Екатерина Михайлова
Письмо психологу. Способы понять себя
Глава 1. Призрак на договоре (как это случилось)
Меня привлекают женщины с веснушчатыми руками. Что делать?!
Григорий, 31 год
Сидишь себе, работаешь — и вдруг оказывается, что ты давным-давно занимаешься этим странным делом…
А случилось все не так уж и давно, всего-то лет пятнадцать назад, когда уже существовала электронная почта — «емеля», «мыло», «мейл», — но еще можно было жить не вполне по ее законам. Многие пользовались компьютером просто как пишущей машинкой с памятью, которая, впрочем, иногда подводит. Старая добрая «Эрика» — та, что «берет четыре копии», — никогда не отправляла в небытие напечатанное, да и залить ее можно было хоть вареньем, хоть адской смолой. Но сила удара имела значение: без нее четвертый экземпляр получался бледненький, не жилец.
Не знаю, возможен ли в наше время счастливый брак. Тем более что я очень ответственная и требовательная натура.
Подскажите, что можно об этом почитать?
Милана, 23 года
Распечатанные письма из почты ИГИСПа [Институт групповой и семейной психологии и психотерапии, где работает автор.] тогда мне просто клали на стол. Случалось это раз в полгода и оттого запоминалось. Ответить означало обречь себя на бесконечную и бессмысленную переписку. Не ответить — повести себя как официальное лицо, то есть унизить и нагрубить. Корректно и уклончиво писала — мол, вопрос важный, перепиской не решается, а что если…
К переписке с психологом рвались люди не совсем обычные, оригиналы. Допустим, бывший военный пишет: «У меня дочка, у дочки образование, и вдруг она на ровном месте захотела стать психологом, прочтя вашу книгу. Пожалуйста, ответьте…» И шесть вопросов про обучение — где лучше, куда проще, как потом искать работу, сколько получают… Дочка, возможно, все эти вопросы если не решила, то обдумала. Она ни при чем. Это папа беспокоится, места себе не находит. Видимо, не получилось у него с самой дочкой об этом поговорить. С кого спрос? С того, кто «книжку написал».
Скажите, если к вам приходить на прием, за сколько примерно раз вы сможете мне помочь?
Когда ждать первых результатов? А можно со мной будет ходить подруга? Просто она хочет стать психологом, ей интересно посмотреть, я ей абсолютно доверяю!
Алиса, 23 года
Когда писем было мало, доходили в основном такие — неформатные, с чудинкой. Любое письмо немного настораживало, потому что обычно люди так не делали. Или писал человек, который и впрямь не знает, кого еще спросить, — или тот, кто на чем-то зафиксировался: может, слово какое-то зацепило, вот он и докапывается, требует разъяснений, рвется изложить свою точку зрения. Вступая в переписку по-настоящему, и человеку толком не поможешь, и времени потратишь уйму, и с собственной ролью тут не все ясно. Кроме того, сам факт письма в организацию — пусть даже конкретному человеку — напоминал о советской традиции: «письма трудящихся» и «дорогая редакция» еще помнились, и уж с этой «уходящей натурой» совсем не хотелось ассоциироваться.
Наверное, когда что-то начинается, в первых рядах неизбежно оказываются люди странные и необычные, потом — всякие, потом идут неизбежные повторы и штампы, а живой процесс уходит в другое пространство, и там звучат другие голоса. Сегодня понятно, что именно начиналось: наш брат психолог только-только стал фигурой публичной, получать это образование бежал стар и млад, на телеэкране мелькали знакомые лица коллег, а о горькой судьбине хороших слов и мыслей, попавших в контекст массовой культуры, тогда как-то не думалось. Как говорила королева фей в одной ирландской сказке: «Если бы я знала вчера то, что знаю сегодня…» Раз уж даже она не знала, нам — надеюсь! — простится тогдашняя наша склонность поумничать в экспертной роли, робкое (и оттого еще более дурацкое) самодовольство от непривычной востребованности, несбывшиеся надежды, иллюзии и амбиции…
Дело наше — я имею в виду психологов-практиков, работающих индивидуально, с группами, с семьями, да хоть с организациями, — дело трудное, ибо живое. Никакой опыт, никакое знание не страхует от ошибок, сомнений и постоянной необходимости принимать то, что невозможно изменить. Но трудное оно еще и потому, что мы работаем «в миру» — и мы, и наши клиенты все время испытываем на себе влияние всего, что происходит вокруг и пронизывает саму нашу работу. И во времена надежд и иллюзий, и во времена апатии и бездумности, и в любые другие времена наше дело — помогать клиентам помочь себе самим, как и насколько это возможно. Но отвечать на письма — это совсем другая работа.
