Эдвард Сент-Обин
Патрик Мелроуз. Книга 2
Молоко матери
Посвящается Люсиану
Август 2000 года
1
При рождении его чуть не убили: несколько дней кряду не давали ему спать, заставляя таранить головой закрытую матку; душили пуповиной; кромсали материнский живот холодными ножницами; зажали ему голову в тиски и, выкручивая шею, потащили прочь из родного дома, светили в глаза фонариком, дергали и ворочали, ставили над ним какие-то опыты… И в довершение всего разлучили с лежавшей на столе полумертвой матерью. Быть может, надеялись, что так он забудет о ностальгии по прежнему миру? Сперва сунули в тесную утробу (вдруг да захочется на волю), а потом притворились, будто убивают — пусть радуется обретенной свободе, хотя бы и в этой шумной пустыне, под ненадежной защитой только маминых рук, а не всего ее уютного теплого тела, составлявшего некогда его мир.
Шторы вдыхали в больничную палату свет. Сперва набухали жарким воздухом с улицы, а потом вновь приникали к высоким балконным дверям, приглушая ослепительное сияние дня.
Кто-то открыл дверь, шторы вспорхнули и затрепетали; на столе зашуршала бумага, комната побелела, и шум дорожных работ с улицы стал чуть громче. Потом дверь хлопнула, шторы вздохнули и свет померк.
— Ох, опять цветы! — застонала мама.
Сквозь прозрачные стенки кроватки-аквариума ему было видно все, что творилось вокруг. Из вазы на него поглядывала липким глазом растопыренная лилия. Сквозняк иногда доносил перечный аромат фрезии, от которого тянуло чихать. Кровавые разводы на маминой ночной сорочке мешались с рыжими пятнами пыльцы.
— Как это мило… — Мама засмеялась от бессилия и возмущения. — Может, в уборной найдется для них местечко?
— Нет, там уже стоят розы, и подоконник забит всяким барахлом.
— Боже, это невыносимо. Бедные цветы губят сотнями и запихивают в белые вазочки, чтобы нас порадовать. — Она все смеялась, а по щекам текли слезы. — Лучше бы их оставили в саду…
Медсестра заглянула в карту.
— Пора принимать вольтарен, — сказала она. — Иначе опять заболит. — Она посмотрела на Роберта: в пульсирующей мгле он разглядел ее голубые глаза. — Какой осмысленный взгляд у вашего мальчика. Он явно строит мне глазки!
— С ним ведь все хорошо? — Маму внезапно обуял ужас.
Роберту тоже стало страшно. Даже в разлуке их связывала одинаковая беспомощность, как жертв кораблекрушения, вынесенных морем на незнакомый дикий берег. Не в силах ползти по песку, они просто лежали, утопая в ослепительном свете и грохоте. Впрочем, факт оставался фактом: их разлучили. Мама теперь снаружи, он это понимал. Для нее дикий берег — лишь новая роль, а для него — новый мир.
Причем мир этот казался странно знакомым. Он всегда знал, что снаружи что-то есть. Прежде он думал, будто живет в самом сердце мира, состоящего из воды и приглушенных звуков. Но теперь стены рухнули, и он увидел, какая кругом неразбериха. Что же делать? В этом оглушительно-ярком месте с тяжелой атмосферой нельзя больше ни пинаться, ни кувыркаться, и воздух жжет кожу.
Вчера он решил, что умирает. Может, так оно и было? Кругом неопределенность, и только одно не подлежит сомнению: они с матерью — больше не единое целое. После разлуки любовь к ней приобрела новую остроту. Раньше мама всегда была рядом, а теперь он мог лишь мечтать о близости. Ничего печальнее этого первого вкуса тоски по ней не было на свете.
— Ай-ай, что случилось? — запричитала медсестра. — Мы проголодались или просто хотим на ручки?
Она достала его из аквариума, пронесла над пропастью, разделявшей кровати, и положила прямо в мамины руки, на которых синели кровоподтеки.
— Постарайтесь подержать его у груди подольше, а потом поспите, если сможете. Вы оба так настрадались за эти два дня.
Он был раздавлен и безутешен. Как жить в этом мире, полном накала и сомнений? Он срыгнул молозивом на мать, и в последовавшие за этим мгновения расплывчатой пустоты обратил внимание на шторы, взбухающие ярким светом. Ага, вот как здесь все устроено. Тебя пытаются очаровать и отвлечь всякими штуками, чтобы ты забыл о разлуке.
Впрочем, не стоит преувеличивать потерю. Прежний мир становился тесноват. Ближе к концу он отчаянно мечтал о свободе, но представлял себе ее совсем иначе: как возвращение в безбрежный океан своей юности, а не изгнание в этот жестокий край. И даже во сне ему не удавалось вернуться в океан: между ним и прошлым висела пелена ужаса и насилия.
