Из баварцев никто не понял, почему ему так хотелось вернуться на фронт. До сегодняшнего дня он не мог понять, почему они, еще недавно с такой грацией и легкостью перелезавшие через высокую садовую ограду, всё еще лежали в постелях.
Меж тем отношения с ними стали настолько дружескими, что попрощались они очень тепло.
Он получил обратно свою форму. На спине большое пятно крови. Сперва попытался отмыть его, но потом оставил так. Пришло в голову, что кровь принадлежала одному из товарищей, одному из тех, чьи тела укрыли его, словно крыша, позволившая ему выжить.
Ему поручили отправиться в Дуэ и там доложиться в тыловой комендатуре. Расположение его полка неизвестно, но там всё выяснится.
А почему пешком? Дуэ — это же два дня ходьбы отсюда. Железной дороги, что ли, нет?
Но спрашивать нельзя. Всё в армии имеет свои продуманные причины.
Райзигер ушел.
Вскоре деревня осталась позади. Была прекрасная майская погода. Небо голубое. Справа и слева жнива почти по пояс.
Он был счастливее, чем когда-либо прежде. Никогда еще не чувствовал себя таким свободным.
«Что со мной сделается? Никаких тревог. Все люди хорошие, все они — немецкие солдаты и товарищи. Можно лечь и поспать: знаешь, что проснешься так, словно в самом безопасном доме. Никто не ограбит, не нападет, как это бывало на проселочных дорогах в мирное время. С едой никаких проблем. В каждом городе столовые, где можно купить дешевую еду, или полевые кухни, в которые позовут с дороги».
На некоторых участках пути присоединялись товарищи.
Насколько непринужденны подобные встречи! Вы не представляетесь, не говорите комплиментов. Говорите так, как бог на душу положит, делитесь своими мыслями, своими желаниями. И расходитесь. И больше никогда не увидитесь — всегда с тем чувством: мы все заодно, мы солдаты.
Несколько раз проезжала полевая жандармерия, всадники в великолепных мундирах с серебристыми пластинами на груди. Искали дезертиров. Но у Райзигера документы. Идти можно смело.
В первый же вечер он нашел в поле ветхую деревянную хижину. Там было немного соломы. Поспал, пока солнце не взошло.
Когда оно закатилось обратно, он был уже в Дуэ.
7
...Во вторник днем посол Италии в Берлине Боллати, до этого не имевший инструкций из Рима, получил телеграфное указание из министерства иностранных дел — истребовать для себя паспорт. Он немедленно выполнил этот приказ, и во второй половине дня паспорт ему доставили. Засим Италия разорвала дипломатические отношения с Германией.
(«Лейпцигские последние известия», 26 мая 1915 г.)
Глава пятая
1
...Энциклопедический словарь Майера, 6-е издание, 1909 год:
ЛАНС. Город во французском департаменте Па-де-Кале, округ Бетюн, на реке Дёль и канале Ланс (часть русла Дёли), узел Северной железной дороги, есть угольные шахты, производство свекловичного сахара, машин, пеньки и т. д.; на 1901 г. проживает 24 370 жителей.
Малый Брокгауз, 1925 год:
ЛАНС: во французском департаменте Па-де-Кале, 32 000 жит., каменный уголь, промышленность разрушена во время мировой войны (восстанавливается).
Малый Брокгауз 1925 год:
ЛОРЕТТОХЁЭ, высота 165, возвышенность в сев. Франции, к сев. от Арраса, с часовней. С 9.05. по 23.07.1915 битва при Ла-Бассе и Аррасе, центр боевых действий.
2
Влажной дождливой ночью июня 1915 года 96-й полк полевой артиллерии по трем дорогам ввели в бой. В час ночи шесть батарей с лошадьми первых орудий встали напротив мощной громады церкви.
Ночь черна. Кругом шепот. Слышно лишь позвякивание упряжи, тут и там оклики и команды вполголоса.
Офицерам приказано проследовать в церковь. За тяжелыми дверьми и у алтаря горит несколько свечей. Там командир полка раздает приказы по позициям.
Это длится не более получаса. Командир полка уходит. Церковь вновь пуста.
Шесть батарей ПАП 96 стоят на рассвете в шести пригородах Ланса.
Когда день наступил, артиллеристы шести батарей видят перед собой крутой холм, а на нем часовню с блистающим крестом: Лореттохёэ, высота сто шестьдесят пять, с часовней «Нотр-Дам де Лоретт».
3
У первой батареи сектор обстрела в сторону Лооса, на девяносто градусов вправо от высоты сто шестьдесят пять.
Дома в пригородах Ланса — постройки из красного кирпича, двухэтажные, выстроенные рядами, одинаковые, у всех на одной и той же стороне широкое крыльцо с выкрашенной в зеленый цвет дверью, рядом два окна, еще два над ними. За домом дворы у всех одинаковые — квадраты шириной в шесть — восемь шагов. За каждым двором небольшой каменный домик — портомойня.
