— Так вот что ты называешь «быть женатым»! — заметил Стреффорд, махавший Клариссе потрепанной панамой.

— О нет, я — нет! — засмеялся Лэнсинг.

— Он называет. Но знаешь… — Стреффорд сделал паузу и оборотился к собеседнику: — Знаешь, я был бы не прочь оказаться там, когда иллюзии рассеются. Полагаю, без побитой посуды не обойдется.

— Меня это не удивит, — равнодушно ответил Лэнсинг и отправился в свою комнату, оставив Стреффорда философствовать наедине с его трубкой.

Лэнсинг всегда знал о беде старины Нельсона: да и кто не знал об этом, кроме самого бедняги Нельсона? Когда-то это казалось забавным, поскольку было типичным; теперь Ника скорее раздражало, что Вандерлин такой осел. Но завтра тот уедет, и Элли тоже, а потом несколько волшебных недель дворец снова будет принадлежать Нику и Сюзи. Из всех постояльцев они единственные ценили палаццо и понимали, что значит жить в нем; и оттого казалось, что они и есть его настоящие владельцы. Так что было легко воспринимать Вандерлинов просто незваными гостями, которых недолго придется терпеть.

Так отдалившись от них, Лэнсинг погрузился в работу над книгой. После нескольких недель отдыха он вернулся к ней с новой энергией и был намерен быстро ее завершить. Он не ждал, что книга принесет ему много денег; но если она будет иметь хотя бы средний успех, то откроет ему доступ в обозрения и журналы, тогда он может забросить археологию и сочинять романы, ибо рассчитывал зарабатывать на жизнь себе и Сюзи только в качестве беллетриста.

Ближе к вечеру он отложил перо и вышел на улицу. Ему нравилась усиливающаяся жара венецианского лета, обветшалые фасады оттенка перезрелых персиков, солнечная эмаль на темной зелени каналов, запах гниющих фруктов и вянущих цветов, отягощающий полный истомы воздух. Какие картины рисовал бы он себе, если бы осмелился: как они с Сюзи уединятся на верхнем этаже какого-нибудь полуразрушенного палаццо над нефритовыми водами канала, с террасой, выступающей над крохотным запущенным садом… и чеки от издателей, приходящие регулярно! Почему бы им не обосноваться в Венеции, если планы его осуществятся!

Он оказался перед церковью дельи Скальци и, открыв обитую кожей дверь, прошел по нефу под вихрем розово-лимонных ангелов на своде, расписанном Тьеполо. [Церковь дельи Скальци, основанная в XVII в. кармелитскими монахами, выходит фасадом на Большой канал; фрески, которыми Тьеполо расписал своды капелл, были повреждены австрийской бомбой в 1915 г.; сохранилась лишь одна: в капелле Святой Терезы.] Церковь была не из тех, в которые забегают, чтобы посмотреть на достопримечательности, но сейчас он заметил молодую женщину, которая стояла в одиночестве у клироса и старательно разглядывала в полевой бинокль небесный водоворот, временами отрываясь, чтобы свериться с раскрытым справочником.

Услышав шаги Лэнсинга по мозаичному полу, молодая дама обернулась. Это была мисс Хикс.

— О!.. вам тоже это нравится? Хотя область ваших интересов — эпоха на несколько столетий удаленней, не так ли? — спросил Ник, пожимая ей руку.

Она серьезно посмотрела на него.

— Почему человеку не может нравиться то, что выходит за рамки его интересов? — ответила она; и он, рассмеявшись, признал, что это часто бывает вдохновляющим.

Она не сводила с него серьезного взгляда, и после одного или двух замечаний по поводу фресок Тьеполо он понял, что она ищет возможности перейти к теме более личного характера.

— Рада встретить вас одного… — наконец сказала она резко (как могло показаться, по причине неловкости, не будь резкость совершенно неосознанной), повернулась к плетеным стульям и пригласила Ника сесть рядом, — что редко бывает, — добавила она с серьезной улыбкой, от которой ее тяжелое лицо почти похорошело; и продолжала, не дав ему времени возразить: — Хочу поговорить с вами — объясниться по поводу отцовского приглашения отправиться с нами в Персию и Туркестан.

