Возможно, напрасно, но я надеюсь, что история империализма, рассказанная через призму культуры, может пригодиться как в качестве наглядных примеров, так и в профилактических целях. В XIX–XX веках империализм неумолимо продвигался вперед, но параллельно развивалось и движение сопротивления. Методологически я пытаюсь показать две эти силы вместе. Это ни в коей мере не защищает восставших жителей колоний от критики. Как показывает любое исследование постколониальных государств, удачи и неудачи национализма (к последним можно отнести сепаратизм и нативизм [Нативизм — ограничение прав мигрантов в пользу местного населения.]) не всегда в сумме создают привлекательную картину. Об этом, конечно, следует говорить не только чтобы показать, что у Иди Амина [Иди Амин (около 1925–2003) — угандийский военный и политический деятель. Проводил политику террора против собственного населения.] и Саддама Хусейна всегда были альтернативы. Западный империализм и национализм третьего мира питают друг друга, но даже в худших своих проявлениях они не являются ни монолитными, ни предопределенными. Культура также не монолитна, и она не может быть эксклюзивной собственностью Востока или Запада или же каких-то групп, состоящих из мужчин или женщин.

И все-таки это довольно мрачная история, зачастую — обескураживающая. Сегодня ее смягчает появление в разных точках нового политического интеллектуального сознания. Это второе опасение, которое сподвигло меня на создание этой книги. Как бы много ни раздавалось причитаний о том, что старое течение гуманитарных исследований подчинилось политическому давлению, тому, что называется культурой жалобы, разного рода чрезвычайно переоцененных претензий, высказанных от имени ценностей «Запада», «феминизма», «афроцентризма» или «исламоцентризма», этим все не исчерпывается. Возьмем, к примеру, сферу ближневосточных исследований. В тот момент, когда я писал «Ориентализм», в ней доминировал агрессивно маскулинный и снисходительный тон. Но даже если взять только работы, вышедшие за последние три-четыре года, — «Завуалированные эмоции» Лайлы Абу-Лагод [Лайла Абу-Лагод (род. 1952) — антропологиня, проводившая полевые исследования в Египте, профессорка Колумбийского университета.], «Женщина и гендер в исламе» Лейлы Ахмед [Лейла Ахмед (род. 1940) — специалистка по религиоведению, исследовательница ислама, преподавательница Гарварда.], «Женское тело» и «Женский мир» [Федва Молти-Дуглас (род. 1946) — писательница и исследовательница, специалистка по исследованию феминизма и гендерных вопросов. Заслуженная профессорка Университета Индианы.] Федвы Молти-Дуглас [Abu-Lughod L. Veiled Sentiments: Honor and Poetry in a Bedouin Society. Berkeley: University of California Press, 1987; Ahmed L. Women and Gender in Islam: Historical Roots of a Modern Debate. New Haven: Yale University Press, 1992; Malti-Douglas F. Woman’s Body. Woman’s World: Gender and Discourse in Arabo-Islamic Writing. Princeton: Princeton University Press, 1992.], то проступают совершенно иные идеи в отношении ислама, арабов и Ближнего Востока, подрывающие в значительной степени прежний деспотизм. Это продвигающие феминистские взгляды работы, но важность их состоит в том, что они не носят исключающий характер. Они демонстрируют разнообразие и сложность опыта, существующего под слоем тотализирующего дискурса ориентализма и ближневосточного (по преимуществу мужского) национализма. Тексты глубоко продуманы с политической и интеллектуальной точки зрения, соответствуют лучшим теоретическим историческим научным образцам. Авторы ангажированы, но не скатываются в демагогию, чувствительны к женскому опыту, но не впадают в крайности. Эти работы написаны учеными разного происхождения с разным образовательным бэкграундом, но все они находятся в диалоге относительно положения женщин на Ближнем Востоке.

