— Пойдем отсюда, — повторил он.
Кусок в горло не лез, и запить было больше нечем.
Мара кивнула, отставляя кружку.
Но стоило сделать несколько шагов к двери, как тот, что тискал служанку, окликнул:
— Эй, ты!
Эрик не сразу понял, что это относится к ним. Точнее…
— Ты, одаренная!
Мара изумленно оглянулась. Эрик подхватил ее под руку, повлек прочь. Вот же, погуляли!..
— Брось сопляка и иди сюда, говорю!
Эрик застыл. Сопляк, значит. Но рта раскрыть не успел — Мара круто развернулась, выдернув локоть у него из руки:
— Трактирным девкам эйкай! А я — не служанка и пойду с кем хочу. И этот кто-то — явно не ты.
Чистильщик усмехнулся:
— Да, не служанка. У тебя лицо не тронуто солнцем, а руки — тяжелой работой. Еще ты наверняка умеешь не только задирать юбку, но и поддерживать умную беседу, а мне скучно. Что до желания — можно ведь сделать и так…
В воздухе мелькнули нити плетения — мелькнули и растаяли. Эрик мысленно охнул, узнав узор, что способен на время превратить более слабого духом в послушную марионетку. Запрещенное плетение, о котором знали все и которое вовсю использовали, несмотря на запрет.
Успел бы он оборвать нити, если бы чистильщик взялся за дело всерьез, а не показал, что будет, если?..
Мара попятилась, мотая головой. Чистильщик продолжал улыбаться:
— Поверь, со мной интересней, чем с этим мальчишкой. И в постели, и вне ее.
Эрик вспыхнул и задвинул Мару за спину:
— Она не хочет с тобой идти. Оставь. Я только что видел других, кто побежит с радостью.
Чистильщик поднялся из-за стола, шагнул к ним.
— А я не хочу другую. Вот же незадача.
— Альмод, хватит! — Тот, что постарше, придержал его за локоть. — Служанок полно. Оставь детей в покое. Они одаренные, в конце концов.
— Одаренные… — процедил тот почти по слогам. Высвободил руку. — Вижу. И мне плевать. — Он сделал еще шаг, пристально глядя в лицо Эрику. — Отойди и не мешай. Ничего ей не сделается. Да и от тебя не убудет.
Эрик не отвел взгляда — казалось, весь мир сузился до этих темно-серых презрительно прищуренных глаз.
— Тебе ведь не нужна именно она, — сказал он, внезапно поняв. — Ты просто не потерпишь отказа.
— Да, — снова усмехнулся тот. — И что? Что ты с этим сделаешь, одаренный мальчик?
— Эрик, не надо… — прошептала Мара ему в ухо. Руки, обхватившие его за пояс, дрогнули. — Я…
— Нет. Мы уходим. И для этого нам не нужно ничьего дозволения.
— А вот тут ты ошибаешься.
В следующий миг Эрик понял, что не сможет сделать и шага, словно ступни увязли в досках пола. Впрочем, почему «словно»? Он отчетливо видел, как сплелись нити, превращая воздух вокруг его ног в густой, почти каменный. Вот, значит, как…
Вокруг завизжали, бросились по углам, боясь приблизиться к двери.
— Альмод, прекрати! — крикнула уже девушка. Схватила за плечи, оттаскивая назад. — Оставь их!
Тот коротко, без замаха двинул локтем:
— Не лезь!
Чистильщица сложилась, задыхаясь. Эрик, воспользовавшись моментом, толкнул в бок Мару:
— Беги!
Она успела сделать два шага — завязла в густом воздухе, будто муха в киселе. Эрик высвободил ее, рванул нити, спеленавшие самого.
— Беги, говорю!
Вырваться он успел, сделать что-нибудь еще — нет. Легкие внезапно наполнились водой, и он рухнул на четвереньки, отчаянно кашляя. В голове мутилось — то ли от недостатка воздуха, то ли от страха. Захлебываясь, выкашливая и выблевывая воду, он все же сумел зацепить контрольную нить. Вдох. Отчаянный, глубокий, настоящий вдох.
Перед глазами замаячили сапоги, и он швырнул в них сгусток пламени — примитивная чистая энергия Дара, годится лишь для ученика-первогодка, никак не для того, кто через три дня будет защищать магистерскую диссертацию. Но можно ли здраво мыслить, когда сердце колотится как ненормальное, вспотевшие ладони липнут к полу, а желудок подкатывает к горлу от страха?
Он никогда не сражался всерьез — занятия и стычки в коридорах университета с такими же школярами не в счет. Он никогда не сражался с тем, кто убивает тусветных тварей и чья жизнь зависит именно от умения плести нити мира в полную силу.
Сапоги шагнули в сторону — кажется, даже неторопливо. Пламя пронеслось мимо, рассыпалось безвредными искрами. Перед лицом промелькнула рука, стянула ворот, вздернула на ноги.
— Оно того стоило? — поинтересовался чистильщик.
Закричала Мара, бросилась — глупо повиснув на плече чистильщика, словно разом забыла все плетения. Тот даже не глянул в ее сторону, пальцем не пошевелил — а девушку отнесло, швырнуло на пол.
— Так стоило оно того, чтобы умирать?
«Нет!» — кричало что-то внутри. Что угодно, только не…
— Да! — выплюнул Эрик.
