О да, знаю! — ответил Стреффорд с дурацким смехом.

Она покраснела, как ребенок.

— Дурень ты, Стреффи. Ты забыл, что мы с Ником не нуждаемся ни в каких алиби. Мы избавились от всяческого лицемерия, условившись, что дадим друг другу свободу, когда кто-то из нас захочет перемены. Мы поженились не для того, чтобы шпионить, лгать и мучить друг друга; мы объединились ко взаимной выгоде.

— Понимаю; это ваш капитал. Но как ты можешь быть уверена, что, когда Ник захочет перемены, ты примиришься с этим?

Подобное тайное сомнение терзало Сюзи; она часто задавалась вопросом, не терзает ли такое же сомнение и Ника.

— Надеюсь, у меня достанет здравого смысла… — начала она.

— О, конечно: здравый смысл — прекрасный аргумент в ссоре.

Это проницательное замечание привело ее в замешательство, и она сказала слегка раздраженно:

— А что ты сделал бы, если бы женился?.. И потише, Стреффи! Запрещаю тебе так кричать… вон, все гондолы останавливаются, чтобы поглазеть на нас!

— Что я могу сделать? — Он качался взад и вперед в кресле. — «Если женишься», — говорит она. — «Стреффи, что ты решил делать, если вдруг сойдешь с ума?»

— Ничего похожего я не говорила. Если твой дядя и твой двоюродный брат умрут, ты завтра же женишься, придется, сам знаешь.

— О, теперь ты говоришь дело. — Он скрестил свои длинные руки на груди и наклонился над балюстрадой, глядя вниз на сумрачную рябь, окрашенную пожаром заката. — В таком случае я бы сказал: «Сюзан, дорогая… Сюзан… теперь, когда, благодаря милостивому вмешательству Провидения, ты занесена в качестве графини Олтрингемской в книгу пэров Великобритании и в качестве баронессы Денстервильской и д’Эмбле в книгу пэров Ирландии и Шотландии, будь добра, запомни, что ты член одного из самых древних родов Соединенного Королевства — чтобы в этом не усомнились».

Сюзи засмеялась:

— Мы знаем, что означают подобные предостережения! Мне жаль мою тезку.

Он развернулся и быстро взглянул на нее неприятно моргающими глазами:

— Разве есть в мире другая женщина по имени Сюзан?

— Надеюсь, есть, если имя имеет значение. Даже если Ник бросит меня, не рассчитывай на меня в своих планах. Слишком часто я видела, чтó из этого получается на практике.

— Что ж, насколько мне известно, в Олтрингеме все в добром здравии. — Он пошарил в кармане и извлек авторучку, протекавшую и завернутую в носовой платок, и мятую пачку сигарет. Закурив и убрав остальные вещи обратно в карман, он спокойно продолжил: — Скажи мне, как тебе удалось уладить отношения с семейкой Джиллоу? Урсула была в ярости, когда я был в Ньюпорте прошлым летом; как раз тогда пошли разговоры, что ты собираешься замуж за Ника. Я боялся, что она будет вставлять тебе палки в колеса; а услышал, что вместо этого она вручила тебе чек на крупную сумму.

Сюзи молчала. С первого момента появления Стреффорда она знала, что этого вопроса не избежать. Он был страшно любопытен, как обезьяна, и, когда решал выяснить что-нибудь, увиливать было бесполезно. Секунду поколебавшись, она ответила:

— Я флиртовала с Фредом. Это была такая скука, но он вел себя очень пристойно.

— Еще бы! Бедный Фред. И ты основательно напугала Урсулу!

— Да… достаточно. А потом, к счастью, появился молодой Нерон Альтинери из Рима: он приехал в Нью-Йорк в поисках работа инженера, и Урсула заставила Фреда взять его на их железоделательный завод. — Она снова замолчала, потом внезапно добавила: — Стреффи! Если б ты знал, как мне все это осточертело! Я бы предпочла, чтобы Ник вошел сейчас и откровенно сказал мне, как, знаю, он скажет, что уезжает с…

— С Корал Хикс? — предположил Стреффорд.

Она рассмеялась:

— Бедная Корал Хикс! С чего это тебе пришли в голову Хиксы?

— Я их мельком видел на Капри недавно. Они путешествуют здесь: говорят, собираются сюда.

