Екатерина Нечаева

Ритуал

Что-то начиналось этой ночью, запутывалось, связывалось между собой. Чужие далекие линии судьбы натягивались и скрещивались друг с другом, как не смогли бы никогда раньше. Неуловимо, приторно-сладко пахло разлитой по полу кровью. Она уже начала сворачиваться в темные вязкие сгустки там, где ею было прочерчено несколько особенно жирных полос. Воздух в комнате подергивался прозрачной дрожащей зыбью от неиспользованной, сконцентрированной здесь силы. Что-то назревало, готовилось прорваться в тишине, как хрупкий росток цветка прорывается сквозь хранящее его семя. По углам застыли участвующие в ритуале, которые боялись резким движением нарушить это установившееся на миг, хрупкое, ожидающее спокойствие. Свечи вспыхнули внезапно, одна за другой, хотя никто не прикасался к ним.

— Начинаем.

И мир вздрогнул.

Часть первая

Глава 1

Ненависть, что нас соединяет

Ротара опять тошнило. Дракон скреб когтями по полу, изворачивался, выгибался своим костлявым, несоразмерно худым телом, и его снова выворачивало даже теми мелко нарезанными кусочками свежего мяса, которое я покупала ему на рынке. Он бился, шершаво извивался на досках загона, как полумертвая, выброшенная на берег рыба. От него шло зловоние; чешуя еще месяцы назад потускнела, а теперь стала ломкой, слоилась и выпадала, кое-где оставляя на теле проплешины беззащитной розовой кожи. Дракон гнил изнутри. Он пытался есть, но не мог, это продолжалось уже неделями.

Я стояла, прислонившись к стене, и устало наблюдала за ним, отчаянно желая уйти и все равно не решаясь выйти за дверь. Ротар снова молчаливо заскреб когтями, оставляя новые борозды поверх старых на светлых досках пола, и его опять вывернуло. Мучение продолжения жизни, которая все никак не может закончиться. У него не хватало сил даже отползти, и Ротар безжизненно распластался прямо в грязной воняющей лужице, тяжело, с хрипами дыша. Воздуха ему постоянно не хватало, и он дышал, широко раскрыв пасть, обнажая бледно-розовые кровоточащие десны и острые бесполезные клыки. Знала же, что не стоило тратить последние деньги на свежее парное мясо. Все равно потом все окажется на полу. Я смотрела на его болотисто-коричневое, изуродованное худобой и болезнью тело и ощущала, как желудок сводит от отвращения, жалости и брезгливости.

Мой дракон.

Когда-то, помнится, я пошла на факультет полетов, только чтобы произносить эти слова с гордостью.

Он дернулся, из последних сил поднял голову и посмотрел на меня. «Я устал. Погладь, лхани», — тихо и виновато прошелестел он. Сколько было этих дней, когда я, еще надеясь на что-то, беспрерывно таскала драконенка на руках, закутанного во множество тряпок. Ротар мерз постоянно, словно в нем не было того животворного, волшебного огня, свойственного всем драконам. Я учила магическую теорию в загонах, я даже ночевала здесь, чувствуя, как сбоку жмется маленькое костлявое тельце. Драконов не принято убивать, только ждать, когда они подохнут сами. Я ненавидела его привычной, вплавленной в самую суть ненавистью; постоянной и уже почти неотличимой от обычных чувств, как дыхание. Наша маленькая агония на двоих. Дурак тот, кто говорит, что разделенный груз становится легче. Скорее, он лишь вдвойне давит на плечи обоим.

Усталые виноватые глаза. Ротар должен был вырасти, стать большим и сильным и носить меня на своих широких крыльях по небесам всего королевства. Сейчас же он был бесполезен, просто полумертвая груда чешуи, не способная даже встать на собственные лапы. Обряд запечатления не давал мне взять второго, здорового крылатого, пока он еще жив. И смерть — единственное, что освободит нас. Дракон отлично все понимал. Но продолжал жить.