— Объясниться?

— Да. Вы получили письмо, когда прибыли сюда сразу после женитьбы, не так ли? И должно быть, нашли странным приглашать вас в такой момент; но мы не слышали, что вы женились.

— Я так и подумал: событие прошло тихо, и я был настолько небрежен, что не известил о нем даже старых друзей.

Лэнсинг нахмурился. Его мысли вернулись к тому вечеру, когда среди почты, ждавшей их в Венеции, он обнаружил письмо миссис Хикс. Тот день ассоциировался у него с нелепым и обидным эпизодом с сигарами — дорогими сигарами, которые Сюзи хотела забрать на вилле Стреффорда. Короткий обмен мнениями на сей счет оставил первый туманный след на безупречной глади его счастья, и его до сих пор бросало в неприятный жар при воспоминании об этом. Тогда несколько часов перспектива жизни с Сюзи казалась невыносимой, и как раз в этот момент он обнаружил письмо от миссис Хикс с тем приглашением, от которого было почти невозможно отказаться. Если бы только ее дочь знала, как близко он был к тому, чтобы принять его!

— Это было ужасное искушение, — сказал он, улыбаясь.

— Поехать с нами? Тогда почему?..

— О, теперь все поменялось: я занят своим романом.

Мисс Хикс продолжала сверлить его немигающим взглядом:

— Значит ли это, что вы намерены бросить настоящую работу?

— Моя настоящая работа — вы имеете в виду археологию? — Он снова улыбнулся, чтобы скрыть гримасу сожаления. — Боюсь, ею едва можно заработать на жизнь, а я должен думать об этом.

Он вдруг покраснел, словно подозревая, что мисс Хикс могла счесть его признание за неуклюжую просьбу о помощи. Щедрость Хиксов была слишком бескорыстной, чтобы порой не быть обременительной. Но, снова взглянув на нее, он увидел, что в ее глазах стоят слезы.

— Я думала, вы на отдыхе, — сказала она.

— Я тоже так думал. Но жизнь идет и опрокидывает планы.

— Да, понимаю. Могут быть вещи, ради которых стоит все бросить.

— Есть такие вещи! — воскликнул он с сияющей улыбкой.

Он видел в глазах мисс Хикс требование чего-то большего, нежели это общее утверждение.

— Но роман может и не снискать успеха, — сказала она вновь странно резко.

— Как знать… вполне вероятно, что может, — согласился он. — Но если об этом не думать…

— А как не думать об этом, если вам надо содержать жену?

— Дорогая Корал, сколько вам лет? Еще нет двадцати? — спросил он, по-братски коснувшись ее руки.

Она мгновение смотрела на него, потом неловко вскочила со стула:

— Я никогда не была молодой… если вы это имеете в виду. Мне повезло, не правда ли, что родители дали мне такое великолепное образование? Потому что, понимаете, искусство — поразительная вещь, в нем спасение.

— Оно вам не понадобится, — сказал он, продолжая доброжелательно глядеть на нее, — как вообще образование, когда вы помолодеете, что случится однажды, — уверил он ее.

— Вы имеете в виду, когда я влюблюсь? Но я влюблена… Ой, Эльдорада и мистер Бек! — Она вздрогнула и замолчала, показывая биноклем на парочку, только что появившуюся в дальнем конце нефа. — Я сказала им, что, если мы встретимся сегодня, я попытаюсь помочь им понять Тьеполо. Потому что у себя на родине мы его по-настоящему не понимаем; и только мистер Бек с Эльдорадой осознают это. Мистеру Баттлсу это просто не дано. — Она повернулась к Лэнсингу и протянула руку, прощаясь. — Я влюблена, — повторила она с убеждением, — вот поэтому и нахожу искусство таким спасительным.

Она водрузила на нос очки, раскрыла справочник и зашагала к ожидающим ее неофитам.

Глядя ей вслед, Лэнсинг задался было вопросом, не мистер ли Бек объект этого явно безответного чувства; затем внезапно решил: нет, определенно нет. Но тогда… тогда… Нет, бессмысленно строить подобные догадки… Он повернул к дому, гадая, вернулась ли уже компания с пикника в палаццо Вандерлинов.