— Что за напасть! Надеюсь, не найдут нас тут. Они были ужасно добры к Нику, когда он ездил с ними в Индию, и они настолько бесхитростны, что уверены: он обрадуется встрече с ними.

Стреффорд прицелился окурком в туриста на узком тротуаре, который поднял голову от путеводителя и разглядывал палаццо.

— Ага! — пробормотал он, удовлетворенный метким попаданием, потом добавил: — Корал Хикс становится довольно хорошенькой.

— Ох, Стрефф, ты грезишь! Эта пухлая девица в очках и с толстыми щиколотками! Бедняжка миссис Хикс говорила Нику: «Когда мистер Хикс и я давали Корал образование, мы полагали, что в Европе культура ценится больше, но, кажется, ошибались».

— Вот увидишь: образование этой девице не помешает, когда она созреет для замужества. Так что: если Ник войдет и скажет, что уезжает?..

— Я была бы так благодарна, если б это оказалась пугало вроде Корал! Но знаешь, — добавила она с улыбкой, — мы договорились, что если это случится, то не раньше чем через год.

VI

Когда Стреффорд перестал наконец нести вздор, Сюзи нашла, что он необычно доброжелателен и отзывчив. Интерес, который он проявил к ее и Ника будущему, казалось, был продиктован не столько присущей ему пытливостью естествоиспытателя, сколько простым дружелюбием. Ему было позволено прочитать первую главу книги Ника, о которой у него сложилось столь благоприятное впечатление, что он принялся строго внушать Сюзи, как важно не нарушать покой мужа, когда тот работает; он простер свою общую благожелательность даже на Клариссу Вандерлин, проявив к ней отеческий интерес. Он всегда бывал очарователен с детьми, но судорожно и осторожно, заботясь о своей независимости на тот случай, если ему вдруг наскучит общение с ними; Сюзи никогда не видела, чтобы он полностью забывал об этих мерах предосторожности, как он забылся с Клариссой.

— Бедный маленький чертенок! Кто присматривает за ней, когда вы с Ником куда-то уходите вместе? Ты хочешь сказать, Элли уволила гувернантку и уехала, не взяв никого на ее место?

— Думаю, она рассчитывала, что я буду вместо гувернантки, — несколько резковато ответила Сюзи.

Бывали моменты, когда чувство долга становилось гнетущим; всякий раз, когда они с Ником уходили, не взяв с собой Клариссу, Сюзи преследовало видение маленькой фигурки, тоскливо машущей им вслед с балкона.

— Это похоже на Элли: ты могла бы догадаться, что она попросит равноценной услуги за возможность попользоваться всем этим. Но едва ли она полагала, что ты так добросовестно отнесешься к ее просьбе.

Сюзи задумалась.

— Пожалуй, да; и возможно, я бы так не отнеслась год назад. Но понимаешь… — Она запнулась, колеблясь. — Ник такой замечательный, это заставило меня на многое взглянуть иначе…

— К черту достоинства Ника! Тому причиной счастье, моя дорогая. Просто ты одна из тех, на чью долю оно выпало.

Сюзи, откинувшись назад, внимательно смотрела сквозь полуприкрытые веки на его крючконосую ироничную физиономию:

— Что это с тобой, Стреффи? Никогда не видела тебя таким человечным. Верно, получил бешеные деньги за виллу.

Стреффорд засмеялся и хлопнул себя по нагрудному карману:

— Я был бы ослом, если бы упустил такую возможность; получил телеграмму: они непременно хотят пожить там еще месяц — за любую цену.

— Какая удача! Очень рада. Между прочим, кто они такие?

Он вылез из лонгшеза, в котором расслабленно развалился, и с улыбкой посмотрел на нее:

— Такие же влюбленные идиоты, как ты с Ником… Послушай, пока я все не растранжирил, пойдем купим Клариссе что-нибудь потрясающее.

Дни пролетали так быстро и ослепительно, что, если бы не беспокойство за Клариссу, Сюзи вряд ли заботило бы затянувшееся отсутствие хозяйки палаццо. Миссис Вандерлин сказала: «Самое позднее через четыре недели», но четыре недели миновали, а она не только не появилась, но и ни слова не написала в объяснение своей задержки. Более того, с самого отъезда от нее не было никаких известий, кроме почтовой открытки, адресованной Клариссе и пришедшей на другой день после прибытия Лэнсингов, в которой миссис Вандерлин давала наставления своему ребенку вести себя очень хорошо и не забывать кормить мангуста. Сюзи заметила, что послание было отправлено из Милана.