Предложила мне ее Ирина Умнова. Мы сидели в уже не существующей кофейне филипповской булочной на Тверской и пытались посмотреть на эту возможную работу и новую для меня роль с разных сторон: дело интересное, но удастся ли избежать назидательности, кича, недопустимых упрощений? Кто будет писать в новый для наших читателей журнал Psychologies, кто войдет в круг его авторов, что за «компания» собирается на его страницах?
Я знала, что моя собеседница готова бороться за «психологическую правду» и сделает все возможное и невозможное, чтобы разговор с неведомым читателем получился интеллигентным и достойным.
И посмотрев французскую версию журнала Psychologies — надо же знать, во что ввязываешься! — я за эту другую работу взялась, о чем ни разу не пожалела. Нулевой номер вышел десять лет назад.
Здравствуйте, уважаемая эксперт! Не могу себя заставить пойти к психологу. Выворачивать душу перед чужим человеком непонятной профессии я не могу, но накопилось много вопросов, на которые сама не могу ответить. Вот некоторые из них: как поднять самооценку и поверить в себя; какие психологические причины бессонницы у моей мамы; считается ли увлечение вышиванием признаком ограниченности?
С уважением,
Юлия, 33 года
Вот не может человек пойти к психологу и «выворачивать душу перед чужим человеком». А задать четыре разноплановых вопроса, на которые невозможно ответить, — пожалуйста. И задает. Письмо словно пишется вместо встречи, и это способ ни на какую встречу не прийти. Человек, который готов увидеться с психологом, — я вижу это у своих клиентов — готов запустить некий процесс, и процесс будет развиваться. Даже если это разовая консультация, за полтора часа много всего произойдет: нас двое, мы общими усилиями устанавливаем контакт, влияем на происходящее, выбираем общий язык, о чем-то договариваемся — мы на территории неожиданного, и мы вместе. Более того, мы готовы вызвать к жизни последствия этой встречи: нужно, чтобы человеку было о чем подумать, когда он вернется в свою привычную жизнь.
Но если имеешь дело с письменным текстом, ты никогда не узнаешь, как этот человек позвонит тебе по телефону, как он сядет, сделает паузу, начнет что-то сбивчиво говорить, впервые посмотрит в глаза — ничего этого не будет. Ты чудовищно ограничена в возможностях — порой вообще непонятно, кто с кем разговаривает. Этот мир теней и отражений очень отличается от реальной работы, даже от консультации по скайпу или по телефону…
Кому это нужно, зачем вообще этим заниматься — и зачем была сделана эта книжка, вот в чем вопрос. Прагматический аспект — пиар, извините — рассматривать не будем, и не потому, что это ниже моего профессионального достоинства, вовсе нет. Просто этого рода возможности СМИ сильно преувеличены (допускаю, что самими же СМИ).
В реальности же количество — и качество, что существенно, — людей, с которыми ты можешь и хочешь работать, по-прежнему создается рекомендациями бывших клиентов и небольшого круга уважающих друг друга коллег. Наше ремесло — одно из немногих, где можно не беспокоиться о «трудоустройстве после сорока», — труднее как раз молодым.
Великолепная Анн Анселин Шутценбергер [Анн Анселин Шутценбергер (род. 1919) — французский психолог, психодрама-терапевт, создала психогенеалогический подход в работе с отдаленной семейной историей. Автору выпала честь не раз участвовать в ее учебных группах и мастер-классах.], царственно въезжая на свою мастерскую в инвалидном кресле, как-то раз со всей суровостью заявила разновозрастной интернациональной аудитории: «Я стала “бестселлером” в восемьдесят. Так что все вы можете еще подождать!» С моими тридцатью пятью годами практики пока можно помалкивать и с оптимизмом смотреть в будущее.
Но правда и то, что я — пишущий практик. Двадцать пять лет в свободное от основной работы время «скриплю перышком», решая на разном материале увлекательнейшую — возможно, только для меня — задачу: передать человеческую интонацию средствами письменной речи, описать нашу работу с группой или одним человеком. Всегда хотелось найти пространство разговора, не заданное ни стереотипами обыденного мышления, ни суконным профессиональным языком. А если это разговор, то должен звучать не один голос.
В свое время коллеги поругивали меня за то, что в «Веретене Василисы» [Михайлова Е. Л. Я у себя одна, или Веретено Василисы. М.: НФ «Класс», 2003.] слишком много речи участниц групп: мол, что они могут интересного сказать? Но девочка-косметолог из салона красоты, прочитавшая книжку, спросила: «Они у вас что, под гипнозом? Почему они такие умные, тонкие?» Если «гипноз» понимать не буквально, то да: они такие и есть, просто удалось создать пространство, в котором это проявляется. И моя роль как автора книги в том и состояла, чтобы мир услышал, какие «они» умные и тонкие, смелые и серьезные, язвительные, отчаянные, всякие — живые. Если об этом не расскажу я, то кто услышит их?