Я подошла ближе, присела рядом, положив руку на его холодную, немного липкую чешую, и он подался вперед, ткнулся измученной мордой в сгиб локтя. У здорового дракона шкура должна быть сухой и теплой, похожей на прогретый на солнце камень. У него же чешуйки были холодными и мягкими, кажется, ткнешь пальцем, и навечно останется нестираемая вмятина. Здоровый дракон должен быть гораздо крупнее, чтобы суметь взлететь вместе с всадником. Но Ротар был не больше жеребенка и почти прекратил расти в последнее время.

Я сидела так, пока дракон не заснул, долго ждать не пришлось. В последнее время он уставал очень быстро. Потом осторожно перетащила его на сухое место, обтерла испачканные чешуйки ветошью. Передвинуть его было совсем несложно, с каждым днем он весил все меньше и меньше, словно истончался сам по себе, медленно уходя в окружающее пространство. Дракон спал, не шевелясь и будто не дыша, только изредка, почти незаметно, поднимались и опускались худые ребра. Я вышла, плотно прикрыв за собой дверь, повторяя про себя: даруйте либо смерть, либо жизнь. Хватит.

— Ну как он сегодня, Тай? — Я обернулась к Анни. Она слегка неловко, покаянно смотрела на меня, словно то, что ее Росянка здорова, делает ее виноватой.

— Как обычно, — неохотно буркнула я.

— Что говорил лекарь, ему станет лучше?

Пожалуй, Аннет — единственная, кого я ни разу не хотела убить за этот вопрос или попросить заткнуться. Мою благородную прямолинейность другие слишком часто принимали за хамство. Но если знают ответ, то зачем задавать вопрос. Анни же всегда беспокоилась от чистого сердца, и не ее беда, что она не знает, как утешать кого-то, кто влип в полное дерьмо, как я. Честно говоря, я и сама не знаю.

«Нет, лекарь сказал, не приходи сюда больше… дай своему дракону подохнуть, — хотела закончить я, но потом, смерив взглядом ее искренне озабоченное лицо, решила воздержаться от мрачных речей: — В общем, не приходить, все равно ничем не поможет».

— Жаль. Но, может, он еще выздоровеет. — Я скрипнула зубами. Мой дракон ни одного дня в жизни не был здоровым. Полтора проклятых года растянутой агонии. Мне казалось, если я сейчас не сдвинусь с места, что-то взорвется во мне, сломается, рассыплется мутными острыми осколками.

— Я тут вспомнила про одно дело… я лучше пойду.

Засунув руки в карманы, хмуро щурясь, я вышла на улицу из длинных рядов крытых загонов, где содержались магические животные, как принадлежащие Академии, так и нет. Как сказал бы психолог, поза полной закрытости, но меня не очень-то тянуло радоваться миру. Снаружи было безветренно и тепло, в лицо дохнуло сухим, слегка пыльным воздухом. После полумрака глаза заболели от яркого света, солнце безжалостно роняло лучи, и двор казался выжженно-белым, а люди — неразборчивыми угольно-черными силуэтами на его фоне. Академия по-прежнему жила своей жизнью, ровно гудела чужими голосами, как растревоженный, политый кипятком улей. Лекции шли в разное время, и окрестности Академии никогда не пустовали. Кто-то по хорошей погоде решил делать уроки на улице, кто-то просто прогуливался, держась за руки и пуская сопливые романтические слюни. Сейчас, когда приближалось очередное десятидневье практики, все были еще более беспокойными, чем обычно. Меня практика обошла стороной. От своего свободного времени некуда было деваться. Настроение было поганым, и поделиться им было не с кем.

На деревьях вылезли первые листья, еще маленькие и слабые, но солнце пекло уже вовсю, как в начале лета. Я расстегнула кожаную «летную» куртку, которую носили все на нашем факультете, мне она была бесполезна, только вызывала каждый раз глухое раздражение. Но на новую одежду денег не было, старую же я заносила уже до дыр. Приходилось надевать что есть. Жара меня не радовала. Как только наступит время снять куртку, откуда-то придется доставать обновку или с помощью хозяйственных заклинаний приводить в божеский вид старую одежду. Хотя толку мало. Я и так третий год уже, как шхэнова елка, одним цветом.

