В воздухе пахло зеленью и свежестью. Что-то задело его за живое. Такое уж это было время года, когда откуда ни возьмись на речную долину накатывал моросящий дождь, а ветер волнами перекатывал цветущие кроны фруктовых деревьев — и он от этого всегда переполнялся надеждой. В ирригационных канавах раздавалось кваканье лягушек, световой день незаметно становился длиннее. На придорожном заборе уселись ястребы, в воздухе туда-сюда мелькали вьюрки. В тени леса токовал дятел. Он никогда никому не говорил, что обращает внимание на такие вещи, но весна всегда приносила ему особую радость, сулила новое начало. Он почувствовал, как его душа пытается дотянуться до этой надежды, но поникает от тяжести поражения.

Он сделал еще погромче. Играл альбом Conneticut Ska группы Spring Heeled Jack, — первый, который катапультировал их на американскую сцену в начале 90-х, — как раз перед тем, как родился Джейк. Он внимательно следил за игрой Пата Гинграса на трубе и сравнивал это с тем, как вся группа звучала после того, как Гинграса заменил Тайлер Джонс. Перечислив все за и против в уме, он решал, например, что стиль Джонса сохранил классическое ска-панк звучание группы, — хотя кого он обманывает? Каждый, у кого есть хоть капля слуха, поймет, что группа полным ходом скатывалась в мейнстримное звучание Mighty Mighty Bosstones, которая потом, собственно, и поглотила некоторых ее членов. Еще он думал о том, что звукоизвлечение Гинграса — это самая настоящая музыка, которая полностью выполняет свою миссию. Так же считал каждый второй фанат ска. Это не имело значения. Это все равно, что его игры. Приходилось как-то убивать время в той тюрьме, в которую превратилась его жизнь. Эта жизнь заменила собой ту, которую он должен был жить — полную музыки и надежды, другую, которая теперь казалась плодом его воображения.

Музыкальные способности Джейка, очевидные с самого рождения, оставались загадкой для его родителей, которые не разделяли музыкальных интересов своего сына. К счастью, учителя Джейка заметили его талант и предложили мальчику вступить в школьную музыкальную группу. Он играл на трубе начиная с пятого класса. И не помнил своей жизни без музыки. Он не знал, как выразить это словами, — эту яркую штуку, которая наполняла его изнутри.

В начале десятого класса Джейку предложили стипендию, которая покрывала три четверти стоимости обучения в частном Корнуэльском колледже искусств в Сиэтле, — почти исключительно из-за того, какие у него были музыкальные способности и рекомендательные письма. Оценки б получше, получилась бы полная халява, но и трех четвертей тоже достаточно. Он собирался изучать теорию и историю музыки и заниматься по классу трубы в качестве первого инструмента. Несколько месяцев он носил письмо о зачислении в кейсе для трубы и вынимал его почитать, когда оставался один, хотя уже и выучил каждую строчку.

«Уважаемый мистер Стивенсон, рады сообщить, что приглашаем Вас в Корнуэльский коллеж искусств…» От этих слов кружилась голова. Но, когда пришло время отправить первый взнос, отец отказался давать ему денег даже взаймы. Эд ничего не хотел слышать от умоляющей жены и ни разу не отвел глаз от экрана.

— Музыкальная школа? Я вас умоляю, — фыркнул он. — Я в его возрасте уже пахал полный рабочий день.

И все. Джейк не хотел даже думать об этой сокрушительной неудаче, но под завывания трубы Гинграса его мысли вновь и вновь принимались метаться между вопросами, на которые не было ответов. А если бы отец одолжил ему денег? Если бы его средняя оценка была выше 2.3, и он получил полную стипендию? Если бы он работал по выходным и наскреб что-нибудь самостоятельно? Ужасно обидно было упустить свою мечту, потому что не постарался как следует.

