Дорогая моя невеста! Вчера получил твою прелестную полевую посылку с сигарами и говорю за нее сердечное спасибо. Сигары хороши. Мы тут живем как у Христа за пазухой. Хотел бы, чтобы и тебе дома так жилось. Много еды и вообще никакой работы. Насколько я понимаю, война может длиться так еще десять лет. Тогда я точно стал бы фельдфебель-лейтенантом и мы смогли бы пожениться. Пожалуйста, не присылай больше теплых поясов, так как у меня уже есть два от тебя, и на Рождество мы получили еще больше, когда привозили гостинцы, три из которых достались мне. При этом зима не очень холодная.
Запись Райзигера:
...Огневая позиция под Аррасом. Очень счастлив. Милые товарищи (да, так правда бывает, все как большая семья, даже здесь, на фронте). Капитан забавный: вообще не обращает на меня внимания, даже не переспрашивал, когда я ему докладывал. Кажется, его очень любят. Сейчас за полдень. Что нынче делается в Германии? Пойду еще посплю.
Отчет ПАП 96 в дивизию:
...Наблюдение 1/96 сообщает об окопных работах во вражеских траншеях на точке 308. Больше на участке ничего нового.
Отчет из дивизии для Высш. воен. ком.:
...На участке пех. див. ничего нового. Противник пытался прошлой ночью провести сапу перед 6-й ротой пех. полка 186. Рота открыла огонь. Попытку противника следует считать сорванной.
Главная штаб-квартира, 20 января 1915 г.:
...У Нотр-Дам-де-Лорет к северо-западу от Арраса взята траншея противника длиной двести метров, захвачены два пулемета, взято несколько пленных.
6
Воскресное настроение испарилось с заходом солнца. Подразделения собирают для ночных работ. На сей раз шанцевые отряды усилены, строительство наблюдательного пункта нужно завершить в ближайшие сорок восемь часов! Так что в самой батарее всего по два человека на орудие, с ними вахмистр Конрад и два унтер-офицера.
Остальные молча направляются в сторону железнодорожной насыпи.
Тащат шпалы, рельсы и колючую проволоку.
Райзигер полон напряжения. После воскресной тишины его охватывает счастливое чувство того, что он солдат, он здесь, на фронте. Бесшумно ступая вслед товарищам, он чувствует гордость. Как жалка, думается ему, жизнь там, в тыловой колонне. Конечно, там тоже люди нужны, и они, конечно, тоже выполняют свой долг; но если ты солдат, то твое место лицом к лицу с врагом!
Тащат шпалу вместе с Кернером. Добравшись до наблюдательного пункта, сваливают ее на землю. Она глухо скатывается, и это единственный шум в царящей тишине.
Ночь звездная. Белая известковая линия их окопа далеко просматривается в обе стороны.
«Это и есть наш передовой окоп? — В Райзигере пробуждается любопытство. — А где пехота? Ничего не видно. Кажется, в лунном свете движутся какие-то неясные тени. Вот и всё. А где враги?»
Райзигер поднимает руки и подтягивается над бруствером. Осторожно высовывает голову над насыпью.
Еще одна белая линия, более узкая, местами потемнее.
— Они тебе в жало стрельнут, если рыло не уберешь обратно, — говорит Кернер, стоя на дне окопа и глухо зевая.
— Никогда не видел вражеского окопа.
— Говори потише, обезьяна, или что, думаешь, у них там ушей нету? Ночью слышно за километры. В канун Рождества мы даже слышали колокола Арраса. Тише там.
При этом Кернер придвигается к Райзигеру. Оба прислушиваются. Райзигер затаил дыхание. Чувствует, как сердце бьется об известняк.
Странно: да, вдали слышно шумы. Собака хрипло взвывает пару раз. Вдруг воздух прорезает гудок локомотива. Еще слышно звон и грохот вагонов.
Так это и есть враги?!
Ни на миг не возникает у Райзигера осознания, что это враги. Всё это там шумит так похоже на обычную мирную жизнь. Лай собак, гудки паровозов, шум вагонов — почти что картины из его дома.
Летом, в каникулы, когда тепло и от странного волнения августовской ночи невозможно заснуть, дома были именно такие шумы.
Спутанные детские мечты обволокли всё вокруг. Вот соседская собака встревожилась при звуках чьих-то посторонних шагов. Вот поезд отправляется в странствие в неизведанные страны. И вот вагоны поехали, покачиваясь, сквозь ночь. А это старый извозчик, который часто возил доктора к больным. А еще линейка с уставшими седоками, едущими с летнего праздника. Вот возы с сеном, опоздавшие вернуться засветло и спешащие в амбары.
Райзигер впивается взглядом в даль.
— Эй, Райзигер.
— Просто погоди.
Кернер тычет в бок:
— Спятил, парень? Нужно вернуться и притащить еще бруса. Если Старик застукает, нам не поздоровится. Пошли.