Ревизионистское течение в науке, представленное также «Риторикой английской Индии» Сары Сулери [Сара Сулери Гудйер (1953–2022) — писательница и профессорка английской литературы в Йельском университете.] и «Критическими площадками» [Лайза Лоу (род. 1955) — специалистка по миграции, исследованиям этничности и расы, а также истории Америки в Йеле.] Лайзы Лоу [Suleri S. The Rhetoric of English India. Chicago: University of Chicago Press, 1992; Lowe L. Critical Terrains: French and British Orientalisms. Ithaca: Cornell University Press, 1991.], как минимум разнообразило, если не полностью сломало представление о географии Индии и Ближнего Востока как о гомогенной и упрощенно понимаемой области. Ушли в прошлое бинарные оппозиции, столь дорогие националистическому и империалистическому предприятию. Взамен мы начинаем ощущать, что старые авторитеты нельзя просто заменить новыми, зато быстро проступают новые ориентиры, протянувшиеся через границы, классы, нации и сущности, и именно эти новые линии бросают сегодня вызов определению статичного понятия идентичности, которое было сердцевиной культурной мысли в эпоху империализма. Более чем пятисотлетняя история систематического обмена между европейцами и «другими» пронизана всего лишь одной идеей с небольшими вариациями: есть «мы» и «они», и каждый образ остается ясным, устоявшимся и непоколебимо самоочевидным. Я уже писал в «Ориентализме», что это различие восходит к текстам древних греков о варварах, но кто бы ни находился у истоков подобного представления об «идентичности», к XIX веку оно стало лейтмотивом как империалистических культур, так и культур, пытающихся сопротивляться проникновению Европы.

Мы остаемся наследниками стиля, в котором человек определяется через нацию, которая черпает свою власть из предположительно непрерывной традиции. В Соединенных Штатах вопросы культурной идентичности, разумеется, уступают по значимости спорам о том, какие книги и персоналии составляют «нашу» традицию. В целом попытки доказать, что та или иная книга входит (или не входит) в «нашу» традицию, — это одно из самых изнурительных занятий, которое можно себе представить. Оно гораздо чаще провоцирует эксцессы, чем привносит точность в историческое наследие. Хочу только отметить свою нетерпимость к позиции, что «мы» должны быть озабочены только — или в основном — тем, что есть «наше», и тем более я не примирюсь с теми, кто требует от арабов читать арабские книги, использовать арабские методы и так далее. Как любил говорить Сирил Джеймс, Бетховен в той же мере принадлежит жителям Вест-Индии [Вест-Индия — историческое название островов Карибского моря.], как и немцам, потому что его музыка — это часть всемирного наследия человечества.

Идеологические дебаты вокруг проблемы идентичности логичным образом переплетаются с интересами и повестками различных групп, в которые входят далеко не только угнетаемые меньшинства, настаивающие на приоритетах, отражающих именно их интересы. Поскольку значительная часть книги посвящена тому, что читать об актуальной истории, то здесь я лишь кратко резюмирую свои идеи. Прежде чем мы договоримся о том, из чего сделана американская идентичность, мы должны признать, что, будучи обществом иммигрантов-поселенцев, выстроенным на развалинах внушительного туземного присутствия, американская идентичность слишком разнообразна, чтобы быть унитарной и гомогенной. Даже внутри нее происходит битва между сторонниками унитарной идентичности и теми, кто склонен рассматривать ее как многосоставную сущность, не сводимую к чему-то одному. Эта оппозиция предполагает две разные точки зрения, две историографии: одну — линейную и категоризирующую, вторую — полифоничную и кочевую.

Мой тезис: только вторая точка зрения полностью восприимчива к реалиям исторического опыта. Все культуры вовлечены друг в друга, отчасти благодаря империи. Культура не бывает отдельной и чистой, все культуры гибридны, гетерогенны, исключительно дробны и немонолитны. Это справедливо в равной мере как для Соединенных Штатов, где многое выстроено на опасностях «не-американизма», так и для современного арабского мира, где подобную роль выполняют угрозы «арабизму». Охранительный, реакционный, даже параноидальный национализм зачастую, к сожалению, вплетен в полотно образования, когда школьников и студентов учат почитать и восхвалять уникальность своей традиции (обычно и неизбежно за счет других). Именно к таким, некритичным, неразмышляющим формам обучения и обращена моя книга, предлагающая корректирующую и терпеливую альтернативу, а также новые варианты исследования этих форм. В процессе написания я пользовался утопическим пространством университета, который, на мой взгляд, должен оставаться местом, где подобные жизненно важные проблемы изучаются, обсуждаются и обдумываются. Если университет станет местом, где социальные и политические вопросы навязываются или разрешаются, то у него пропадет важная функция, и он превратится в дополнение к правящей политической партии [Проблема положения университета и его роли в создании иерархий, включенности университета в политические процессы — одна из тем, связанных с современными процессами деколонизации. См. подробнее: Gebrial D, Gurminder K., Nisancioglu B. K. Decolonising the University. Pluto press, 2018.].