Во дворе собрались несколько моих однокурсников со своими драконами. Я посмотрела на них мельком и отвернулась, стараясь прогнать из памяти изящные строгие силуэты сильно выросших за эту весну крылатых. Вот-вот должна была начаться очередная тренировка, я вовремя уходила. Только не хватало видеть, как все они радостно взлетают. Нет, это не тоска по небу, это черная и вполне понятная зависть. Большинство магов, пошедших на летный факультет, привлек риск, быстрота полета, бесконечность небес, свобода на крыльях дракона. Меня же привлекло другое. Плевать я хотела чем заниматься — хоть летать, хоть повозки возить. Хоть посланником на побегушках работать. Главное другое. Еще с детства я мечтала о драконе. Обладать сильным, опасным, во всем подчиняющимся мне существом, которое будет разделять мои желания и мысли, защищать меня. Ну и заодно зарабатывать много денег. Когда у меня обнаружился дар к магии, я никогда не сомневалась, на какой факультет пойду… А теперь спускала почти всю стипендию, только чтобы продлить агонию больной ящерицы. Из дома почти ничего не присылали. Да и отнимать последние крохи у родителей только для того, чтобы продолжать эту бесполезную игру в великого мага летучего отряда, мне не позволяли остатки совести. Заработки в ближайшее время не предвиделись, было достаточно и других адептов. Хозяйственники, боевые, практики. Кому придет в голову нанимать драконолога-недоучку, который едва в других сферах магии колдовать может. Если Ротар вскоре умрет, я еще могу успеть завести дракона и даже вырастить его, но если нет… Я оказалась загнанной в угол. Я тупо останусь с шхэновой специализацией летуна, не имея дракона. Домечталась. Лишние же годы обучения стоили денег, которых у меня нет и заработать негде. Перейти бы на другой факультет, пока не поздно, но наличие дракона этого не позволяло.

Вирс трепал по чешуйчатой морде своего Черныша. Феорис, Мира, Лери стояли кружком, смеялись чему-то. Их драконы, синий, изумрудный, серебряный, полусидели-полулежали рядом, наблюдая за хозяевами из-под полуприкрытых век. Шхэновы тупые ящерицы. Вирс что-то сказал и показал пальцем в небо. Я тоже задрала голову, но лучше бы этого не делала. Похожий в лучах солнца на пылающего феникса, кружил золотой дракон Огастеса, плавно парил, раскрыв широкие сверкающие крылья. Воплощение мечты о полете, сказке о человеке и летучем, объединивших свои силы. Я с усилием отвела взгляд. А там, за дверью, в полумраке, смрадно сгнивая изнутри, теряя чешую, подыхал мой дракон. В этот момент их всех я ненавидела еще больше. Так что даже живот заболел. За мою ненависть всегда расплачивалось мое тело. Не очень-то справедливо. Наверно, стоит перекусить, а потом продолжить размышлять над тем, чем я займусь, если Ротар за оставшиеся полтора года учебы не подохнет окончательно или не выздоровеет. Возможностей было мало.

Драконы — шхэново живучие существа, быстро вырастают, долго живут и так же быстро стареют, словно сгорают изнутри, как сухая бумага в огне пламени. И если дракон не хочет умирать, его агония может быть бесконечной. А Ротар не хотел. Иногда его разум напоминал мне разум ребенка, но, бывало, он с легкостью понимал те вещи, которые мне были недоступны. Проклятое запечатление. Оно навечно протягивало между нами тонкую нить, если не понимания, то чего-то очень похожего. Шхэнов ритуал, я не соглашалась на него! Я хотела сама выбрать себе дракона.

Я направилась в столовую, угрюмо пройдя через парк Иллигадиса, названный так в честь одного из основателей Академии, впрочем, все именовали его не иначе как Гадский парк, нарываясь на выговоры наставников. Погода, как назло, стояла теплая, даже слишком, для ранней весны. Небо без единого облака, яркая синева почти слепила глаза. Идеальная погода для полетов. Я пнула попавшийся под ногу камень, ушибла палец и с досадой сквозь зубы выругалась. Потом подумала и выругалась еще раз, хотя настроение так и не улучшилось. Камень откатился далеко, оставив продолговатый след в пыли, как маленький шрам на сухой дороге.

