Глава 8

Мама принесла вечером ключи и еле читабельные пожелтевшие документы на собственность дома, а также копии свидетельства о смерти отца и моего свидетельства о рождении. Я привыкла по жизни договариваться с людьми, а она документально всё подтверждать по принципу Маяковского «без бумажки — ты букашка, а с бумажкой — человек». Вера в закон и порядок не покидает бывшего советского гражданина.

— Ой Маша… Не могу… Шла и надеялась, что ты передумаешь. Может, я с тобой поеду?

— Мама, ну что ты нагнетаешь обстановку? Как будто я на войну собралась. Не переживай. Ты вон какая молодец, все документы приготовила для меня, а я даже не подумала об этом. Кстати, надо найти мой паспорт.

— Ты ведь даже не помнишь, наверно, как дойти до дома от трассы? Может, кто подбросит по пути, если мимо машина проедет, там почти 5 км пешком при условии, что не заблудишься. Хотя не думаю, что там кто живой ещё есть, только что волки.

— Перестань меня пугать. Всё я помню. Посёлок Тихий, сразу за хвойным лесом. И дорогу найду — она там одна. И мне кажется, ты рано всех похоронила. Жизнь не стоит на месте, урбанизацию, конечно, никто не отменял, но люди сейчас активно строят дачи: рядом с городом земля ужасно дорогая, вот народ и ищет подешевле и подальше от всей этой городской суеты. Там, может, уже не три дома, а сто!

— Скажешь тоже. Не знаю, конечно, сложно поверить, что деревни в лесах обустраиваются.

— Я буду звонить.

— Если связь будет…

— Мама, ну хватит уже. Я взрослая баба, как ты говоришь. Я устроюсь, приду в себя чуть, а потом и ты приедешь.

Мама поставила у порога пакет с едой для меня в дорогу, обняла, перекрестила в воздухе и пошла к себе домой, оставив меня в квартире одну. К удивлению, я не испытывала никакой тревоги, наоборот, хотелось быстрее двинуться в путь. А мама, уходя, выглядела очень напряжённой, может, она предчувствовала что-то неладное, либо в связи со всеми событиями ей сложно было представить, что у меня что-то может быть нормально, заранее готовясь к новым бедам.

На вокзале на меня косились люди, не стесняясь откровенных суждений вслух, которые я слышала за спиной. У меня был крайне неблагополучный вид, учитывая следы побоев на лице и моё исхудавшее до безобразия тело: на голову я надела спортивную тонкую шапку, чтобы скрыть гематому на лбу, из-под которой выглядывало порванное посиневшее ухо, воротником ветровки я пыталась прикрыть синяки на шее и подбородке, мои обычные джинсы теперь были мне большие и не обтягивали ноги, а висели так, будто и не мои вовсе. Но уже спустя минут 20 нахождения в обществе, я забила на мнение окружающих и стала враждебно настроена. Я ловила недоброжелательные взгляды людей и, будто принимая вызов, смотрела им в глаза с угрожающим прищуром, проговаривая про себя оскорбления в их адрес, мысленно посылая всех на три буквы. Каждый тут же отворачивался или даже отходил подальше, не желая находиться в моём поле зрения.

Я не испытывала неприязни лишь к таким же несчастным с виду незнакомцам, как я. Замечаю у входа автовокзала деда с подбитым глазом, который нашёл приличный бычок сигареты на земле, поднял его, бережно сдув пылинки, оглядываясь по сторонам, у кого бы прикурить. Я покупаю в киоске 2 пачки Мальборо, зажигалку и подхожу к нему.

— Отец, тебе огоньку, может, дать?

— Спасибо!

— Не за что.

— А ты не будешь? — протягивает мне свой бычок.

— Не, я бросаю курить. Возьми вот мои. Поможешь мне завязать с этим, — соврала я, чтобы не признаваться, что я из жалости специально для него купила сигареты.

— А выпить не хочешь?

— Не, отец, я не пью.

— А так и не скажешь…

— Слышь, ты, — озлобилась я тут же, — сигареты взял и пошёл куда шёл, понял?

Мне стало неприятно, что даже он меня осудил за мой внешний вид, записав в круг алкоголиков, когда я проявила добродушие. Дед поник от моей агрессии, молча отойдя в сторону. Мне стало совестно, что я огрызнулась на бедного старика, вылив негатив на него из-за личных обид на других людей. Догоняю деда.

