II

Образы прошлого, чистые и нечистые

Двадцатый век близится к своему завершению, и к этому моменту практически во всем мире сформировалось общее понимание линий между культурами, тех разделений и различий, которые не только позволяют нам отделить одну культуру от другой, но и увидеть, насколько культура — это созданная человеком структура, сочетающая власть и совместное участие: благосклонная к тому, что она включает, инкорпорирует, ценит, и неблагосклонная к тому, что она исключает и обесценивает.

Я полагаю, что в любой определяемой как национальная культуре есть стремление править, властвовать и доминировать. В этом отношении французская и британская, японская и индийская культуры оказываются конкурентами. Парадоксально, но мы никогда не осознавали так отчетливо, как сегодня, насколько удивительно гибридным является культурный и исторический опыт, как он черпает из зачастую противоречащих друг другу источников и сфер, как пересекает национальные границы, отвергая политическое действие, простые догмы и ярый патриотизм. Культуры, не являясь ни едиными и монолитными, ни автономными сущностями, сегодня признают больше «инородных» элементов, инаковости, различий, чем осознанно исключают. Кто сегодня в Индии или Алжире сможет уверенно отделить британский или французский компонент прошлого от современных реалий и кто в Британии или Франции сможет провести ясную черту вокруг британского Лондона или французского Парижа, отделяющую их от влияния Индии и Алжира?

Это не просто академические или теоретические вопросы, вызывающие ностальгию. С помощью пары коротких экскурсов легко можно доказать, что они имеют важные социальные и политические следствия. И в Лондоне, и в Париже живут большие диаспоры из бывших колоний, которые интегрировали в свою повседневную жизнь значительный слой британской и французской культуры. Но это всё очевидно. Возьмем более сложный пример — хорошо известный сюжет греческой античности или традиции как детерминанты национальной идентичности. В работах «Черная Афина» Мартина Бернала [Мартин Берналь (1937–2013) — британский исследователь истории Ближнего и Дальнего Востока. Начинал академическую карьеру с Восточной и Юго-Восточной Азии, впоследствии совершил радикальный поворот к Средиземноморью. Прославился противоречивой книгой «Черная Афина: афро-азиатские корни классической цивилизации». Ключевым тезисом книги была попытка доказать египетское и финикийское происхождение греческой культуры, отвергая идею об ее индо-европейском начале (которая стала ведущей концепцией в науке XVIII–XIX вв.). Попутно автор обвинял исследователей XVIII–XIX вв. в ангажированности. Работа вызвала массу критических отзывов со стороны археологов, лингвистов и специалистов по генетике, отвергнувших идеи Берналя. Тем не менее он предпринял сразу несколько попыток защитить свое видение. В постколониальных исследованиях работа Берналя приобрела определенное символическое значение.] и «Изобретение традиции» Эрика Хобсбаума и Теренса Рейнджера [Теренс Рейнджер (1929–2015) — британский африканист, специалист по истории Зимбабве. Работа «Изобретение традиции» была написана в 1983 г. В данной книге Хобсбаум и Рейнджер доказывали, что многие «традиции», которые рассматриваются как древние и аутентичные, имеют происхождение в недавнем прошлом. В книге особое внимание уделено легитимизирующим практикам и развитию идентичности в рамках феномена национализма.] подчеркивается огромное влияние сегодняшних страхов и актуальной повестки на сконструированные нами чистые (даже очищенные) образы привилегированного, генеалогически полезного прошлого, из которого мы исключаем нежелательные элементы, следы и нарративы. Так, согласно Берналу, несмотря на то, что изначально было известно о египетских, семитских и других южных и восточных корнях греческой цивилизации, в XIX веке она была перепроектирована как «арийская» [В своей книге С. Маршан обращается к работам немецких ориенталистов, показывая процесс конструирования понятия «арий» и последующего развития антисемитизма в Европе. Этот процесс связан с дискуссией о первоначале европейской культуры, лежащей не то в греческой рациональности, не то в ближневосточном христианстве. «Открытие» Индии давало европейским мыслителям вариант обнаружения наиболее «чистой» формы мудрости древних, к которой восходили европейские языки (в частности, санскрит рассматривался как предок современного немецкого). Постепенно процесс актуализации культурных различий (в частности, разделения языков на семитские и индоевропейские, заявление о различии современных индийцев и древних жителей Индийского субконтинента, рассуждения о положении «ариев» в социальной структуре общества), а также поиск связей между понятием «арий» и учениями о расовых типах, привели к появлению радикальных форм шовинизма и расизма. Marchand S. German Orientalism in the Age of Empire: Religion, Race, and Scholarship. Cambridge: Cambridge University Press, 2009.], а ее семитские и африканские корни активно вычищались или прятались подальше. Поскольку сами греческие авторы открыто признавали свое гибридное культурное прошлое, европейские филологи приобрели идеологический навык обходить неудобные фрагменты без комментариев в интересах аттической чистоты [Bernal M. Black Athena: The Afroasiatic Roots of Classical Civilization. Vol. 1. New Brunswick: Rutgers University Press, 1987. P. 280–336.]. (Можно также вспомнить, что только в XIX веке европейские историки крестовых походов начинают не упоминать случаи каннибализма среди франкских рыцарей, хотя поедание человеческой плоти без стеснений упоминается в хрониках крестоносцев [Крестовые походы — серия военных походов XI–XV вв. под лозунгом борьбы с еретиками и отступниками от католической церкви. В данном случае речь идет о походах в Святую землю (1095–1291). Историк Томас Эсбридж (род. 1969) приводит пример каннибализма во время Первого крестового похода (1096–1099), вызвавший как отвращение христианских летописцев, так и ужас у противостоявших им сарацинов. Asbridge T. The First Crusade: A New History. 2020 (второе издание).]).