Он спрыгивает и дергает Райзигера за шинель:
— Давай уже, пошли. Знаешь ведь, каждое отделение должно сгонять по пять раз. Не поспешим — застрянем тут до утра.
Трусцой припустили назад.
В четвертый раз сбрасывая с себя груз на пост наблюдения, Райзигер пыхтит:
— Чертовски тяжелая работа!
Чувствует, что оба плеча намяло и теперь они болят. В изнеможении прислоняется он к стене траншеи и жует травинку.
Кернер вытирает лоб тыльной стороной ладони.
— Больше не можешь? Да, парень, ученье есть ученье… — Он поворачивает назад. — Ну, давай уже. Или хочешь полежать? Ну, я пошел, короче, ты ковыляй там следом.
Райзигер, наконец, совсем один.
«Тьфу ты черт, вот же каторга! И пить охота! Но где же пехота? Должно же здесь быть что-нибудь попить».
Райзигер недолго сомневается: «А что мне будет? В конце концов, я молодой солдат, могу иногда и заблудиться».
Делает несколько шагов вправо, за угол траншеи.
Вдруг останавливается. Испуган. Перед ним человек. Тот не двигается, даже не поворачивает к нему головы, тихо покашливая.
Ага, пехотинец!
Райзигер (застенчиво):
— Добрый вечер.
Пехотинец наклоняет голову немного в сторону:
— Из артиллерии?
Начинают разговор.
Так-так, артиллерист, доброволец, впервые здесь, в окопах? Это было настоящее угощение для старого воина. Он начинает рассказывать. Хвастать.
Да, здесь война! Отличная штука!
— Вы, артиллеристы, понятия не имеете, как у нас тут всё. Постой против французов день и ночь — тогда ты, дорогой, кой-чего испытаешь!
Райзигер мало что понимает. Глядя на человека, плотно закутанного в шинель, с винтовкой, прислоненной неподалеку к стенке, он не может понять, почему война здесь должна быть такой уж жестокой. Первая вражеская траншея всего в двухстах метрах отсюда? Замечательно. Это действительно не расстояние.
Но в чем опасность?
Ощущение полной безопасности. Двести метров?
— Конечно, тут надо быть начеку, а то францман [Franzmann (нем.) — жаргонное прозвище французских солдат во время Первой мировой войны.] вдруг — скок! — и сцапает, — говорит пехотинец. — Конечно, у нас тоже сильные потери, — добавляет он.
Потери?
Райзигер прислушивается. Ни выстрела. Потери, а стрельбы нет? Ох парень заливает. Еще и об артиллерии так пренебрежительно отзывается. Неприятно.
Райзигер оборачивается и прощается. «Ну что ж, хуже уже не будет».
Вернувшись на место строительства наблюдательного пункта, он никого не застал. Видит натасканный материал, но остальные, похоже, вернулись назад без него. Охватывает беспокойство: будет скандал. Или попробовать догнать их до того, как они попадут на позицию? Побежать поперек поля? Тогда непременно успею.
Колеблется одно мгновение. Унимает поднимающуюся тревогу, взбирается по задней стенке рва, становится наверху, в чистом поле. Недолго смотрит в сторону врага, потом поворачивается спиной и идет к батарее. Идти по полю намного легче, чем окопами. Луг с короткой травой и застывшей землей. Можно шагать бодро.
Несколько раз встречаются ямы с темными краями, заполненные белыми кусками извести.
Райзигер всматривается в них: ага, вот тут что-то прилетело.
Прошагав так около десяти минут, он остановился. Вдруг стало жарко. Перед ним люди! Плашмя кидается на землю. На миг закрывает глаза, снова открывает, проверяет: да, перед ним люди! Пересчитывает: видно троих. Лежат в ряд: двое на животе, третий на коленях. Винтовки наизготовку, дула нацелены примерно на него.
Охватывает страх. Враги? Не может быть. С другой стороны, что тут немцам делать, посреди открытого поля? Он приподнимается и хочет их окликнуть. Но тут сумерки разрывает вспышка осветительной ракеты. И он утыкается лицом в траву.
Нет ли тут где-нибудь подходного окопа? Ничего не видно. Что ж, ничего не остается, как обнаружить себя перед теми, что впереди.
— Привет, — шепчет он. — Камрады, я из наших.
Те лежат неподвижно, продолжая целиться своими дулами в него. Он повторяет то же самое, на этот раз погромче.
Ответа нет.
Подползти бы к ним на животе. Это максимум метров тридцать.
Не по себе. Но что толку? Не оставаться же здесь.
Так что ползком вперед. Медленно. Замедляя каждое движение тела.
До солдат уже не больше шести шагов.
— Камрад, — шепчет он.
Ответа нет.
Теперь уже страшно. Должно же быть какое-то понимание! Варианта два: либо сейчас подпрыгнуть и пробежать мимо них в сторону позиции, либо одним прыжком упасть рядом с первым, чтобы он хотя бы не успел повернуть винтовку.