Его медленно понесло к липким границам сна. Куда он попадет — в мир, где можно плавать и кувыркаться, или обратно в мясорубку родовой палаты?
— Бедный мой малышок, тебе просто приснился дурной сон, — сказала мама, гладя его по голове.
Плач начал стихать.
Она поцеловала его в лоб, и он вдруг осознал: хоть они с мамой больше не вместе, мысли и чувства у них по-прежнему одни. Он содрогнулся от облегчения и принялся наблюдать за шторами.
Видимо, он заснул, потому что теперь в палате был папа, который уже болтал без умолку:
— Я сегодня посмотрел несколько квартир, и могу сказать, что дела наши плохи. Лондонский рынок недвижимости — это ад кромешный. Я склоняюсь к запасному варианту.
— А есть запасной вариант? Я забыла.
— Не менять жилье. Поделим кухню пополам, в кладовке будут храниться его игрушки, а кровать встанет на место холодильника.
— А швабры куда?
— Не знаю, куда-нибудь.
— А холодильник?
— В кладовку рядом со стиральной машиной.
— Не влезет.
— Откуда ты знаешь?
— Просто знаю, и все.
— Не суть… что-нибудь придумаем. Я пытаюсь рассуждать практично. С рождением ребенка многое меняется, знаешь ли. — Папа наклонился к маме поближе и прошептал: — В конце концов, мы всегда можем уехать в Шотландию.
Он научился быть практичным. Жена и сын тонут в луже смятения и чувств, и ему надо их спасти. Роберт чувствовал все, что чувствует он.
— Какие крошечные у него ручки, — сказал папа. — Он приподнял ладошку Роберта мизинцем и поцеловал. — Можно мне его подержать?
Мама протянула его папе:
— Обязательно поддерживай головку. Шея у него пока слабая.
Все занервничали.
— Так? — Папина рука поползла вдоль позвоночника и скользнула Роберту под голову.
Он постарался успокоиться: не хотелось расстраивать родителей.
— Вроде бы. Я и сама толком не знаю.
— Ох… Как это нам позволили завести ребенка без лицензии? В наше время даже собаку без лицензии не купишь; да что там собаку — телевизор! Может, позовем нянечку — пусть нас научит? Как бишь ее…
— Маргарет.
— Кстати, где Маргарет будет спать до нашего отъезда к маме?
— Говорит, диван ее вполне устроит.
— Да, но устроит ли она диван…
— Ну что ты такое говоришь? Она, между прочим, на «химической диете».
— Как любопытно! Няня прямо открывается мне новыми гранями.
— Она очень опытная.
— А мы — разве нет?
— Я про младенцев.
— Ах да, младенцы…
Отец потерся об него колючей щекой и чмокнул в ухо.
— Зато мы его обожаем, — сказала мама сквозь слезы. — Разве этого не достаточно?
— Быть обожаемым двумя недоделанными родителями в убогой квартирке? Слава богу, у него есть поддержка в лице двух бабушек: у одной вечный отпуск, а вторая так печется о планете, что не способна порадоваться рождению очередного вандала, который с малолетства примется транжирить ее драгоценные ресурсы. Дом моей матери уже настолько полон шаманских погремушек, всяких «тотемных животных» и «внутренних детей», что настоящий ребенок там не поместится.
— Все будет хорошо. Мы больше не дети, мы — родители.
— Нет, мы — и то и другое, в этом вся беда. Знаешь, что мне на днях сказала мама? На ребенка, рожденного в развитой стране, тратится в двести сорок раз больше ресурсов, чем на ребенка, рожденного в Бангладеш. Если б нам хватило самоотверженности усыновить двести тридцать девять бангладешских детей, она оказала бы нам куда более теплый прием, но этот новорожденный Гаргантюа, который забросает грязными подгузниками десятки свалок, а потом, желая поиграть в крестики-нолики с виртуальным приятелем из Дубровника, начнет клянчить компьютер, вычислительная сила которого позволит запустить ракету на Марс, не заслуживает ее одобрения. — Папа умолк. — Все нормально?
— Я счастлива как никогда. — Мама вытерла рукой мокрые щеки. — Просто чувствую себя такой пустой.
Она поднесла голову младенца к груди, и тот принялся сосать. В рот полилась тонкая струйка знакомых ощущений из прежнего дома: они с мамой вновь были вместе. Он чувствовал ее сердцебиение. Покой окутал его с ног до головы, как новая утроба. Может, здесь не так уж и плохо — просто сюда трудно попасть.
Вот все, что Роберт запомнил о первых днях своей жизни. Воспоминания вернулись к нему в прошлом месяце, когда у него родился младший брат. Вполне может быть, что разговор родителей он подслушал недавно, но их слова напомнили ему о времени, проведенном в роддоме, так что воспоминания в любом случае были достоверны и принадлежали ему.
