Потом начал рисовать людей. Правда, с людьми всё сложнее. Люди — не кроссовки. Люди текучи и переменчивы. Но на страницах моего скетчбука они всегда одинаковые. Это успокаивает.

Рисование стало привычкой. Мой способ понимать мир. Мой способ понимать себя.

А потом появился свет.

Такой разный. Неуловимый. Прозрачный. Густой. Свет — это клей, который собирает плоскости в единое целое, лепит из них объём. Как гравитация удерживает планеты на орбитах. Без света всё бы давно рассыпалось.

Свет способен превращать мгновения в красоту. А красота — это единственное, ради чего стоит жить.

Наверное, я начал снимать на плёнку из-за этого особого света, который получается только на ней. А может, потому что плёнка тоже реальна, осязаема! Материальный объект материального мира. Который мне так важно было фиксировать.

В общем, одна заморочка на другой. Как бы сказал Романовский: «Клиника!»

Сейчас мне тоже хотелось сохранить этот момент. Наверное, где-то в глубине я понимал его важность. А может, просто надвигалась гроза. Тучи нависли низко-низко. Ветер шатал сосны. В небе носились стрижи, а на моём лице расцветала диковатая улыбка.

Плёнка? Нет. Тут нужна бумага. Я сбегал за блокнотом, встал на то же самое место. Нарисовал сосны — длинные прямые линии. Штрихи распахнутых ворот. Прерывистая чёрточка — мелькает в траве тропинка. Прямо к дому. Растрёпанная акация прячет стеклянную веранду. Распахнутые окна второго этажа, которые я забыл закрыть. Тюлевые занавески трепещут на фоне чёрной древесины, словно лебединые крылья. И тучи — махровые завитки.

Последний штрих — моя кудрявая голова. Рома или кто-то очень на него похожий смотрит в распахнутые ворота. На тучи, что вот-вот рухнут вниз.

Глава 3

Курт

Первая тяжёлая капля упала прямо на рисунок. Карандашный Рома превратился в размытое пятно — призрак утонувшего мальчика (предположительно утонувшего мальчика). Я бросился к дому закрывать окна.

Дождь барабанил по шиферу. Громко и звучно. Словно кто-то сыпал горох в жестяную банку. Это вообще нормально, так любить дождь? Я вот люблю. До мурашек.

Когда идёт дождь, можно не притворяться. Можно спокойно быть хмурым и задумчивым, и никто не скажет: «Эй, ты чего такой мрачный?» Дождь ведь, понятно чего. Дождь — мой союзник. Моё убежище. Здесь, на природе, он тоже может не притворяться. Дождь становится собой — напористым, наглым, свободным. Нет, наверное, я всё-таки законченный интроверт.

Занавески промокли, на пол натекла приличная лужа. Я пошёл за тряпкой и тут вспомнил — куры! Валя и Галя до сих пор где-то в саду. Хорошая же из меня куриная нянька. Забыть о питомцах в первый же день!

Я выскочил под дождь и тут же промок до трусов. Куры забились под крыльцо. Тогда-то я и постиг философское значение фразы «как мокрая курица». Ничего более жалкого в жизни не видел. Хотя, наверное, я выглядел не лучше.

Выбираться под дождь Валя и Галя отказались. Ещё бы! Я поплёлся за одеялом. План был такой: быстренько завернуть кур в одеяло и перенести в хибару. Не будут же куры ночевать под крыльцом? Вдруг они простудятся. Куры вообще могут простудиться? Пожалуй, проверять не стоит.

Но быстренько не получилось. При виде меня Валя и Галя насторожились. При виде одеяла — захлопали крыльями и бочком-бочком начали продвигаться в дальний угол. Там мне до них не добраться. Я и так скрючился в три погибели.

Я протянул руку и взвыл. Валя (или Галя?) меня клюнула! Вот зараза! Что это за скорость вообще?! Это какие-то особые бойцовские шаолиньские куры? Бабушка кормит их стероидами, чтобы потом устраивать подпольные куриные бои в теплице? Я дёрнулся, но сразу пожалел об этом. Макушка встретилась с досками крыльца. Похоже, будет шишка.

Да пошло оно всё! Я швырнул в кур одеяло. Пусть сами разбираются, раз такие умные.

Мокрый, замёрзший, исклёванный и побитый я вернулся домой. Стянул мокрую одежду. Натянул сухую. Щёлкнул чайник. Ничего. Щёлкнул выключатель — ничего! Вот блин! Электричество!

Небо содрогнулось от смеха. Громыхнуло так, что я чуть не подпрыгнул. Пожалуй, я поспешил называть дождь своим союзником. Сегодня мы явно играли в разных командах. Жаль, я не заготовил термос с кипятком, как обещал маме. Чай мне бы пригодился.

Только вспомнил про маму, как пискнул телефон.

«В городе льёт как из ведра. Ты в порядке? Свет не отключили?» — голосовое от мамы.

«Всё ОК. Я сух и сыт. Куры в надёжном месте. Свет есть», — голосовое от меня.

Улыбающийся смайлик и сердечко. Мама такая мама.