Вернулись они только к позднему ужину, не переставая смеялись и шутили и были явно в восторге друг от друга. Нельсон Вандерлин ласково улыбнулся жене, поцеловал дочь и отправил ее спать, затем, развалившись в кресле перед столом с вазами фруктов и цветов, заявил, что в жизни не проводил день так замечательно. Сюзи получила сполна свою долю его похвал, и, обратил внимание Лэнсинг, Элли тоже что-то уж необыкновенно восхищалась своей подругой. Стреффорд, сидевший рядом с хозяйкой, то и дело поглядывал через стол на юную миссис Лэнсинг, и в его взглядах, казалось Нику, читалось скрытое понимание восторгов Вандерлинов. Впрочем, Стреффорд вечно приватно шутил на чей-нибудь счет, в том числе и на счет самого собеседника; и Лэнсинг разозлился на себя за то, что постоянно подозревает лучших друзей в каком-то сговоре против него. «Не хватало еще сейчас начать ревновать к Стреффи!..» — заключил он с насмешливой гримасой.

Конечно, Сюзи была достаточно красива, чтобы оправдать самые безрассудные страдания. В девичестве ее облику была присуща несколько излишняя, на вкус некоторых, хрупкость и определенность; теперь же в этой легкости смутно просвечивала цветущая женственность, как отражение звезды глубью. Движения стали медленней, менее угловатыми, уголки рта с неизбежностью опустились, веки клонились книзу под тяжестью ресниц; и к тому же в этой новой томности неожиданно проявлялся прежний задор, как кислинка в сердцевине сладкого плода. Глядя на нее через стол, уставленный цветами и свечами, ее муж смеялся про себя над ничтожностью своих подозрений.

Наутро Вандерлин и Кларисса уехали, когда все еще спали; и миссис Вандерлин, которой после обеда предстояло отправиться в Санкт-Мориц, посвятила последние часы перед отъездом суматошным совещаниям со своей горничной и с Сюзи. Стреффорд, Фред Джиллоу и остальные отправились купаться на Лидо, и Лэнсинг воспользовался возможностью вернуться к работе.

Вслушиваясь в покой и тишину огромного гулкого дворца, он предвкушал скорое уединение. К середине августа вся их компания разъедется кто куда: Хиксы поплывут на Крит и другие острова Эгейского моря, Фред Джиллоу отправится на свое болото, Стреффорд — к друзьям на Капри, а в сентябре, как обычно каждый год, в Нортумберленд. Один за другим разъедутся и остальные, и Лэнсинг с Сюзи останутся одни в громадном тенистом дворце, одни под звездным небом, одни под огромной оранжевой луной — еще их луной! — над колокольней Сан-Джорджо. Роман в этой благословенной тишине будет развиваться в лад с его видениями.

Он продолжал писать, забыв о времени, пока не открылась дверь и он не услышал шаги за спиной. В следующий миг на глаза ему легли ладони и воздух наполнился ароматом новых духов миссис Вандерлин.

— Милый… ты знаешь, я уезжаю. Сюзи сказала, что ты работаешь, и я не позволила ей звать тебя вниз. Она и Стреффи ждут, чтобы проводить меня на вокзал, и я забежала попрощаться с тобой.

— Элли, дорогая! — Полный сожаления, Лэнсинг отодвинул свою писанину и встал; но миссис Вандерлин заставила его вновь опуститься на стул.

— Нет-нет! Не прощу себе, если помешала. Не следовало мне подниматься, и Сюзи не хотела этого. Но я должна была сказать тебе, дорогой… должна поблагодарить тебя…

В темном дорожном платье и шляпке, одетая с продуманной сдержанностью, намеренной небрежностью, в вуали, маскирующей макияж, и перчатках, скрывающих кольца на руках, она выглядела моложе, проще, естественней, чем когда-либо. В конце концов, бедняжка Элли прекрасный человек!

— Поблагодарить? За что? За то, что я так счастлив здесь? — рассмеялся он, взяв ее ладони в свои.

Она взглянула на него, тоже засмеялась и обняла его за шею.

— За то, что вы помогаете мне быть такой счастливой не здесь, ты и Сюзи, оба, дорогие мои! — воскликнула она, целуя его в щеку.

