Анекдоты пушкинского времени и последующих эпох щедро, хотя и неравномерно рассыпаны по многочисленным и далеко не всегда опубликованным мемуарам, записным книжкам, дневникам, письмам, альбомам. Наследие старинных русских рассказчиков и острословов не должно быть забыто.

Исторический анекдот — не просто часть русской культуры. Без анекдотов XVIII и XIX столетий невозможно в полной мере оценить и современность. Биографическая мелочь, этюд, выразительная деталь быта, психологическая характеристика, портрет исторической личности, представленной не в парадном мундире, а в халате, — из этих как будто незначительных и явно внелитературных форм вырос особый жанр, и вырос он в ходе противопоставления большим официальным формам.

Может быть, именно поэтому анекдот всегда выполнял и выполняет до сих пор функцию дегероизации личности или того или иного исторического события. Анекдот «раздевает» реальность, освобождая её от общественных условностей.

Отталкивание от внешне грандиозных и во многом искусственных построений вывело в центр и сделало полноценным и востребованным жанром острый, резкий штрих, нелепый случай, невероятное реальное происшествие — то, что позже кристаллизовалось и оформилось в анекдоте.

Точно так же и в XX веке неприятие советского официоза, потребность в дегероизации необычайно повысили художественный статус анекдота, мощно активизировали его творческий потенциал. Так, именно анекдот стал главным, определяющим материалом при оформлении художественного мира Сергея Довлатова. И именно анекдот историко-биографический, анекдот в пушкинском его понимании и лег в основу довлатовских записных книжек «Соло на ундервуде» и «Соло на IBM». Эти тексты самым непосредственным образом восходят к «Table-talk» А. С. Пушкина и к «Старой записной книжке» П. А. Вяземского.

Анекдот для андеграунда оказался просто необходим. Понадобилось буквально все: его жанровая специфика, его традиции, склонность к обнажению, к раздеванию реальности, к решительному соскабливанию с действительности слоев внешнего формального этикета. Анекдот в эстетическом подполье легко и органично, ничуть не изменяя себе, стал обвинительным документом, убедительным свидетельством аномальности мира.

Как в XVII–XVIII веках во Франции, как в России в пушкинское время, так и теперь анекдот не просто эксплуатируется в качестве удобной формы, но является носителем историософской концепции, служит особым способом восприятия реальности.

Да, анекдот — мелочь, но мелочь крайне забавная, выразительная и чрезвычайно показательная. Он соединяет поколения, сцепляет разные эпохи. Приведем для примера анекдот, записанный Нестором Кукольником:

Незабвенный Мордвинов, русский Вашингтон, измученный бесполезной оппозицией, вернулся из Государственного совета недовольный и расстроенный.

— Верно, сегодня у вас опять был жаркий спор?

— Жаркий и жалкий! У нас решительно нет ничего святого. Мы удивляемся, что у нас нет предприимчивых людей, но кто же решится на какое-нибудь предприятие, когда не видит ни в чем прочного ручательства, когда знает, что не сегодня, так завтра по распоряжению правительства его законно ограбят и пустят по миру. Можно принять меры противу голода, наводнения, противу огня, моровой язвы, противу всяких бичей земных и небесных, но противу благодетельных распоряжений правительства — решительно нельзя принять никаких мер [См.: Курганов Е. Литературный анекдот пушкинской эпохи. Хельсинки, 1995. С. 217.].

Анекдот — поистине неумирающий жанр, жанр, постоянно возрождающийся из пепла, дабы не прерывалась связь времен.

О законе пуанты в анекдоте

Закон пуанты

То, что финал анекдота должен быть неожиданным, непредсказуемым, разрушающим стереотипы традиционного восприятия, — это очевидно. Тут не нужно ничего доказывать. Но вслед за фиксацией той совершенно особой роли, которую играл в процессе развертывания анекдота финал, неизбежно встает вопрос: каким же именно образом достигается этот эстетический эффект непредсказуемости и проявляется ли здесь какая-либо закономерность?

Да, такая закономерность есть. Специфическое построение анекдота, его исключительный динамизм во многом определяет закон пуанты.

Анекдот, как известно, может состоять всего из нескольких строчек, а может представлять собой, при неизбежной скупости деталей и характеристик, более или менее развернутый текст, прообраз новеллы. Но в любом случае в анекдоте с первых же слов задается строго определенная эмоционально-психологическая направленность. И в финале она обязательно должна быть смещена, нарушена. Заключительная реплика анекдота принадлежит уже совершенно иному эмоционально-психическому измерению. При этом обычно происходит резкая смена смысловых значений, действующие лица анекдота вдруг оказываются говорящими как бы на разных языках.

Возникающая ситуация НЕ-ДИАЛОГА и есть эстетический нерв анекдота, есть то, ради чего, собственно, он и рассказывается. Главное тут заключается не в комизме, а в энергии удара, в столкновении разных конструктивных элементов. Достоверное, убедительное, эффектное соединение несоединимого и объясняет характер острия анекдота.