Она поделилась своими опасениями со Стреффордом:

— Я не доверяю той зеленоглазой няньке. У нее вечные шашни с молодым гондольером, а Кларисса ужасно наблюдательна. Не понимаю, почему Элли не едет: она должна была появиться в прошлый понедельник.

Тот рассмеялся, и что-то в его смехе подсказало ей, что он, видимо, знает о действиях Элли не меньше ее, если не больше. Отвращение, которое всегда вызывал в ней этот предмет, заставило ее быстро отвести взгляд от его снисходительной улыбки. Сейчас она все бы отдала за то, чтобы быть свободной от обязательства и сказать Нику о том, чтó узнала вечером в день их приезда, и уехать с ним, не важно куда. Но Кларисса!..

Дабы избавиться от искушения, она решительно сосредоточилась на мыслях о муже. В том, что Ник счастлив, не могло быть никаких сомнений. Как обнаружилось в Венеции, он обожал ее, работа над книгой приносила ему радость; а что касается достоинств его труда, тут она была уверена умом и сердцем. Она по-прежнему была в сомнении, что он когда-нибудь сможет зарабатывать пером им на жизнь, но больше не сомневалась, что он напишет нечто выдающееся. Одно то, что он трудится над философским романом, а не над обычной беллетристикой, казалось доказательством его подлинного превосходства. И если она не вполне полагалась на собственную беспристрастность, одобрение Стреффорда ее успокоило. Среди их друзей Стреффорд слыл авторитетом в подобных материях: панегирики в его адрес всегда заканчивались фразой: «Знаете, он еще и пишет». Сказать по правде, покупатели прохладно отнеслись к немногочисленным опубликованным им страничкам; но он жил среди людей, которые путают вкус с талантом и на которых производят впечатление самые неумелые попытки литературного высказывания; и хотя он делал вид, что пренебрежительно относится к их мнению и к собственным литературным опытам, Сюзи знала, что его не огорчало, когда о нем говорили: «О, если бы только Стреффи выбрал эту стезю!..»

Одобрение Стреффордом философского романа убедило ее в том, что стоило остаться в Венеции ради Ника и, если только Элли вернется и увезет Клариссу в Санкт-Мориц или Довиль, неприятное обстоятельство, послужившее основанием их счастья, забудется, растаяв, как облачко, и ничто уже не будет омрачать им радость уединения.

Элли не появилась; вместо нее прибыл Мортимер Хикс с семейством, и Ника Лэнсинга стали одолевать угрызения совести, что предвидела его жена. Стреффорд, вернувшись как-то вечером с Лидо, доложил, что узнал огромный силуэт «Ибиса» среди других яхт, стоявших во внешней гавани; и в следующий же вечер, когда гости палаццо Вандерлинов попивали прохладительное за столиком перед кафе Флориана, на Пьяцце появились Хиксы.

Напрасно Сюзи просила мужа защищать его уединение:

— Не забывай, дорогой, ты здесь для того, чтобы писать; твой долг — никому не позволять вторгаться в свою частную жизнь. Почему не сказать им, что мы как раз собрались уходить?

— Потому что это бесполезно: мы наверняка будем постоянно встречать их. И, кроме того, будь я проклят, если стану прятаться от Хиксов. Я провел на «Ибисе» целых пять месяцев, и если они иногда мне надоедали, то об Индии этого не скажешь.

— Мы заставим их как-нибудь свозить нас в Аквилею, — философически заметил Стреффорд, и в следующий момент Хиксы устремились к беззащитной троице.

Вид у них был устрашающий, не только по причине необъятности главных фигур, мистера и миссис Хикс, которые были равно громадных размеров, но и потому, что они никогда не отправлялись за границу без сопровождения двух личных секретарей (из которых один исполнял роль толмача), врача мистера Хикса, незамужней дамы по имени Эльдораддер Тукер, кузины миссис Хикс и по совместительству ее стенографистки, и, наконец, их дочери, Корал Хикс.