Их глаза встретились на мгновение; затем ее руки соскользнули с его шеи. Лэнсинг сидел, будто окаменев.

— Ох, — вздохнула она, — что ты так смотришь? Разве не знаешь?..

Они услышали пронзительный голос Стреффорда, зовущего с лестницы:

— Элли, где ты, черт побери? Сюзи уже в гондоле. Ты опоздаешь на поезд!

Лэнсинг встал и поймал миссис Вандерлин за запястье:

— Что ты имеешь в виду? О чем ты?

— Ах, ни о чем… Но вы оба такие молодцы насчет писем… И когда Нельсон был здесь, тоже… Ник, отпусти руку, мне больно! Я должна бежать!

Он отпустил ее руку и стоял неподвижно, глядя ей вслед и слушая, как стучат ее высокие каблуки, отзываясь эхом в комнате и коридоре.

Вернувшись к письменному столу, он заметил валявшийся среди его бумаг маленький сафьяновый футлярчик. Видимо, при падении тот раскрылся, и Ник увидел в нем лежащую на бледной бархатной подкладке булавку для галстука, украшенную безупречной жемчужиной. Он подхватил футляр и только собрался броситься вдогонку за миссис Вандерлин — это так было похоже на нее, терять драгоценности, — как заметил на крышке собственные инициалы.

Он выронил коробочку, будто это был горячий уголек, и долго сидел, глядя на золотые буквы «Н. Л.», словно выжженные на его плоти.

Наконец он очнулся и встал.

X

Со вздохом облегчения Сюзи, вытащив булавки, сняла шляпку и упала в лонгшез.

Тяжкое испытание, которого она страшилась, было позади, мистер и миссис Вандерлин благополучно разъехались, каждый в свою сторону. Бедняжка Элли не отличалась благоразумием, и, когда жизнь улыбалась ей, она выражала свою признательность слишком открыто; но благодаря бдительности Сюзи (и, несомненно, молчаливому содействию Стреффорда) ужасные двадцать четыре часа счастливо миновали. Нельсон Вандерлин отбыл без тени озабоченности на лице, и хотя Элли, спустившаяся после прощания с Ником, показалась Сюзи не столь безмятежной, как всегда, миссис Вандерлин приняла свой обычный вид, как только обнаружилось, что сафьяновая сумочка со шкатулкой для драгоценностей пропала. Прежде чем пропажа нашлась на дне гондолы, они доплыли до вокзала, и времени оставалось, только чтобы посадить Элли в «спальный», из окна которого она невозмутимо помахала друзьям.

— Ну, моя дорогая, пронесло, — с глубоким вздохом заметил Стреффорд, когда экспресс на Санкт-Мориц тронулся в путь.

— Ох, — сопричастно подхватила Сюзи; затем, словно оправдываясь перед собой, сказала: — Бедняжка, она совершенно не способна справляться со своими чувствами!

— Да… даже если это увлечение мерзким ничтожеством, — согласился Стреффорд.

— Мерзким ничтожеством? Но я думала…

— Что это все еще молодой Давенант? Боже, нет… не в последние полгода. Разве она не говорила тебе?..

Сюзи почувствовала, что краснеет.

— Я ее не спрашивала…

— Не спрашивала? То есть не дала ей рассказать…

— Нет. И тебе не дам, — резко прибавила Сюзи, когда Стреффорд помогал ей сесть в гондолу.

— Хорошо; думаю, ты права. Это упрощает дело, — спокойно согласился Стреффорд.

Она ничего не ответила, и они в молчании заскользили домой.

Теперь, лежа в спокойной обстановке своей комнаты, Сюзи размышляла над тем, какую дистанцию преодолела за прошлый год. Стреффорд со своей обычной проницательностью читал ее мысли. Действительно, было время, когда она считала совершенно естественным, чтобы Элли все рассказывала ей; что та, разумеется, должна была сообщить ей по секрету имя преемника молодого Давенанта. Несомненно, даже Элли смутно уловила происшедшую перемену, поскольку после первой попытки поделиться с Сюзи своим счастьем ограничилась общими выражениями благодарности, многозначительными улыбками, вздохами и миленьким «сюрпризом» — сапфировым браслетом, скользнувшим на запястье подруги при их прощальных объятиях.

