Судя по виду Силантьевой, та тоже предпочла бы остаться. А еще лучше — убраться подальше, словно в сказке перенестись одним махом, желательно прямо домой.
И только Кошкина спустя пару секунд очнулась, подскочила, ринулась к выходу, не выпуская из рук тетрадь. Тогда и Соня с Валей, словно подхваченные порывом, бросились следом, вылетели из корпуса, метнулись к столовой. Хотя душа по-прежнему замирала.
Рыжий стоял на дорожке, встрепанный, с выпученными глазами, указывал куда-то пальцем и отрывисто твердил:
— Там… в кустах… труп!
— Макс! Ты рехнулся? — сквозь сбившееся дыхание выдала Кошкина. — Какой труп?
Но даже по ней было хорошо заметно, что она не столько не верила, сколько не желала верить.
— Там. В кустах, — повторил Рыжий. — Я за дровами пошел. А там… он.
— Кто «он»? — вмешался подбежавший Дмитрий Артемович.
— Да говорю же, человек. Мертвый. Лежит.
— Я же предлагала лучше спасателей подождать! — заскулила Силантьева.
— А Настя где? — спросила Кошкина, нахмурившись.
Все заозирались, в этот момент как никогда хотелось убедиться, что свои рядом. Славик с широко распахнутыми ясными глазами. Демид, напрягшийся, словно готовящийся к прыжку. Рыжий, похожий на закрученную до предела пружину. Его верный оруженосец Киселев. Девчонки.
Все на месте. Почти все, кроме вечно раздраженной и саркастичной Насти.
— Она в столовую пошла, посмотреть, что там есть, — вспомнил тренер.
— Давно? — сосредоточенно уточнила Кошкина.
— Ты думаешь, там она? — еще громче заскулила Валя. — Что ее кто-то…
И опять внутри похолодело. Соня не любила предполагать плохое, но дурные мысли сами по себе просачивались в сознание. И она, скорее для себя, чем для других, осторожно заметила:
— Но Настю бы Макс узнал.
— Д-да, — запнувшись, подтвердил Рыжий. — Узнал бы. А там, по-моему, мужик.
— Так! Без паники! — решительно вывел Дмитрий Артемович. — Сейчас разберемся, — пообещал хладнокровно и обратился к Рыжему с нарочитой ироничностью: — Показывай, где твой труп.
— Там, — в который уже раз повторил Рыжий, неуверенно переступая с ноги на ногу.
Вся его обычная бравада испарилась в неизвестном направлении. Похоже, его самого не очень-то тянуло туда возвращаться, но все-таки он через силу выдавил:
— Пойдемте, я покажу, — и тихонько тронулся с места.
Дмитрий Артемович за один широкий шаг нагнал Рыжего, пристроился рядом, и остальные потянулись следом, словно примагниченные, забыв про висящий над костром котелок. Жутковато было разделяться и оставаться одним. Всем вместе как-то спокойнее.
Демид, как настоящий рыцарь, держался рядом с девчонками, посматривал на них, будто проверял, не пропали ли. В основном, конечно, на Кошкину, но на Соню тоже. А один раз даже улыбнулся ей ободряюще. Не то что Рыжий.
А тот привел их к каким-то зарослям кустов, ткнул пальцем:
— Это здесь, — и попятился.
Трус!
Зато Дмитрий Артемович, невероятно спокойный, даже какой-то внушительный, словно герой боевика, шагнул к кустам, раздвинул ветки, исчез среди листвы.
Соне показалось, что его не было очень долго. Сердце за это время успело сделать точно не одну тысячу ударов, а нервы свились в тугой жгут. А потом раздался… смех, даже хохот, и невольно подумалось, что тренер просто спятил от ужаса. Но вслед за смехом донесся его веселый возглас:
— Идите все сюда!
— Нет уж, — забормотала Валя, затрясла головой и даже совершенно по-детски топнула ногой.
И, наверное, никто бы не решился. Но тут их опять окликнули, уже с другой стороны. Откуда-то, совсем не из столовой, появилась недоумевающая Настя:
— Вы почему все куда-то умчались? А кто за кашей следить будет?
Упоминание о каше и совершенно живая и здоровая инструкторша резко снизили градус напряжения, а тут еще Дмитрий Артемович опять позвал из кустов:
— Да идите, не бойтесь.
Кошкина, о чем-то догадавшись, глянула с прищуром на Рыжего. Тот стоял позади всех, делал вид, что ничего не видел и не слышал, и крайне увлеченно рассматривал облачка в небе.
— Макс! — угрожающе процедила Кошкина и ломанулась в кусты, но уже буквально через несколько секунд выскочила назад и бросилась к Рыжему: — Я тебя урою, придурок!
Увернуться он не успел, Яна с размаха влепила ему по лбу тетрадью, которую по-прежнему держала в руках.