Образы европейской власти в XIX веке ковались и формировались в не меньшей степени, чем образ Греции, а что лучше подходит для этого, чем производство ритуалов, церемоний и традиций? Именно этот тезис выдвигали на первый план Хобсбаум, Рейнджер и другие авторы «Изобретения традиции». В эпоху, когда старые союзы и организации, связывавшие изнутри домодерное общество, истрепались, а общественное давление на управляющих многочисленными заморскими территориями и крупными новыми группами населения внутри метрополий выросло, правящие европейские элиты ощутили ясную необходимость опрокинуть свою власть назад во времени, придать ей историю и легитимность, которые могли дать только традиция и устойчивость. Так, в 1876 году королева Виктория была провозглашена Императрицей Индии [Королева Виктория (1819–1901) — королева Соединенного Королевства, правившая в течение 63 лет. После Индийского восстания 1857 г., приведшего к расформированию Ост-Индийской компании и формальному завершению правления династии Великих Моголов, премьер-министр Бенджамин Дизраэли (1804–1881) в 1874 г. предложил королеве принять титул Императрицы Индии. Соответствующий акт был принят парламентом в 1876 г.], а ее вице-король, лорд Литтон [Роберт Бульвер Литтон (1831–1891) — британский дипломат и поэт, вице-король Индии (должность, аналогичная прежнему генерал-губернатору), позднее — посол Великобритании во Франции. Приверженец идей социального дарвинизма.], прибывший с визитом, был встречен «традиционными» празднествами и торжественными приемами (durbars) по всей стране, а также большим Имперским собранием в Дели [Речь идет о понятии «дарбар» (с персидского «царский двор»). В данном случае — торжественная церемония коронации императорами Индии королей и королев Соединенного Королевства. Проводилась трижды — в 1877, 1903 и 1911 гг. Лично монарх присутствовал лишь на последней.], как будто власть королевы обеспечивалась в основном не силой и односторонними указами, а древним обычаем [Cohn B. S. Representing Authority in Victorian India. // Eric Hobsbawm and Terence Ranger. eds. The Invention of Tradition. Cambridge: Cambridge University Press, 1983. P. 185–207.].

Подобные конструкты создавались и противоположной стороной, когда восставшее местное население (natives) изображало свое доколониальное прошлое. Во время Войны за независимость Алжира (1954–1962) деколонизация подтолкнула алжирцев и мусульман создавать образы того, как, согласно их предположениям, выглядели их предки до французской колонизации. Та же стратегия просматривается в текстах многих национальных поэтов и прозаиков, созданных во время борьбы за независимость или освобождения многих территорий колониального мира. Я хочу подчеркнуть мобилизующую силу создаваемых в этих ситуациях образов и традиций и их вымышленный, фантастический, хотя и романтически окрашенный характер. Вспомним, какую роль сыграл Йейтс, его Кухулин [Кухулин — герой и полубог Ульстерского цикла ирландской мифологии. Улад (Ульстер) — название региона на севере Ирландии. Цикл мифов и легенд, относящихся к этой области, был записан в XI–XV вв. Эти записи вдохновляли ирландских поэтов и писателей, однако их историческая подлинность была поводом для дискуссий и обсуждений.] и «Большие дома» [Big Houses — крупные постройки (замки, усадьбы), ставшие символом протестантского владения в Ирландии.] в формировании образа прошлого Ирландии, которым могли восхищаться деятели национального движения. В постколониальных национальных государствах необходимость таких сущностей, как «кельтский дух», «негритюд» [«Кельтский дух» — современная попытка обобщить информацию об обрядах, традициях и ценностях древних кельтов за счет изучения их мифов и легенд. Негритюд — разработанное франкоязычными африканскими критиками, литераторами и политиками понятие, обозначающее культурно-философскую доктрину утверждения африканской идентичности.] или ислам, становится очевидной: они связаны не только с местными манипуляторами, позволяя тем в том числе прикрывать текущие ошибки, коррупцию или тиранию, но и с имперским контекстом, с которым местные манипуляторы боролись, из которого они вышли и потребность в котором они ощущают.