Браслет был необычайно красив. Сюзи, с ее глазом аукциониста на ценные вещи, четко представляла себе стоимость этих темно-синих камешков, чередующихся с маленькими изумрудами и бриллиантами. Она была рада иметь такой браслет и была в восторге от того, как он смотрится на ее тонком запястье; и все же, даже любуясь им и радуясь, что он принадлежит ей, мысленно переводила его в наличные и подсчитывала, насколько это поправило бы их семейный бюджет. Ибо что бы она ни получала сейчас, это интересовало ее только с точки зрения помощи Нику.

Дверь открылась, и вошел Ник. В опустившихся сумерках она не видела его лица, но что-то в том, как резко повернулась дверная ручка, пробудило в ней тревожное предчувствие. Она поспешила ему навстречу, вытянув руку с браслетом:

— Посмотри, милый… не слишком ли Элли щедра?

Она включила лампу на туалетном столике, и лицо мужа с незнакомым выражением вынырнуло из полутьмы. Она сняла браслет и, показывая, протянула ему.

— Я могу показать тебе кое-что получше, — рассмеялся он и, достав из кармана сафьяновый футлярчик, бросил его на столик к флаконам.

Сюзи машинально открыла его и уставилась на булавку с жемчужиной, потому что боялась взглянуть на Ника.

— Элли… подарила? — спросила она наконец.

— Да. Элли подарила. — Он помолчал, потом продолжал тем же бесстрастным тоном: — Не скажешь ли точно, за какую такую услугу нам столь щедро заплатили?

— Красивая жемчужина, — пробормотала Сюзи, чтобы выиграть время, а в голове у нее крутились мысли, одна другой ужасней.

— Тебе сапфиры, хотя, при внимательном рассмотрении, мои услуги оценены намного выше, нежели твои. Не будешь ли так добра просто рассказать, что это значит?

Сюзи вскинула голову и посмотрела на него:

— О чем это ты, Ник! Почему бы Элли не сделать нам подарок? Это все равно, как если бы мы подарили ей перочистку и крючок для застегивания. На что ты пытаешься намекнуть?

Ей стоило больших усилий смотреть ему в глаза, говоря это. Что-то случилось между ним и Элли, это очевидно — одна из тех ужасных непредвиденных грубых ошибок, которые способны мгновенно разрушить хитроумнейший план; и снова Сюзи содрогнулась при мысли о непрочности своего счастья. Но давняя тренировка характера сослужила ей добрую службу. В прошлом не раз бывало так, что всё — для кого-то, не для нее — зависело от ее способности сохранять спокойствие и ясный взгляд. Было бы удивительно, если бы сейчас, когда она чувствовала, что все поставлено на карту уже для нее, она не смогла защититься.

— В чем дело? — нетерпеливо повторила она продолжавшему молча ждать Лэнсингу.

— Об этом я и пришел тебя спросить, — ответил он, так же твердо, как она, глядя ей в глаза. — Нет совершенно никакой причины, как ты говоришь, почему бы Элли не делать нам подарки — какие угодно дорогие; и жемчужина прекрасна. Все, о чем я хочу знать: за какие особые услуги она так нас благодарит? Поскольку, даже учитывая полное отсутствие щепетильности, свойственное отношениям по-настоящему культурных людей, ты, вероятно, согласишься, что все-таки существуют какие-то пределы; по крайней мере существовали до последнего времени…

— Я действительно не понимаю, о чем ты. Полагаю, Элли хотела выразить благодарность нам за заботу о Клариссе.

— Но в обмен на заботу она уже предоставила в наше распоряжение все это, не так ли? — предположил он, обведя рукой прекрасную полутемную комнату. — На все лето, если захотим.

— Очевидно, она считает, что этого недостаточно, — улыбнулась Сюзи.

— Какая любящая мамаша! Это показывает, как высоко она ценит своего ребенка.

— Разве ты не ценишь Клариссу высоко?

— Кларисса бесподобна; но ее мать не упоминала о ней, предлагая это вознаграждение.