— Сейчас тут точно труп будет. Но уже настоящий. Твой.
— Яна! Яна! Успокойся! — попыталась остановить ее Настя.
Демид уверенным шагом направился к зарослям, бесстрашно полез в кусты по Кошкиным следам. Тогда и Соня не стала ждать, нырнула следующей, даже ветки не успели сомкнуться.
Взгляду открылась крошечная выкошенная полянка, на краю которой рядом с полуразрушенным постаментом лежала поверженная временем статуя пионера с барабаном, висящим на уровне живота, и с гордой и оттого совершенно нелепой и неуместной улыбкой на бледных губах.
— Идиот, — пискнула за Сониной спиной Силантьева, которая тоже решилась пройти.
Славик стоял, немного ошарашенный, а вот Киселев улыбался и тихонько бормотал себе под нос:
— Ну лежит же. Человек. И неживой.
Скорее всего, он тоже в этом участвовал.
Вот же дураки безмозглые! И ведь сыграли без сучка без задоринки, со всеми эмоциями и репризами.
Наконец-то выбравшись из кустов, Дмитрий Артемович, сдвинув брови, принялся выговаривать Рыжему:
— Максим! Так не шутят. Заканчивай уже со своими приколами. А если бы кому плохо стало?
А Настя разбиралась с Кошкиной. Но не ругала, что та могла покалечить Рыжего (да они бы все сейчас его с удовольствием покалечили), а с пристальным вниманием рассматривая тетрадь в ее руках:
— Яна, что это у тебя?
— Дневник, — честно ответила та, но покрепче прижала тетрадь к животу, явно не собираясь отдавать.
— Твой? — снова спросила Настя, прищурившись.
— Нет, мы тут нашли, — растерянно выложила Валя. — В том корпусе, — и указала в нужную сторону.
Соня прекрасно видела, что у Насти просто руки чесались забрать у Кошкиной дневник, как следует рассмотреть, полистать. Но что-то ей все же мешало: может, излишняя правильность, может, сомнения. А Яна, легко считав ее интерес и невозмутимо пялясь прямо в глаза, демонстративно приподняла нижний край футболки и засунула тетрадку за пояс джоггеров.
Судя по взгляду Насти, сейчас той гораздо больше, чем раньше, хотелось отобрать у Кошкиной дневник. Она еле сдерживалась, чтобы не схватить Яну за шиворот, не встряхнуть, рассчитывая, что тогда тетрадка сама вывалится. Но и Кошка выглядела так, что сразу становилось ясно — она не отступится и, если понадобится, будет царапаться и кусаться, но добычу не отдаст.
— У нас там каша сгорит! — опомнился Дмитрий Артемович. — Опять останемся без обеда. Или придется заново готовить.
Настя вскинулась, посмотрела на него, а Кошкина, воспользовавшись моментом, отошла, поддела под руку Валю и вдвоем с ней прогулочной походкой двинулась к столовой. Тогда и инструкторша, еще пару секунд неподвижно постояв на месте, заспешила спасать тушенку и гречку.
Каша, между прочим, вышла очень даже вкусной, особенно на фоне того, что горячего они давно не ели.
Мыть посуду в качестве наказания за дебильные шуточки поручили Киселеву и Рыжему. Кошкина, прихватив тетрадку, сразу улизнула подальше от посторонних глаз, даже подружку не позвала. Соня увязалась за ней.
Интересно же, что там еще написано и как понять эти слова про дичь.
Яна ее прогонять не стала, и Соня рассказала ей про найденную беседку. Там же их точно никто не увидит — тихо, спокойно, со стороны вообще не заметить. Кошкина благосклонно кивнула, потопала следом.
Беседку она тоже заценила, оглядела снаружи и изнутри, вывела коротко:
— Круто! — и с уважением посмотрела на Соню.
Вместе они устроились на скамейке, Яна вытянула из-за пояса дневник, раскрыла наугад.
...«9 июня
Жуть какая-то! И прямо с утра. Если бы Клуша обнаружила это чуть пораньше, наверняка всё бы сделала, чтоб никто не узнал. Но тут многие увидели, когда, проснувшись, выползали из корпусов по неотложным делам. Я тоже шла умываться, и сначала вообще не поняла, почему такая толпа собралась перед огромной старой ивой, которая росла возле лагерного штаба. То есть административного корпуса, как его старшуха называла. Я кое-как протиснулась вперед, чтобы разглядеть. И разглядела… распятую чайку. Она болталась на веревке, раскинув в стороны крылья, тихонько поворачивалась и раскачивалась. У меня даже мурашки по рукам побежали. И не оттого что противно, не оттого что птица мертвая. А оттого что ведь кто-то ее убил! Убил, привязал, закрепил на дереве. Специально. Чтобы все увидели».