— До чего с тобой сложно общаться! — снова вздыхает мама.
— Было бы проще, — говорю я, — если бы вы немного меньше думали обо мне и немного больше занимались своими делами. Надоело уже. Каждое утро одно и то же. Ничего объективного нет. «Мне не нравится моя внешность» — критик. «Я расстроилась, что пошел дождь» — подавленный гнев. «Меня сейчас стошнит от ваших сочувственных взглядов» — ярость! Я хоть за что-нибудь в этой жизни отвечаю?
Моим родителям и просто и сложно одновременно. Сложно — потому что у них психически неуравновешенная дочь. Еще сложнее оттого, что они сами себе это внушили. Просто — потому что все проблемы воспитания уже десять лет за них решают разные доктора. Я сменила их восемь.
Еду в автобусе.
Вы когда-нибудь обращали внимание, что заходящие в переполненный транспорт старушки всегда прицельно ищут жертв? Я такая жертва. При наличии сидящих мальчишек, парней и мужчин бабушка всегда целенаправленно стремится ко мне, чтобы прочитать мне лекцию о том, как безобразно себя ведет молодежь и, разумеется, поднять меня. Это вызывает у меня припадки не потому, что я против бабушек, а потому, что у меня хронические боли в спине.
Так вот, я еду в автобусе и смотрю на стоящую неподалеку бабушку с сумками, у бабушки исключительно воинственный вид.
Хотя она даже не смотрит в мою сторону. Господи, как свински я себя веду.
Что обо мне думают все эти люди?
Пожилая женщина стоит, ей неудобно, а я, здоровая кобыла с расстроенной психикой и хроническими болями в спине, сижу.
А ну вставай немедленно.
«Крииииииииииииитик!» — радостно думаю я и всю оставшуюся дорогу поливаю напалмом внутреннего критика, который только было начал маскироваться под бабушек.
Как славно, лето кончилось, можно возвращаться в университет и продолжать сеять хаос. В университете меня все боятся — они, видимо, думают, что человек, который регулярно посещает психотерапевта, может ни с того ни с сего прыгнуть на люстру или еще что-то в этом роде; в общем, люди держат такую испуганную дистанцию, что иногда мне нравится этим пользоваться. Внезапно спросить у кого-нибудь что-нибудь и наблюдать, как этот кто-то делает без разбега десятиметровый прыжок прочь по коридору. Это довольно весело, особенно когда больше нечем заняться. По правде говоря, именно сегодня у меня довольно паршивое настроение, даже гадости делать не хочется, и я знаю, что это неспроста. У нормальных людей все, как правило, случается наоборот — происходит какое-нибудь безобразие, в результате которого портится настроение. У меня, в отличие от нормальных людей, все вверх тормашками — сначала иррациональная мировая скорбь, потом двойки по контрольным, просроченные шоколадки в столовой, уезжающие секундой раньше нужного автобусы. Может быть, это тоже побочные эффекты таблеток? А не подать ли мне на них в суд за то, что ломают мою невинную юную жизнь?
Это было бы интересно — подать в суд на таблетки, думаю я, меланхолично бредя мимо своей кафедры; и вот тут-то долгожданная Закономерная Гадость, Обязательная После Ненормально Длинной Белой Полосы, настигает меня в коридоре. Закономерная Гадость выглядит как мой научный руководитель. Самый подходящий мне научный руководитель в мире.
— О, идите сюда, милочка, вы мне нужны, — говорит она, растягивая все гласные.
(Тех, кто найдет эти записи, на всякий случай приглашаю на мои похороны в ближайшие выходные. Опоздавшие могут просто поплакать у надгробия.)
В эту игру по-прежнему играют двое.
п. Доктор, запретите ей делать это, а?
П. Почему бы вам самой ей это не запретить?
п. (мрачно) Вы ее видели хоть раз в жизни? Она же меня проглотит не жуя.
П. А вы ее боитесь, это интересно.
п. Ничего тут интересного нет. И никого я не боюсь. Я просто не хочу, чтобы меня потом затаскали по судам за моральный ущерб или что-нибудь еще в этом роде.
П. А почему вы так уверены, что нанесете кому-то бред?
п. (как раненый зверь) ДОКТОР, да посмотрите на меня, кого я могу учить? И чему? Я хорошо умею с разбегу кидаться головой в стену, это, пожалуй, все.
П. (пишет в блокноте) Нет, это на самом деле интересно. Не помню, чтобы раньше вы кого-либо боялись. Я вас не узнаю!
п. Нет, слушайте, ну как мне еще вам объяснить разницу между страхом и логикой?!
П. Давайте по порядку. Еще раз. Что от вас требуется?
п. (мрачно) Дополнительно заниматься с какой-то малахольной.
П. Интересно.
п. Вот мне тоже будет интересно, когда меня посадят за рукоприкладство.
П. Кстати, а почему вы называете ее малахольной?
