Екатерина Бордон
Самый синий из всех
Глава 1. Стратегии выживания
Завтрак в нашей семье всегда проходит одинаково: мама накрывает на стол, Ксю увлеченно мусолит четвертинку яблока, а папа врет.
— Спасибо, дорогая, — говорит он, когда мама ставит перед ним тарелку с сырниками.
Она смахивает с щеки прядь кудрявых волос и улыбается, а папа улыбается в ответ. Ему почти пятьдесят, но он все еще красивый: высокий, светловолосый, голубоглазый. И лживый насквозь.
— Будешь сырники? — спрашивает мама.
Я сажусь за стол и киваю. Лучший саундтрек к моему настроению — визг, который издают ножки стула, скрипнув по полу.
— Два или три?
Молча поднимаю два пальца вверх, и на мою тарелку шлепается пара страшненьких, но ароматных сырников. Мама говорит, в детстве я была болтушкой, так что, наверное, все слова, отмеренные мне на жизнь, уже закончились. Упс. Осталась только тишина. Тишина и, конечно, цвета.
Мама тянется, чтобы погладить меня по щеке, но я уворачиваюсь. Она грустно вздыхает, и порция ласки достается Ксю. Сестренка радостно сучит пухлыми ножками и выпускает на свободу гроздь слюнявых пузырей. Пф-ф-ф, вот смешная! Маленький вечный двигатель, сгусток чистого счастья и неутомимый генератор слюней. Я наклоняюсь к ней, чтобы прикоснуться, но замираю, услышав папин голос:
— С каких пор, интересно, за этим столом сидят в шапке?
Он говорит спокойно, но все вокруг замирает. Его голос — как заклинание, после которого кухня вдруг проваливается куда-то в параллельный мир. Авада-Тихо-Всем! Мамина спина становится неестественно прямой, и даже масло на сковороде как будто начинает шипеть осторожнее.
— С этих, — так же спокойно отвечаю я.
— Так. — Папа откладывает вилку, и в тишине едва слышный стук металла о деревянную столешницу звучит как гонг. Сигнал к наступлению. — Сними шапку или выйди из-за стола.
Сырники пахнут творогом, уютом и немножечко детством. Живот урчит, настойчиво требуя еды, но я не собираюсь уступать. Только не ему.
Стиснув зубы, я встаю так резко, что стул с грохотом падает на пол. Ксю испуганно вздрагивает и начинает плакать. Мама тут же берет ее на руки, а я хватаю рюкзак и бросаюсь в коридор.
Десять секунд, чтобы сорвать с крючка ветровку и натянуть на себя, двадцать — чтобы сунуть ноги в потрепанные кеды, и пять — чтобы смахнуть в карман связку ключей, лежащую на тумбочке.
— Саша! — кричит из кухни мама.
Я оглушительно хлопаю дверью и бегу вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Иногда убежать — единственный способ спасти себя.
Уж я-то знаю.
— Эй, куда прешь?
Та-дам! И вам доброго утра.
Какой-то бугай-старшеклассник толкает меня с такой силой, что рюкзак падает на пол. Охранник, заметив это безобразие, переворачивает очередную страницу в сборнике сканвордов. Я на него не в обиде. Более того, я прекрасно его понимаю. Школа — это такое место, где никто не бывает собой. Здесь, как в мире животных, у каждого своя стратегия выживания.
Моя — притворяться мертвой.
Лапки вверх, и, если повезет, хищники пробегут мимо. Никому не интересно издеваться над жертвой, которая не подает признаков жизни. А я… о, я довела этот талант до совершенства. Моя суперспособность — быть суперневидимкой!
Я сижу на последней парте первого ряда возле окна, которое в теплые дни открывают настежь. В такие моменты я понимаю, как чувствует себя аквариумная рыбка, ведь стекло оказывается прямо передо мной. И мир вокруг странно искажается… Блоп-бульк. Блоп. Блоп.
Хотите знать, насколько еще я крута? Ок. Периодически о моем существовании забывают даже учителя. Пару дней назад Анна Викторовна сделала мне выговор за прогул биологии, на которой я на самом деле присутствовала! Точнее, тело мое присутствовало, а где были мозги и все остальное… Не знаю. Я почти не слушала ее вдохновенные речи про строение клетки. Зато успела нарисовать в блокноте историю приключений бородавки, которую заметила на шее у одноклассника за партой справа.
Жизнь у нее, скажу вам, получилась поинтереснее моей.
Сегодня все как обычно. Я захожу в класс, и ничего не меняется. Никакой немой сцены, в которой все как по команде поворачиваются ко мне. Люди заняты своими проблемами, и никому нет дела до меня. Лера сидит на парте, как на троне, и болтает стройными ногами. Марина и Оксана, как и положено свите, громко восхищаются ее красотой. Мальчики старательно делают вид, что не замечают их, а девочки включили режим Хатико и ждут Андрея. Он у нас что-то вроде местного принца и…
— Эй, ты заходишь?
Кажется, я так и застыла в дверях класса, мешая другим пройти. По крайней мере, Андрею. Он стоит за моей спиной и улыбается. Глаза у него серые, с темным ободком, а по русым волосам щедро рассыпаны солнечные блики.