Не хотелось, чтобы меня неправильно поняли. Несмотря на всё свое культурное разнообразие, Соединенные Штаты являются и, несомненно, останутся цельной нацией. Это же справедливо и для других англоговорящих стран (Великобритания, Новая Зеландия, Австралия, Канада), и даже для Франции, где сегодня живут большие иммигрантские диаспоры. Разумеется, в обсуждении этих вопросов много полемической поляризации, о которой Артур Шлезингер [Артур Шлезингер (1917–2007) — американский историк и социолог.] говорит как о болезненном изучении истории, но, на мой взгляд, всё это не предвещает распад республики [Schlesinger. Jr. A. M. The Disuniting of America: Reflections on a Multicultural Society. New York: Whittle Communications, 1991.]. В целом лучше исследовать историю, чем подавлять или отрицать ее. Тот факт, что Соединенные Штаты включают в себя столько историй, настойчиво требующих внимания, никак не должен пугать, поскольку многие из них существовали здесь всегда и именно они создали единое американское общество, политиков и даже стиль историографии. Другими словами, результатом актуальных дебатов на тему мультикультурализма едва ли станет «ливанизация» [«Ливанизация» — превращение государства в очаг затяжного конфликта как результат неудачных политических решений.] страны, а если эти дебаты укажут путь политических изменений, по итогам которых женщины, меньшинства и недавние иммигранты разглядят себя в этой истории, то этого не следует бояться, от этого не следует защищаться. Необходимо помнить, что нарративы эмансипации и просвещения в своих самых мощных формах были нарративами объединения, а не разделения, историями людей, некогда исключенных из основной группы, а теперь сражающихся за свое место в ней. И если старые, привычные идеи основной группы оказались недостаточно гибкими или щедрыми, чтобы принять новые группы, то следует менять именно эти идеи, что гораздо лучше, чем отвергать сами группы.

Последнее, на чем я хочу акцентировать ваше внимание, — то, что эта книга написана изгнанником. По объективным причинам, неподвластным моему контролю, я вырос арабом с западным образованием. Сколько себя помню, я ощущал свою принадлежность к обоим мирам, полностью не относя себя ни к тому, ни к другому. Однако за время моей жизни те части арабского мира, к которым я был наиболее привязан, либо полностью были изменены войнами и гражданскими конфликтами, либо просто перестали существовать. На протяжении длительных периодов времени я оставался аутсайдером и в США, особенно когда они объявили войну и встали в глухую оппозицию к (далеким от совершенства) арабским культурам и обществам. Но когда я говорю «изгнанник», то не подразумеваю под этим какую-то печаль или лишения. Напротив, принадлежность, так сказать, к обеим сторонам имперской пропасти позволяет вам их обе понять. Кроме того, Нью-Йорк, где писалась вся книга, во многих отношениях остается городом изгнанников par excellence и при этом включает в себя манихейскую городскую колониальную структуру, описанную Фаноном [Фанон в работе «Черная кожа, белые маски» упоминает планировку и образ города Фор-де-Франс, столицы Мартиники, сопоставляя его с местным населением и их отношением к метрополии. «Манихейская структура» — отсылает к дуализму, радикальному противопоставлению двух элементов. См. подробнее: Фанон Ф. Черная кожа, белые маски. М.: Музей современного искусства «Гараж», 2022.]. Возможно, окружающая меня среда стимулировала вопросы и толкования, приведенные в этой книге, но она, безусловно, дала мне возможность ощущать принадлежность более чем к одной истории и более чем к одной группе. В какой мере такое состояние может рассматриваться как здоровая альтернатива обычному чувству принадлежности только к одной культуре и лояльности к одному народу, решать читателю.