Вообще жанр этот в целом представляет собой своего рода психологический эксперимент — моделирование неожиданной, трудно представимой ситуации. При этом совершенно обязательным является одно условие: ситуацию нужно показать именно как реальную, может быть, на первый взгляд и странную или хотя бы нелепую, но при этом вполне согласующуюся с внутренними законами нашего мира. Ни в коем случае не должно возникнуть ничего похожего на произвольное, эклектичное соединение разных психологических структур. Соединение это должно выглядеть при всей неожиданности по-своему оправданным, по-своему мотивированным. Приведу в качестве примеров два анекдота об А. Л. Нарышкине. Они, по канонам жанра, построены на столкновении разных смыслов; мотивировка же остроумных и неожиданных ответов А. Л. Нарышкина коренится в его репутации — он был знаменит своими долгами:

— Отчего ты так поздно приехал ко мне? — как-то раз спросил его (А. Л. Нарышкина. — Е.К.) император.

— Без вин виноват, Ваше Величество, — отвечал Нарышкин, — камердинер не понял моих слов: я приказал ему заложить карету; выхожу — кареты нет. Приказываю подавать — он подает мне пук ассигнаций. Надобно было послать за извозчиком [Исторические рассказы и анекдоты из жизни русских государей и замечательных людей XVIII и XIX столетий. СПб, 1885. С. 284.].

Раз при закладе одного корабля государь спросил Нарышкина:

— Отчего ты так невесел?

— Нечему веселиться, — отвечал Нарышкин, — вы, государь, в первый раз в жизни закладываете, а я каждый день [Пыляев М. И. Старый Петербург. СПб, 1889. С. 113.].

Мгновенное переключение в финале эмоционально-психологических регистров и есть закон пуанты в анекдоте.

Очень часто закон этот осуществляется через реализацию метафоры. Данное обстоятельство связано с тем, что соединение в анекдоте несовместимых логико-психологических структур не может быть совершенно произвольным. Нужна своего рода зацепка, оправдывающая, объясняющая столкновение. Происходит следующее: берется метафора, а в финале ВДРУГ дается ее буквальное прочтение, то есть подключается взгляд человека, находящегося за пределами той системы представлений, одним из выражений которой является введенная в анекдот метафора. Поэтому функция метафоры в анекдоте зачастую сводится к роли такой вот зацепки. Метафора фактически объясняет, почему не совпадающие друг с другом измерения вдруг оказываются рядом и почему это правомерно.

В результате ввода метафорического ряда, а затем его деметафоризации происходит игровое, эстетически наполненное смешение двух планов — реального и образного. Последний в итоге как бы разлагается на составные элементы, и тогда «уставшая» метафора освежается.

Таким образом, в анекдоте постоянно происходит процесс, который можно назвать ОМОЛОЖЕНИЕМ МЕТАФОРЫ.

Совершенно типична ситуация, когда, скажем, записной «острослов-проказник» (формулировка Ю. М. Лотмана), сознательно играя в непонимание, ставит рядом понятия, выражаемые сходными или даже внешне идентичными словесными образами, но, по сути, глубоко отличными друг от друга, то есть осуществляется точно спланированная подмена одного понятия другим. И в финале текста происходит взрыв, который как раз и является эстетическим оправданием анекдота.

Весьма устойчив и такой вариант. В анекдоте буквально с первых же слов задается определенное направление, предполагающее соответствующие реакции читателей или слушателей. В финале же врывается реплика некомпетентной точки зрения, не способной понять ситуацию и потому ненароком разрушающей сложившуюся систему значений. Носитель некомпетентной точки зрения на самом деле принимает одно понятие за другое, он просто «не врубается» в метафору; иными словами, сознательной, заранее продуманной подмены тут уже не происходит — она случается спонтанно, что только добавляет тексту анекдота особой пикантности и остроты.

Жена Педрилло (придворного скрипача и по совместительству шута при Анне Иоанновне. — Е.К.) была нездорова. Ее лечил доктор, спросивший как-то Педрилло:

— Ну что, легче ли жене? Что она сегодня ела?

— Говядину, — отвечал Педрилло.

— С аппетитом? — любопытствовал доктор.

— Нет, с хреном, — простодушно изъяснил шут [Полное и обстоятельное собрание подлинных исторических, любопытных, забавных и нравоучительных анекдотов четырех увеселительных шутов Балакирева, Д’Акосты, Педрилло и Кульковского: в 4 ч. Ч. 3. СПб, 1869. С. 140.].

Однако все-таки довольно часто в финальной реплике анекдота проявляется не позиция носителя некомпетентной точки зрения, а сознательная установка, имеющая целью демонтаж складывавшейся на протяжении всего текста иерархии значений:

Однажды князь А. С. Меншиков в числе других сопровождал императора Николая Павловича в Пулковскую обсерваторию.

Не предупрежденный о посещении императора, главный астроном Струве в первую минуту смутился и спрятался за телескоп.

— Что с ним? — спросил государь.

— Вероятно, Ваше Величество, — заметил Меншиков, указывая на знаки отличия свиты, — он испугался, увидев столько звезд не на своем месте [Наш мир. 1924. № 31. С. 310.].

Была у него (имеется в виду И. А. Крылов) рожа на ноге, которая долго мешала ему гулять, и с трудом вышел он на Невский.

Вот едет мимо приятель и, не останавливаясь, кричит ему:

— А что, рожа прошла?

Крылов же вслед ему:

Конец ознакомительного фрагмента