Поздно об этом жалеть, но если бы только в тот раз мне попался кто-нибудь другой… Если бы я только могла вернуть время назад, вернуться в тот день. Вся моя жизнь пошла бы по-другому. Ритуал запечатления происходил при появлении дракона из яйца, какая-то древняя кровная магия, и следующего дракона я могла завести, только когда умрет первый. Сама раса драконов никогда не сотрудничала с людьми, но доказанно являлась ограниченно разумной. То есть мыслить могла, но понимание их мышления было недоступно человеку. По договору семьсот пятого года, когда для победы в войне с взбесившимися, сведенными с ума потерей своего эртанэ эльфами многим расам пришлось объединиться, драконы раз в год отдавали часть кладки людям, чтобы они уже выращивали детенышей, как своих. Чешуйчатые ничего не теряли, в их семьях все равно под конец оставалось один-два драконенка, остальных поедали родители. Выращенных же людьми они за представителей своей расы не считали, впрочем, и человеческие летуны не стремились к бросившим их родственникам.

В тот злополучный день мы с однокурсниками, как и все драконологи каждый год до нас, направлялись на гору Выбора, на вершине которой крылатые оставляли лишние яйца из кладки. Наставник Магуэрц шел впереди и что-то рассказывал, уже не помню что, я жутко волновалась. Слишком боялась, что ни один дракон не откликнется на мой зов. Но все равно будущее казалось мне светлым и великолепным, конечно, я же драконолог, гордость и надежда нации, опора будущей науки, защитница королевства.

«Лучше бы не отозвался», — мрачно подумала я. Мы должны были долго ходить между разбросанными на уступе горы яиц и ждать, когда, почувствовав родственную душу, маленький драконенок предпочтет кого-то из нас и выберется из скорлупы. Тогда до вершины горы я даже не дошла. Я просто споткнулась и почувствовала, как что-то хрупкое треснуло под ногой. А потом увидела маленькое, коричневато-бурое тельце, выбирающееся из яйца, которое из-за окраски я приняла за камень. Позже наставник скажет, что этот драконенок вообще не должен был вылупиться. Я оказала ему громадное одолжение, чуть не раздавив сапогом, но пробив скорлупу. Когда яйцо скатывается с уступа горы или его бросают просто так, на склоне, в тени, где его не греет солнце, дракон, скорее всего, погибает в зачаточном состоянии. Но Ротар выжил. Он был не больше кошки и, открыв свои пронзительно-желтые глазищи, заверещал, кидаясь ко мне. Возможно, со стороны это выглядело забавно, как я с дикими воплями пыталась освободиться от одежды, в которую он вцепился. Кто-то, помню, хмыкнул. Но мне было не до смеха. Драконы не бывают такими маленькими, и сперва я приняла его даже за какую-то нечисть, собирающуюся перегрызть мне горло. А потом он верещать перестал, устроился у моих ног, и я услышала в голове мягкий, сонный голос:

«Возьми на руки. Погладь, лхани».

Ротар всегда знал, чего хотел. Впрочем, многого он никогда и не требовал. Послушный, спокойный, шхэново меня обожающий, чуть ли не заглядывающий в рот дракон. Он был бы идеален, если бы не один маленький недостаток. Выжить-то он выжил, но это навсегда подорвало его здоровье. Не знаю, на чем он держался в этом мире, наверно, не на драконьем, скорее бычьем упрямстве. Большинство драконьих лекарей предсказывали, что он не протянет и недели. Потом — что не протянет и пары месяцев. Потом — что сдохнет через полгода. Но Ротар жил и даже потихоньку рос. Я надеялась, что со временем его здоровье укрепится, и он придет в себя, но этой весной стало только хуже. У драконов начиналось половое взросление, проявлялась их врожденная магия, которая позволяет им летать, управлять ветром и проделывать такие милые ярмарочные трюки, вроде поджигания чего-нибудь огнем. У некоторых был дар земли, кто-то управлял водой. Нет, не так, как человеческие маги, это было что-то более примитивное, стихийное, впрочем, действенное. Драконы в магии были не особенно сильны, волшебная сила больше поддерживала их жизнь, насыщала кровь, но на мелкие фокусы их хватало. Вот только у Ротара дара не было. Или он проявился, но стал забирать ту часть энергии, которая была нужна ему для того, чтобы существовать. Такое не лечится. И он умирал, как последняя сволочь, упорно, медленно и долго.