Я отправил сердечко в ответ. И ведь почти не соврал. Под крыльцом вполне надёжно. Свет действительно есть. Из окна. Тает с каждой минутой. Пора зажигать керосинку или включать фонарик. Но с керосинкой уютней. Где-то и походная горелка должна быть. Может, всё не так плохо, и мы с дождём по-прежнему на одной стороне?

Лампу я нашёл быстро. А вот горелка испарилась. Я обшарил все шкафы. Пусто! Чаю хотелось зверски. Это нечестно! Я же прошёл мамин инструктаж и назубок выучил, где что лежит. Тогда почему горелки нет на второй полке нижнего шкафа, справа, за мешком с мукой и пачкой соли?! Беспредел!

За окном стремительно темнело. Дождь перешёл в монотонный, почти ласковый шелест. По углам расползались тени.

У телефона по классике жанра села батарейка. Время остановилось. Я бродил по дому в поисках горелки. Словно призрак утонувшего мальчика, который никак не может согреться.

На самом деле никто из прошлых хозяев не тонул. Я спрашивал у бабушки, она подтвердила. Но я почему-то не мог расстаться со своим гипотетическим призраком.

Что если это был я? Тот утонувший мальчик. Какая-то часть меня осталась там, на дне озера. А здесь только половина. Может, из-за этого я чувствую тугую пружину внутри. С каждым днём она сжимается всё сильнее. Если ничего не произойдёт, она выстрелит. И меня разорвёт на части.

Если верить урокам биологии, озеро превращается в тучи, а тучи проливаются дождём. Дождь возвращается в озеро. Значит, и тот утонувший мальчик вполне может быть где-то среди тысячи капель, летящих с неба. Может, поэтому я люблю дождь? Надеюсь отыскать за водной завесой недостающий кусок и снова стать целым?

Я открывал шкафы, трогал стены, картины с дедушкиными фотографиями из далёких деревень. Именно дедушка научил меня снимать и подарил свой старый «Никон F100». Дед тоже любит плёнку. Мы с ним олдскульщики.

Только фотки не вскипятят воды. Больше не буду шутить про термос с кипятком. Реально полезная вещь! Я забрался на второй этаж. Когда мы купили дачу, его разделили на две части. В первой — моя комната, а вторая превратилась в чулан. Моя последняя надежда.

Я открыл скрипучую дверь и тут же пожалел об этом. Пыль в чулане копилась тысячелетиями! Когда покупаешь дачу, туда со скоростью света устремляется хлам всей родни.

Тётя Даша хранит свои лыжи. На нашей даче. Дядя Ваня заполнил целый угол зимними шинами. Наш угол! Папин двоюродный брат Вовка (он давно уже взрослый дядька, но все зовут его исключительно Вовка, даже я) перевёз полквартиры, когда делал ремонт. Тут и детская коляска, и сноуборд, и куча коробок с конспектами из универа. Кто вообще хранит старые конспекты?! Особенно если окончил универ сто лет назад. Вовка тот ещё барахольщик.

Тут же, в окружении свежих следов, стоял папин набор инструментов. Ага, значит, он заходил сюда. Может, и горелка тут?

Так и есть. Наверное, папа вместе с инструментами оставил в чулане «антигрозовую» коробку. С папой такое бывает. Он может задуматься и положить телефон в холодильник или сунуть сыр в ящик стола. В нашей семье никто не удивляется подушкам в раковине. Просто папа всё время что-то обдумывает, вымеряет, считает. У него математический склад ума, он же инженер. Иногда цифры его настолько увлекают, что он отключается от реальности. Но когда надо — за рулём там или на работе, — папа всегда собран.

В «антигрозовой» коробке лежала горелка, пара баллонов газа, упаковка пузатых батареек, спички, фонарик, аптечка № 4. Всего их по дому было шесть, на случай, если я не смогу доползти до ближайшей. Про туалетную бумагу мама тоже не забыла. Вдруг я настолько испугаюсь грозы, что до туалета добежать не успею.

Я оглядел чулан, вдруг ещё чего полезного найдётся. Вечер-то долгий. А под дождём, без электричества, с мёртвым телефоном разве что в карты с самим собой играть. Так себе перспектива. Кажется, я уже начинаю жалеть, что рядом нет Романовского. Халтурный из меня интроверт.

Стрёмно это признавать, но мне было не по себе. Я впервые ночевал один в дачном доме. Со всеми его запахами, скрипами, живыми тенями. Да что там, вообще впервые ночевал один!

Я включил карманный фонарик и начал шарить по коробкам. Должно же быть в Вовкином барахле что-нибудь интересное. Тетрадки с конспектами. Школьный выпускной альбом. Ну, держись, Вовка! Я пролистал альбом. Отыскал двоюродного дядю. Прыщавое лицо, длинные чёрные волосы, хмурый взгляд, в ухе серьга. Жирная подпись поверх фотки «Rock’n’roll Forever». Я закатил глаза. И этот старый рокер теперь уважаемый сотрудник банка? Самый занудный человек на планете! Обалдеть, что с людьми жизнь делает.