Многие имперские оценки, лежавшие в основе колониальных завоеваний, сохраняют актуальность, несмотря на обретение независимости большинством колоний. В 1910 году французский защитник колониализма Жюль Арман [Франсуа-Жюль Арман (1845–1921) — французский медик, путешественник и дипломат. Участник исследований французского Индокитая (современные Лаос, Вьетнам, Камбоджа). Был послом в Японии в период Русско-японской войны (1904–1905). Член Французского географического общества.] говорил так:

...

Необходимо признать в качестве принципа и точки отсчета тот факт, что существует иерархия рас и цивилизаций, что мы принадлежим к высшей расе и цивилизации, и одновременно признать, что это превосходство, наделяя нас правами, накладывает взамен строгие обязательства. Основным оправданием завоевания туземных народов служит убежденность не только в нашем материальном превосходстве — в механике, экономике и военном деле, — но и в моральном. Наше достоинство покоится на этой черте, и она подкрепляет наше право управлять остальным человечеством. Материальная власть — это всего лишь средство для достижения этой цели [Цит. по: Curtin P. D. ed. Imperialism. New York: Walker, 1971. P. 294–295.].

Декларация Армана служит удивительным предвестником сегодняшней полемики вокруг превосходства западной цивилизации над другими, вокруг высшей ценности западного гуманизма, превозносимой такими консервативными мыслителями, как Аллан Блум [Аллан Блум (1930–1992) — американский философ, специалист по античной философии.]; принципиальной подчиненности (и опасности) не-западных жителей, провозглашаемой япононенавистниками, идеологическими ориенталистами и критиками «туземного» движения в Азии и Африке.

Соответственно, перенесение культурных оценок в настоящее играет не меньшую роль, чем собственно прошлое. По причинам, отчасти вплетенным в имперский опыт, старые различения между колонизаторами и колонизированными проступили вновь в том, что сегодня формулируется иногда как отношения Север — Юг. Это повлекло за собой актуализацию защитных механизмов, идеологические и риторические битвы, тлеющую враждебность, которая служит быстрым триггером для опустошительных войн, что отчасти уже произошло. Можем ли мы как-то переосмыслить имперский опыт, кроме как в терминах иерархии, то есть преобразовать наше понимание прошлого и настоящего, наши оценки в отношении будущего?

Мы должны начать с описания наиболее общих способов, при помощи которых люди обращаются с переплетенным, многосторонним наследием империализма. И речь идет не только о тех, кто уехал из колоний, но и о тех, кто жил там изначально и остался жить — о туземных жителях (natives). Многие люди в Англии, вероятно, ощущают угрызения совести и испытывают сожаление по поводу действий своего государства в Индии, но много и тех, кто скучает по старым добрым временам, даже если ценность тех дней, причина их завершения и собственные оценки местного национализма остаются в форме неразрешенных вопросов с меняющимися ответами. В первую очередь это проявляется, когда дело касается расового вопроса, как это произошло во время кризиса после публикации «Сатанинских стихов» Салмана Рушди и последующей фетвы, в которой аятолла Хомейни [«Сатанинские стихи» — четвертый роман Салмана Рушди, изданный в 1988 г., отрицательно воспринятый как в Индии, так и в мусульманских странах. Роман был полон аллюзий и на духовного лидера Исламской революции в Иране аятоллу Рухоллу Хомейни (1900–1989). В 1989 г. Хомейни, будучи специалистом по исламскому праву, выпустил свое юридическое заключение (фетва), в котором призвал к преследованию и убийству Рушди и издателей романа. В результате Рушди был вынужден скрываться. В 2022 г. во время лекции в Нью-Йорке на писателя было совершено нападение, в результате которого он получил многочисленные ножевые ранения.] приговорил автора к смерти.

Но не менее оживленными и разнообразными являются дебаты о колониальной практике и имперской идеологии в странах третьего мира. Значительные группы населения полагают, что при всей горечи и унижениях поработившей их власти она тем не менее принесла им выгоды — либеральные идеи, национальное самосознание, технологии, — которые со временем сделали империализм значительно менее отвратительным. Другие жители постколониальной эпохи ретроспективно размышляют о колониализме, чтобы лучше понять трудности настоящего, с которыми столкнулись новые независимые государства. Реальные проблемы демократии проявляются в государственном преследовании тех интеллектуалов, которые продолжают проявлять смелость в своих мыслях и практиках, — это Экбаль Ахмад и Фаиз Ахмад Фаиз в Пакистане, Нгуги ва Тхионго в Кении, Абдельрахман-эль-Муниф в арабском мире [Фаиз Ахмад Фаиз (1911–1984) — пакистанский поэт, журналист; Абдельрахман-эль-Муниф (Абд аль-Рахман аль-Муниф; 1933–2004) — саудовский романист, журналист.]. Непримиримость, радикальность суждений этих крупных мыслителей и художников не ослабевает ни под тяжестью страданий, ни под суровостью наказаний.