Как я позже узнала, лхани на языке драконов — существо, ближе которого нет. И ближе меня для него никого не было, других он просто с поразительным человеконенавистничеством к себе не подпускал. Мои однокурсники выбрали настоящих драконов, невероятно красивых, всех оттенков — от небесной бирюзы до угольно-черного, не сравнимых с моей бурой, болезненной, бесцветной ящерицей. И один из них мог быть моим. Великие боги, как же я ненавидела эту ящерицу, попавшуюся мне под ноги в тот момент! Но ничего не могла поделать. Запечатление завершилось, хоть я и отчаянно сопротивлялась. В тот момент Ротар так хотел обрести «родственника», что его силы воли хватило на двоих. Впрочем, ее бы хватило и на целый летучий отряд. Лучше бы здоровья побольше. После первой встречи, когда мелкая ящерица напрыгивала на меня с земли, хотя я старательно пыталась его скинуть, я так и назвала его. Ротар. «Попрыгун» в переводе с древнего языка.

Старый драконолог, отозвав на днях меня в сторону, просил прекратить его агонию, не приходить, не запихивать насильно в его пасть пищу, не сидеть рядом, дать ему отойти спокойно в его призрачное царство драконов. Ничем не поможешь, он умирает, сказал он, хотя я и так знала это уже давно. Трудно этого не видеть. Его непрерывная агония продолжается с рождения, но дракон цеплялся когтями, клыками за жизнь, и утро за утром снова открывал свои желтые, тусклые, измученные глаза. Иногда его отпускало, и Ротар несколько дней жадно пожирал любую пищу, до которой мог добраться, восполняя дни голода. Я уже перестала испытывать надежду, потому что потом все начиналось снова.

Я пыталась не приходить, но тогда Ротар начинал настойчиво, страшно выть или, что хуже, упорно полз из помещений, где содержались драконы, наружу, стремясь найти меня. Он дико боялся, что я не приду больше.

В столовой было как обычно: шумно, непонятно, кто с какого факультета, жуткая очередь на ползала, где толкаются адепты с подносами. Невыносимые ароматы недожаренных бифштексов и кисловатого клюквенного компота. Впрочем, привыкнув к тому, как готовят дома и что сооружает на самодельной плите моя соседка по комнате, я могла пережить что угодно. В столовую я обычно приходила в гордом одиночестве. Денег на нормальные продукты, которые можно разогреть с помощью бытовой магии, у меня не было, а остальные мои приятели предпочитали питаться в «домашних условиях», готовя все в своих комнатах или изредка выбираясь в кафешки. Я всегда со смутной ненавистью провожала взглядом пригоршни серебрушек, которые они с легкостью выкладывали за еду. Мое тело, привыкшее к постоянному недоеданию и паршивой пище столовой, отказывалось это понимать. Как можно выкинуть столько денег на то, что абсолютно бесполезно, ведь через несколько часов захочется есть снова. Слава богам, хоть питание в Академии было бесплатным. Жлобливым, но бесплатным. Я взяла не очень чистый, с каплями воды поднос и встала в очередь. Адептки передо мной жизнерадостно обсуждали какую-то вечеринку, скорую ярмарку и то, что купят на ней. Безжалостно перемывали кости всем сокурсникам, преподам и особенно своим парням. Не ведающая настоящей шхэни в жизни беззаботность. Я им завидовала настолько, что хотелось огреть по башке подносом, а потом добавить пинок под ребра, чтобы жалостливо подготовить к реальной жизни. Мой дракон тихо подыхал. Хотелось об этом не думать, но мысль постоянно настойчиво выскакивала, обжигающе обосновывалась в мозгу, а потом медленно уходила прочь, оставляя после себя горелые следы обожженной плоти. Я не хотела об этом думать, но, как только расслаблялась, все начиналось снова.