На одной из улиц двери у этих домиков расширены проломами. В моечных поставили орудия батареи 1/96. Их жерла смотрят в широко распахнутые окна.
Канониры по-детски радуются этой странной огневой позиции. С нетерпением ждут, когда уже можно будет пострелять. Как, должно быть, заманчиво перед первым выстрелом бережно растворить окна, чтобы, не дай бог, гранаты или шрапнель не повредили оконную крестовину или стекла в рамах.
Жилые помещения батареи столь же комфортабельны, как и огневые точки.
Тут вам целая обстановка с диваном, столом, стульями, с настоящими кроватями, с долгожданным, хоть и грязным, постельным бельем.
На каждого командира орудия и пятерых солдат приходится один дом — куда уж лучше?
Едва орудия затащены в портомойни, солдаты начинают обходить сады перед ними. В иных еще цветут цветы, молодые луковички, плодовые деревья славно приживаются.
А потом все идут гулять на улицу. Засовывают руки в карманы брюк и ходят туда-сюда по тротуару. Жаль, нету гражданских. Женщин. Это было бы приятно.
Но всё же: куда уж лучше?
Правда, если взглянуть в сторону, там чернеет высота сто шестьдесят пять, усеянная белыми шариками, маленькими неисчезающими облачками шрапнели. Время от времени часовой кричит: «В укрытие! Аэроплан!»
Да ну и что! Война здесь — одно удовольствие!
Что было, то прошло!
Опять полный состав, все шесть орудий!
Адольф Райзигер снова придан к третьему.
На следующее утро после прибытия в Дуэ его уже направили на батарею.
Было трудно свыкнуться, что «его» третий расчет больше не существовал. Конечно, был новехонький лафет, на котором намалевали «3-е оруд.». Но этот отпечаток трафарета был единственным напоминанием.
Всё прочее новое. Командир орудия, унтер-офицер Леонхард, был забран из третьей батареи, канониры — из гарнизона. Двое, Ауфрихт и Хейнце, — добровольцы из январского пополнения. Рабс и ефрейтор Георги, резервисты, поступили прямо с призывного пункта.
В первые несколько дней Райзигер старался поладить с новыми людьми. Недостаточно делить день и ночь, стол и постель, лафет и передок, небо, облака и землю. Нужно найти общее помимо формальностей.
Ауфрихт — студент-теолог, Хейнце — банковский служащий, Георги — плотник, Рабс — зубной техник.
Понемногу во время перегонов в предыдущие ночи Райзигер, сидевший попеременно то на передке, то на лафете, находил подход к новым товарищам в коротких разговорах, в шутке, в молчании.
И теперь у них настало славное единство.
Особенно симпатичен Рабс. Сдержанный человек, немного старше Райзигера, с умными и ясными глазами. Совершенно естественно, что они спят в одной кровати здесь, в доме, и стараются во всех служебных делах держаться поближе друг к другу.
А по вечерам, когда после ужина все сидели за столом во дворе, происходили шалости, в которых все, включая Леонхарда, с энтузиазмом принимали участие.
Играли в карты, в кости. И фирменное блюдо — «урок рисования».
Ауфрихт был, собственно, рисовальщик. Он искусно копировал акварели Веннерберга, что составляли главное украшение повсюду в землянках и окопах: везде девушки, девушки — стоящие, сидящие, лежачие. Со струящейся юбкой, с длинными рукавами, с очень длинными ногами. Тоска каждого солдата.
Это всё Ауфрихт и рисовал. А когда просили, он делал даже больше: раздевал каждый оригинал. По желанию, можно было за несколько минут раздеть девушку, висящую на стене перед вами, догола. Славная потеха, предпринимавшаяся с большим оживлением.
Кто был в хороших отношениях с Ауфрихтом, тому он дарил такой вот рисунок. А иногда тот, кто давал почтовый лист, за сигарету получал его обратно вместе с обнаженной девушкой.
Ах, почти каждая ночь проходила за этой игрой! И чем позднее час, тем более обнаженными становились дамы. Пока, наконец, около полуночи на всех рисунках не появлялось одно и то же, четко и ясно: лежащая на спине, руки раскинуты, ноги согнуты в коленях, бедра широко расставлены. И так на каждом рисунке.
Один такой лист стоил тогда три сигареты.
4
Ночами так тепло, что уснуть непросто. Лежишь без сна, часто до самого рассвета, ворочаешься, томишься от духоты. Мысли ползут липкими улитками: что… нам… тут… делать… здесь… скучно… это… же… не… война… вообще… здесь…
Чувствовали себя ненужными. Противник не стреляет, батарея не стреляет — зачем вообще всё это надо?
И вот лёжа так, без сна, в густом набрякшем воздухе, который даже ночью не смягчался, порой слушали доносившиеся обрывки музыки: орган, оркестрион, фортепиано.