Корал Хикс, когда Сюзи в последний раз сталкивалась с этой компанией, была толстой школьницей в очках, которая вечно плелась за родителями, волоча на поводке упиравшегося пуделя. Сейчас пуделя не было, а его хозяйка возглавляла процессию. Толстушка-школьница превратилась в юную даму со сбитой, если не изящной фигурой; вместо очков — лорнет на длинной ручке, сквозь который мисс Корал Хикс взирала на мир уже не угрюмо, как прежде, а одновременно уверенно и критически. Вид у нее был такой решительный и самонадеянный, что Сюзи, окинув ее мгновенным взглядом, увидела, что та возглавляет процессию не случайно, и пробормотала про себя: «Слава богу, что она хоть не хорошенькая!»

Если не хорошенькая, то прекрасно одета; и если чересчур образованна, то кажется способна, как предположил Стреффорд, игнорировать столь вопиющий недостаток. Во всяком случае, она была выше того, чтобы скрывать его; и не успела вся компания просидеть пять минут перед принесенным мороженым (Эльдорада и секретари сидели за отдельным столиком чуть позади), как она уже обсуждала с Ником исследования в Месопотамии.

— Необычный ребенок эта Корал, — сказал Ник тем вечером, когда они вышли на балкон выкурить последнюю сигарету. — Она сегодня сказала мне, что помнит многое из того, что я говорил в Индии. В то время я думал, что ее интересуют только карамель и картинки-головоломки, но, похоже, она все слушала, читала все книги, которые могла найти, и так увлеклась восточной археологией, что в прошлом году прошла специальный курс в Брин-Морском колледже. Следующей весной собирается поехать в Багдад, а вернуться через Персидское плоскогорье и Туркестан.

Сюзи весело рассмеялась: она сидела, вложив ладонь в руку Ника, а поздняя луна — снова для них — круглилась в своем оранжевом великолепии над колокольней собора Сан-Джорджо.

— Бедняжка Корал! Какая тоска… — пробормотала Сюзи.

— Тоска? Почему? Такое путешествие будет куда увлекательнее многих прочих.

— О, я имею в виду, какая это будет тоска без тебя или меня, — засмеялась она, лениво вставая, чтобы идти в дом.

Широкая полоса лунного света, деля ее комнату на две темные половины, лежала на разноцветной венецианской кровати с аккуратно откинутой простыней, старинном камчатном покрывале и подушках, отороченных кружевами. Она почувствовала тепло обнимающей руки Ника и подняла к нему лицо.

Хиксы сохранили самые нежные воспоминания о пребывании Ника на «Ибисе», и Сюзи, тронутая их простодушным удовольствием от новой встречи с ним, была рада, что он не последовал ее совету и не норовил избегать их. Ее всегда восхищал безжалостный талант Стреффорда использовать и отбрасывать человеческий материал, оказывающийся на пути, но сейчас она начала надеяться, что Ник не вспомнит о ее предложении применить подобную меру к Хиксам. Даже если было бы не так приятно долгими золотыми днями и пылающими серебряными ночами иметь в своем распоряжении большую яхту, восхищение Хиксов Ником вынудило Сюзи охотно терпеть их. Она даже начала чувствовать растущее расположение к ним — расположение, внушенное теми же самыми их качествами, которые прежде вызывали у нее неприязнь. Сюзи старательно приучала себя любить простых людей с толстыми кошельками; для таких случаев у нее был неисчерпаемый запас скидок и оправданий. Но они должны были быть успешными простыми людьми; а беда Хиксов, исходя из ее понятий, была в их неудачливости. Не только в их нелепости; видит небо, нелепыми были многие их соперники. Но Хиксы были и нелепы, и неудачливы. Они постоянно противились усилиям опытных советчиков, которые первыми разглядели их на горизонте и пытались помочь им возвыситься. Они всегда обращались не к тем людям, приглашали не тех гостей и тратили миллионы на то, что никого из персон значительных не интересовало. Хиксы страстно верили в «движения» и «общие дела» и «идеалы», всегда у Хиксов толпились истолкователи их новейших убеждений, всегда Хиксы просили вас послушать лекции изможденных женщин в пеплумах и позировали для портретов каким-то лохматым художникам, которые вечно оказывались немодными.