— Эй дед! Не обижайся! Я пережила много за последнее время. Ты хочешь выпить, давай я тебя угощу?

— Не, ты права. Не надо. В автобус не пустят. Я до дома доехать хочу.

— А билет-то есть у тебя?

— Есть…

— Как звать тебя?

— Михаил Саныч.

— Я Маша. Во сколько автобус?

— Через 2 часа.

— Отлично. У меня через час. Пошли я тебя обедом угощу. Не хочу одна есть.

Мы зашли в привокзальное кафе. Дед настороженно плёлся сзади. Я спросила, что он хочет, он попросил чего-нибудь горячего. Я заказала два комплексных обеда, которые включали винегрет, борщ, пюре с котлетой, ватрушку и чай. Думала над стопкой водки для него, но не стала брать. Если у него слабость на это дело, то меньше всего я бы хотела, чтобы он не сел в автобус после моего доброго намерения, оставшись тут и пропив билет после моего ухода. Старик ел молча, жадно и быстро, будто боялся, что отберут. Я поела понемногу всего, поблагодарила за компанию и, пожав руку с пожеланием ему хорошего пути, ушла.

Автобус подъехал с опозданием. Будучи в очереди на посадку, слышу позади меня шушуканье среди пассажиров: «Надеюсь, у меня не рядом с этой алкашкой место», «О, эта шальная баба тоже тут что ли?» Закрываю глаза, делаю глубокий вдох, пытаясь держать себя в руках, чтобы ничего не ответить, успокаиваю себя, что через 3 часа меня будут окружать только сосны.

Автобус оказался старым со зловонным запахом выхлопных газов, бензина и древних пыльных кресел, меня начало мутить с первыми минутами нахождения в нём. К моему счастью, по билету у меня было место в первом ряду, надеясь, что со мной рядом никто не захочет сидеть и я смогу спокойно доехать до нужной станции, отстранившись мыслями от всех сзади сидящих.

Мои предположения были верны — я сидела одна в ряду. Как только автобус тронулся, ощущение тошноты только усиливалось, я старалась глубоко дышать и смотреть на дорогу через лобовое стекло водителя — мне надо было выдержать 200 километров. В детстве я любила день поездки в деревню. Сценарий 3-часового путешествия был неизменным годами: первые 30 минут мама вспоминала, что взяли, что забыли, потом родители разговаривали о насущных проблемах и предстоящих планах, далее наступала тишина. Устав от однообразного пейзажа за окном и пересчёта километровых столбиков, я уговаривала родителей попеть песни. «Ой, то не вечер», «Чёрный ворон», «Ой, мороз, мороз» — мы вспоминали в дороге весь застольный репертуар. У отца был красивый тембр голоса и хороший слух, военные песни в его исполнении пронимали до слёз, из которых особое место в моём сердце занимала «Эх, дороги, пыль да туман». Проехав 2/3 пути, мы останавливались на дорожный перекус, приготовленный мамой. Это был лучший момент всей поездки: выйти из машины, пройтись немного, дыхнув свежего воздуха, сбегать в кустики наконец, а потом расстелить салфетку на капоте папиных жигулей и зажевать кусок чёрного хлеба вприкуску с картошкой в мундире, яйцами в крутую, помидорами и огурцами, посыпанными солью. Мы проводили много времени вместе — будучи одним ребёнком в семье, всё родительское внимание было посвящено только мне, бабушки и дедушки умерли до моего рождения, с другими родственниками толком не общались. Мне посчастливилось иметь радостное беззаботное детство.

В ностальгии о былом я продержалась 90 километров. На кочке, подбросившей к потолку всех пассажиров, отвлеклась от своих мыслей и уставилась в окно, и меня снова сильно начало тошнить. Слышу сзади меня на втором ряду разговор двух тётушек лет 60-ти.

— …А мой-то сыночек такую привёл на днях домой. Знакомься, говорит, это моя девушка Аня. Я чуть не упала, до чего же она страшная! Толстая, прыщавая! Без слёз не взглянешь.

— Ну знаешь, Верочка. Пусть лучше страшная, чем такая как эта вот, что впереди нас. Радуйся, что не наркоманку притащил.