— Ты прямо как кот. Ну, знаешь, есть у них такая привычка. Встать в центре прохода и стоять.
Я молчу.
— Твой так не делает?
— У меня нет кота.
Не знаю почему, но он смеется. А потом немного наклоняется ко мне, словно собирается рассказать какой-то секрет, и шепотом говорит:
— Знаешь, как будет «кис-кис-кис» по-болгарски? «Мац-мац-мац».
Пару секунд я просто моргаю, а потом вжимаюсь в стену и пропускаю его вперед. Андрей заходит в класс, и все вокруг оживает, будто кто-то выкрутил яркость и звук на максимум. Не знаю, как он это делает, но мир всегда крутится вокруг него.
А еще, кх-м, он очень приятно пахнет. Чем-то хвойным и свежим. Мне нравится.
Я сажусь на свое место и смотрю в окно. Дворник подметает спортивную площадку, люди спешат на работу, земля со скрипом вертится вокруг своей оси, а я не думаю об Андрее. Не думаю, не думаю, не думаю…
Интересно, не устает ли он всегда быть в центре внимания?
Уроки тянутся бесконечно, космически долго. И даже еще чуть-чуть. Я рисую в блокноте каракули: крылья, чьи-то губы, цветы, кисти рук — вот это вот все. Географичка устало бубнит про Африку и, кажется, сама себя не слушает.
— Бу-бу-бу… за чертой бедности… бу-бу-бу… уровень жизни… бу-бу-бу…
За партой передо мной сидят Егор и Оксана. Учебник у них раскрыт не на той странице, но это и не важно. Они все равно используют его только как ширму и самозабвенно целуются. Я смотрю, как Егор заталкивает язык Оксане в рот, и кривлюсь от отвращения. Это выглядит омерзительно, фу. Но Оксане, кажется, нравится. Наверное, она просто не в курсе, сколько чужих микробов только что поселилось у нее во рту.
Для справки: за десять секунд поцелуя от одного партнера к другому переходит восемьдесят миллионов бактерий.
Когда наконец звенит звонок, я почти готова аплодировать. Сладкая парочка нехотя распадается на две самостоятельные, хоть и слегка ошалевшие половинки. Егор обводит мир вокруг мутным взором и, к несчастью, натыкается на меня. Ухмыльнувшись, он опирается локтями на мою парту и демонстративно цокает языком. Манжеты его толстовки засалены и потерты, как у бродяги.
— Что, Мацедонская, завидно?
Оксана дергает его за рукав и шипит что-то сердитое. Она косится на меня, и я впервые замечаю, что глаза у нее голубые-голубые. А губы припухли от поцелуев…
— У тебя парень-то был когда-нибудь? — продолжает Егор. — Нет? Ну не теряй надежды, чо. Ха-ха-ха, каждой твари по паре! Где-нибудь точно живет второе такое убожество.
Отовсюду раздаются смешки. Одноклассники начинают потихоньку стягиваться к моей парте, а я опускаю голову так низко, что шапка почти полностью сползает на глаза. Не трогайте меня, не приближайтесь…
— Эй, язык проглотила?
Я отворачиваюсь и начинаю складывать учебники в рюкзак. Дергаю молнию, но она, как нарочно, заедает. Дергаю-дергаю-дергаю…
— Ты меня бесишь, Мацедонская.
Чертова молния!
— Зачем ты шапку напялила, а? Это типа какой-то акт протестантства?
Не удержавшись, я поправляю:
— Протеста.
— Что?
— Правильно говорить «акт протеста», а не «протестантства». Протестантство — это такая религия.
Егор вспыхивает. Все смеются, и каждый смешок как пощечина его самомнению. Я тоже улыбаюсь едва заметно, только уголками губ.
— Чо ты ржешь, дура? Тебе смешно? Резко подавшись вперед, Егор срывает шапку с моей головы. Все происходит так быстро, что я успеваю только ахнуть, и волосы рассыпаются по лицу. Они у меня темные, почти черные. И только одна прядка спереди со вчерашнего дня синяя-синяя. — Это что за фигня? — гогочет Егор. — Ты типа эмо? Сменила стиль? Бг-г-г, беру свои слова назад, Мацедонская. Лучше надень ее обратно!
Класс содрогается от смеха. Точно, это же шутка века. Я торопливо набрасываю на голову капюшон толстовки и затягиваю тесемки так туго, как только могу. Мир сужается. Сердце сжимается. Егор злобно щурится. Брови у него даже не светлые, а какие-то бесцветные, и над правым глазом шрам, почти как у Гарри Поттера.
— Почему синий-то? Если тебе кажется, что он тебе идет, то тебе только кажется!
Все опять смеются, а я мысленно возвожу вокруг себя стену. Кирпичик за кирпичиком. Вижу каждую щербинку, каждую крупинку цемента.
— Знаешь что, сделаю тебе одолжение — избавлюсь от этой дряни. Только ради тебя. — Подхватив пакет с учебниками, Егор вразвалочку идет к двери. Демонстративно выкидывают мою шапку в мусорное ведро и довольно потягивается, словно только что справился с важной работой.