Потянулся к Дару последним отчаянным усилием, но чистильщик оборвал нити еще до того, как те успели сплестись. Потом невидимая рука сжала сердце, оно затрепыхалось пойманной птицей, Эрик захрипел, задыхаясь, и мир исчез.
Он открыл глаза, медленно сел. Темнота перед глазами постепенно рассеивалась, сердце вело себя прилично, и можно было дышать, только трясло от запоздалого страха. Мара, рыдая, обняла, уткнулась в плечо. Трактир опустел, хотя на улице вокруг гудел народ, деловито куда-то спешил, старательно не обращая на них внимания. Одаренные сцепились, бывает, редко, но бывает. И как бы вот эти, что едва живы остались, сейчас не решили зло сорвать на тех, кто не вовремя оказался рядом и видел…
— Чем-то помочь, господин?
Лицо трактирщика отчетливо отливало зеленью, но не сбежал, надо же.
— Где… — просипел Эрик.
— Ушли… — всхлипнула Мара. — Бросили хозяину золотой, развернулись и ушли.
Эрик погладил ее по волосам, все еще не понимая, на каком он свете.
— Погуляли, значит…
— Прости! — снова всхлипнула она.
Он покачал головой:
— Ты тут ни при чем. Ему нужен был повод.
Эрик вздохнул, поежился от пробежавшего по хребту холода. Вот, значит, как это бывает, когда смерть проходит в полушаге.
Мара продолжала рыдать, вцепившись в него:
— Он остановил сердце. Я думала…
— Запустила ведь?
Она закивала, все еще прижимаясь к нему лицом.
— Тебя не тронули?
— Нет. — Мара наконец оторвалась от него, заглянула в глаза. — Но я так испугалась…
— Я тоже, — хмыкнул он.
Медленно поднялся, оглядываясь. Просто ушли, значит… Снова затрясло — теперь уже не от страха, а от пережитого унижения. Спалить бы этот трактир к тусветным тварям, чтобы не напоминал. Эрик поднял ладонь, на которой заплясал огонек. Стряхнуть, точно воду с только что мытых рук, и полыхнет так, что ничем не потушишь.
— Господин… — просипел трактирщик.
Эрик оглядел съежившуюся фигуру, перекошенное от страха лицо:
— В доме есть кто-нибудь, кроме тебя? Семья, дети?
Трактирщик мотнул головой:
— На улице бегают. Не губи…
— Уходи. Если не хочешь сгореть вместе с…
Тот заскулил, обхватив руками колени одаренного и что-то бессвязно лепеча. Что-то про семью, которая по миру пойдет. Врет. За золотой, который ему сегодня бросили чистильщики, мастер-каменщик будет полгода работать от рассвета до заката. Да наверняка и еще успел в кубышке припрятать. Не сдохнут.
Впрочем, какое ему, Эрику, до этого дело? Пнуть от души, чтобы отлетел, а потом сбросить с руки огонь, и пусть горит со своим добром, если хочет. Сам выбрал.
— Уйди, — повторил он. — Эти стены не дороже жизни.
Трактирщик отчаянно замотал головой, так и не разжимая рук. Всхлипнул. По лицу покатились слезы. Эрик долго смотрел на него сверху вниз. Ему ни разу еще не приходилось убивать.
— Поди прочь. — Он сжал кулак, гася огонь.
Тот отполз на коленях, сбивчиво благодаря. Эрика снова передернуло. Он порылся в кошеле: золотых не водилось, и нескоро еще заведутся, но серебряк найдется.
— За беспокойство. — Он бросил монету трактирщику. Обернулся к Маре, мотнул головой. — Пойдем домой.
Нагулялись.
Когда перестанет трясти, надо зайти к профессору Стейну и записаться на боевой курс. Зря он считал его уделом тех, кто не умеет пользоваться головой и словами. Как раз будет чем заняться после защиты.
Внутри было удивительно мерзко.
Выбрать время и дойти до профессора Стейна удалось лишь накануне защиты. Хотя, казалось бы, чего там особо идти: поднимись на верхний этаж университета в зал для боев да постучись в дверь. Если профессор не у себя, значит, гоняет группу где-то на улице.
Два года назад Стейн сам предлагал Эрику заниматься, а в перспективе защищать магистерскую по боевым плетениям. Тогда он отказался, и сейчас при одной мысли о том, что придется объяснять, с чего вдруг переменил решение, становилось тошно. В прямом смысле: мутило и слабели колени.
Однако профессор, вопреки ожиданиям, расспрашивать не стал, сказал лишь: «Группу уже не догонишь, приходи после защиты: составим расписание на ближайшие месяцы, а потом видно будет. Может, все же уедешь». Эрик помотал головой: уезжать расхотелось, расхотелось вообще выбираться из университетских стен. Глупая и постыдная слабость, с которой рано или поздно придется справляться, но пока хватало и других дел.
Выйдя из кабинета, Эрик едва не столкнулся с наставником. Человека, что шел рядом с профессором Лейвом, он узнал не сразу. Без темно-зеленого плаща, в синем шитом серебром дублете тот походил на одного из благородных, что часто заглядывали в университет. Особенно незадолго до выпуска: присматривали среди будущих магистров целителя или алхимика, а может, человека в личную дружину.