— Ну не говори! Такие ещё и шляются, где попало. Потом обрюхатятся, родят в подворотне и бросают детей на верную смерть. Да как земля таких носит! Их надо находить на улицах и на живую матку вырезать, чтоб род свой гадкий не продолжали.

Я понимаю, что меня сейчас вырвет. Встаю, прошу водителя остановиться, потому что мне плохо. Выбегаю из автобуса, еле сдерживая рвоту. Отдышавшись, возвращаюсь в ненавистный салон. Народ начал громко возмущаться.

— Эй, водитель, высади эту алкашню. Она весь салон заблюёт.

— Да! Примите меры! Перегаром на весь автобус несёт.

Водитель в замешательстве смотрит на меня и говорит:

— Женщина, выйдите. Вам плохо. Пройдитесь, подышите. Я вам билет отдам. На следующем автобусе поедете.

— Вы не имеете право высадить за то, что меня укачало. Мало того, здесь дышать невозможно, да ещё вы водите резко, виляете из стороны в сторону. Скажите спасибо, что я успела выйти и меня в салоне не вырвало, — кричала я так, чтобы всем было слышно. — Покажите лучше ваше удостоверение, я жалобу куда следует подам. Ну?

— Ладно-ладно. Не надо тут орать. Садитесь на ваше место.

— Вот именно. Не надо тут орать, — повторила я слова шофёра, повернувшись к пассажирам, — и я сойду на своей станции согласно моему билету!

Все притихли от моего наезда. Автобус продолжил движение, и, надо сказать, водитель стал лучше контролировать руль. Я же, пытаясь справиться с раздражением, начала считать каждый километр по столбикам из окна, как в детстве. Мне было ужасно обидно и жалко себя, но, несмотря на социальное давление, которое я ощутила сегодня на себе, я чувствовала себя выше всех, присутствующих вокруг меня. Мысли в голове обретали рифму:

За что вы судите людей,
За облик неопрятный, мятый,
За глаз подбитый и косой?
А может, этот человек хромой
Своей походкой косолапой
Протопал горький путь смертей.
За что вы судите людей?

Глава 9

Наконец, мы подъезжали к моей станции, на часах было 17:30, к выходу готовилась только я. Доставая сумку с багажной полки, специально уронила небольшой пакет с яблоками на голову этих злых тёток на втором ряду. Они взъерошились, как две курицы. Наклонившись за фруктами, я посмотрела пристально в глаза той, что рассуждала больше всех и прошипела ей на ухо: «Гореть тебе в аду, старая ведьма!», — и быстро вышла из автобуса. Мне сразу стало так легко от моей выходки, не пожалела, что высказалась, хотя подобные вспышки открытой ненависти к незнакомым людям ранее я за собой не замечала. Всё поменялось, я уже никогда не буду такой, как прежде.

Вдохнув поглубже чистый свежий воздух, чувство тошноты стало проходить. Не верилось, что я здесь. Передо мной престала безмолвная пустошь: ни указателей, ни построек, даже автобусная остановка никак не обозначена — сплошная лесостепь, однообразный пейзаж длиною в десятки километров. Походив вдоль трассы, я по старой памяти определилась с направлением, куда мне нужно было идти. Узкая грунтовая дорога посреди зелёного поля свидетельствовала о том, что машины здесь всё-таки ездили. Обнадёжив себя, что спустя столько лет деревня окончательно не опустела, я двинулась в путь. Мама предупредила, что идти около 5 километров. Пришлось признаться самой себе, что мне было страшно не только заблудиться, но и оказаться в полном одиночестве у нашего старого заброшенного дома посреди леса. Я пыталась взять по минимуму вещей с собой, но сумка всё равно была тяжёлой, я взмокла уже с первых шагов. Минут через тридцать, в надежде, что я прошла около 2 километров, остановилась передохнуть и съесть яблоко. Ветер обдувал мокрые от пота волосы, хотелось присесть на землю, расслабиться немного, но время шло, а найти дом было необходимо до того, как стемнеет. Тут я услышала звук мотора вдалеке, обернулась и увидела приближающуюся ко мне машину. Я замахала руками, встав посреди дороги — остановилась белая «Нива», за рулём сидел с виду простой и безобидный мужик, без пассажиров.

— Здравствуйте! Спасибо, что остановились. До посёлка Тихий за 100 рублей подбросите?

— О, как официально! Из города, что ль, к кому в гости приехала?

Конец ознакомительного фрагмента