Чем дольше он думал, тем невозможнее становились вопросы. А если бы он не пришел тогда к Померою в принципе, а пошел почистить сад, как обещал маме? Он ведь тогда перешагнул через грабли и мешки для листвы, поклявшись себе не задерживаться на вечеринке и закончить уборку до ее прихода. А если бы он не стал выпендриваться перед Меган Шайн? А если бы у него был шанс все переделать?

Джейк увеличил громкость, чтобы заглушить мысли. Он скатился на скорости с холма возле площадки для гольфа «Индиан Крик» и, преодолев низшую точку, бросил все силы на подъем. Облака разошлись, небо над горной грядой сменило оттенок с оранжевого на желтый. Яблони и груши в цвету были потрясающе красивы: лепестки цветков разлетались по всей долине, развернувшейся у подножия заснеженной горы Худ. Стало холоднее, и Джейк вдохнул запах орошенных влагой листьев. В горле возник слабый едкий привкус пестицидов, которые распрыскивали в саду. Ну и колет глаза от этой фигни, сказал он себе.

Он добрался до следующего холма, не обращая внимания на старика, который остановил гольфкар, чтобы потаращиться на мальчика с ирокезом в инвалидной коляске, летевшего на всех парах к перекрестку. Не парься, дед. Самое худшее у меня уже позади.

Правда ли это? Наверное, самое худшее — что ничего интересного в его никчемной жизни больше не случится. Уже через месяц в старшей школе «Худ Ривер Вэлли» пройдет очередная церемония вручения аттестатов. Выпуск две тысячи четырнадцатого, ура-ура! Две сотни молодых людей перевернут страницу своей жизни, поедут в колледж или пойдут работать, или просто уедут подальше из этого захолустья. Он уже неделю не мог выкинуть это из головы. Она стояла у него прямо перед глазами — годовщина того дня, когда его жизнь закончилась. Молодец, Джейк. Ты все просрал. Как тебе и говорил твой папаша всю твою жизнь. Поздравляю, дебил.

Полуденный свет сменился сумерками, и Джейк прибавил скорости. Он доехал до старого здания школы «Оук Гроув», отбрасывавшего длинные тени на яблоневый сад. Сквозь ветви деревьев он различал, как загораются огни в хибарах садовых работников. Он видел фигуры людей на высоких лестницах, их удлиненные тени между рядами деревьев. Он повернул на юг в сторону горы Худ, розовевшей от закатного солнца на фоне желто-зеленого горизонта.

«Получишь от нас свою ложку с вилкой и катись куда хочешь».

Эти слова эхом раздавались у него в голове, и он переключил музыку на максимальную громкость. Джейк чувствовал запах своего пота, который теперь отличался от прежнего. Он пах как старик или больной человек — или как кто-то незнакомый. Он постарался сфокусироваться на белой разметке, так как велосипедной дорожки здесь не было, — он отъехал слишком далеко от центра, здесь была только узкая обочина.

Джейк сопротивлялся потоку картинок в голове: улыбка Меган Шайн и лучи солнца, падающие на ее топ. Пальцы, перебирающие клавиши на трубе, когда он играл соло на конкурсе джаз-бэндов штата. Ной рассекает по скейт-парку. Он сам передает пачку жвачки членам группы в конце автобуса, бежит по песчаной косе за своей собакой, которая выхватила поводок. Все в прошлом. Когда-то это было частью его жизни, а теперь потеряно. Сердце полоснула боль: он ненавидел себя за то, что ее испытывает. Он ненавидел слезы, которые текли по щекам, и больше не мог притворяться, что это пот. Он ненавидел себя за то, в какой беспробудный кошмар превратилась его жизнь, и за то, что кроме себя винить ему некого. В этот момент он почувствовал, что сломался — так, что уже не починишь.

Джейк не заметил, как выехал на центр проезжей части, и не услышал сигнал пикапа, подъехавшего сзади. Он смотрел в сторону и не видел, как одно колесо выехало за сплошную белую линию. В сумерках водитель пикапа не смог разглядеть мальчика, пока ходовые фонари не врезались в спинку коляски. Сквозь музыку Джейк услышал скрежет тормозов — и все остановилось.