Я сижу в пустом маленьком классе, стол передо мной усеян сухими (то есть теперь уже влажными) салфетками, и я борюсь с желанием выйти в окно. Нет, по крайней мере в магазин за новой порцией салфеток мне точно придется выйти, иначе мы все здесь утонем. Моя зараза пахнет кошками и загадочно молчит. Другая — теперь, к сожалению, уже тоже моя зараза — ревет не переставая, потому что минут десять назад я попросила ее назвать ее любимую книгу. Я чувствую себя очень странно: по-моему, впервые в жизни я не самая неадекватная личность в комнате.
Блин, ну и как мне еще ее называть — эмоционально неустойчивой?
— У меня есть два основных тезиса, — говорю я повелительнице котов, выпроводив свою подопечную в туалет. — Во-первых, по-моему, она дислексик. Если это так, то ей надо к врачу. Во-вторых, еще немного такого общения, и к врачу понадобится мне.
— Делайте свое дело, — отвечает эта старая черепаха, то снимая, то надевая очки, — ваша задача подтянуть ее по литературе. Она совершенно не соответствует уровню моих занятий. Если так пойдет и дальше, то нам придется с ней распрощаться.
— Ну так давайте ускорим этот процесс. Распрощаемся побыстрее. Как она будет здесь учиться, если у нее от книг повышенное слезоотделение?
— Милочка, тренируйтесь, я в вас верю, у вас все получится, — одним непрерывным медленным треком увещевает меня она.
Ну конечно, думаю я, стерва ты чешуйчатая, ищешь повод поиздеваться только потому, что лень самой заниматься с ученицей. Так эта плакса хоть бы еще читать умела.
— А что мне будет, если я ее вдруг случайно убью?
— Вряд ли вас оправдают, — жизнерадостно говорит она, — но у вас же, как это… смягчающие обстоятельства… Может, придется в больнице немного полежать.
О нет.
Я забираю рюкзак и пулей несусь домой, пока они меня не догнали. Мне жизненно необходимо устроить кому-нибудь истерику.
В эту игру играют родители (Р) и ребенок (р). Время и место абсолютно не имеют значения, потому что все равно все кончается одинаково.
р. Я…
Р. Милая, звонил твой доктор. р. Да, я…
Р. Он сказал, что есть какая-то конфликтная ситуация в университете.
р. Ну да, там…
Р. И что ты захочешь ее с нами обсудить.
р. Естественно, захочу. Мне нужно…
Р. Милая, имей терпение дослушать взрослых до конца, когда они к тебе обращаются.
р…
Р. Вот и славно. Он сказал, что в общем и целом вы с ним все обсудили, и он считает, что для тебя никакой угрозы в случившемся нет.
р. То есть…
Р. Он был довольно убедителен, и мы с папой склонны полагаться на его точку зрения. Доктор ведь не будет советовать плохого, да, милая?
р. (молча пинает кроссовкой стену)
Р. Так что ты хотела рассказать нам с папой?
— Ок, — говорю я наутро.
— Что «ок»? — интересуется мама, намазывая бутерброд маслом. — Мне не нравится твой жаргон, милая.
— Давно ли это жаргон, — бормочу я под нос.
— Я не расслышала.
— Не страшно, — говорю я, — просто не надо говорить с филологом про жаргоны.
— Как скажешь, — покладисто отвечает мама. Она определенно ждет от меня акции протеста против насильственного репетиторства. Как бы не так.
— Я говорю «ок» к тому, что я согласна.
— Согласна быть учительницей? — подозрительно спрашивает мама, капая медом на стол.
— Давай только не называть это «учительницей». Омерзительное слово. Плохо пахнет, плохо одевается и не спит с мужчинами. Впрочем, ладно, все равно у меня есть условие.
— Какое же?
— Я больше не пью таблетки, — говорю я.
— Мне кажется, мы это уже обсудили.
— ВЫ — да, но вот только я не понимаю, почему ВЫ обсудили то, что отправляется в МОЙ организм.
— Девочка моя, — проникновенно говорит мама, — ты вряд ли в состоянии отвечать за свои поступки, поэтому…
— Поэтому вот то, что и требовалось доказать, — подытоживаю я. — Я в состоянии отвечать за свои поступки только тогда, когда это удобно вам и мировой медицине. А когда нужно пить химическую бесполезную дрянь, от которой меня рвет дважды в неделю и от которой я не могу писать, влюбляться и видеть цветные сны в программе телепередач, так это сразу меняет мое состояние. Не пойдет. Надоело. Короче, я бросаю пить таблетки и иду заниматься с умственно отсталыми. Если я кого-нибудь убью, привези мне мой плед в тюрьму, там вроде холодно.
— Но если…
— Но если кто-нибудь из вас проболтается об этом доктору и он будет заставлять меня пить таблетки снова, или опять попытается положить меня в свой электрифицированный санаторий для овощей, я заявлю о совращении несовершеннолетней. Меня, то есть. Пусть меня у вас заберут и отдадут каким-нибудь пожилым лысым одуванчикам.