Екатерина Шитова

Кощеева жена

Глава 1

— Тише, Настасья, тише! Голову пригни, авось не приметит.

— Он идет, Матрешка! Ой, мамочки! Как же так? Как же так-то? Он же был мертв, я своими глазами видела!

Настасья затряслась всем телом, глянула глазами, полными дикого страха, на Матрену, но та сжала ее руку и приложила палец, пахнущий луковой шелухой, к обветренным губам девушки.

— Тише, — повторила она почти беззвучно.

Девушки обнялись, прижавшись друг к другу, склонили головы к самым коленям, чтобы их не было видно за высокими бочками, пропахшими кислой капустой.

Вскоре дверь сарая распахнулась, и где-то совсем рядом послышались мужские шаги.

— Настасья, Матрена, ау, вы где запропастились?

Голос прозвучал ласково, но Матрена только сильнее сжала руку Настасьи. Шаги стихли. По-видимому, мужчина остановился и высматривал девушек по темным углам.

— Выходите, я калачей с базара привез. Вкусные, мягкие, с маком. В прошлый-то раз ты, Настасьюшка, сказала, что за такой калач можно полжизни отдать. Я гораздо меньше прошу.

Мужчина хмыкнул и стал медленно обходить углы сарая, срывая на своем пути покрытую пылью паутину. Шаг за шагом он все ближе и ближе подходил к притаившимся за капустными бочками девушкам.

— Настасьюшка, я же знаю, что ты страсть как любишь калачи с маком. Выходи-ка, голубушка, не зли меня.

Мужчина запнулся в темноте об ведро и с грохотом повалился на пол. Выругавшись, он поднялся на ноги и закричал, оборачиваясь по сторонам:

— А ну выходите обе, паскуды этакие, иначе не сдобровать вам! Не хотите по-хорошему, тогда будет вам по-плохому. Забью обеих до смерти!

Настасья напряглась, обхватила руками голову, лицо ее исказила гримаса ужаса. Матрена поняла, что еще чуть-чуть, и она не удержится, закричит от страха. Прижав к себе ее голову, она прошептала на ухо:

— Молчи, не слушай!

Под пальцами Матрены потекло что-то теплое — это Настасья закусила губу до крови.

— Настасьюшка! Выходи давай, не упрямься. Зачем ты эту кикимору противную, эту Матрешку глупую, слушаешь? А? Ведь не подруга она тебе, только об себе вечно думает!

Мужчина был уже совсем рядом. Матрена слышала его тяжелое дыхание. Комок подступил к ее горлу, она пыталась проглотить его, одновременно держа Настасью, которая дрожала, как осиновый лист на ветру, за плечи.

— Выходи, Настасья, а не то я знаешь, что сделаю? — мужчина помолчал, а потом произнес зловещим голосом, — Я твою матушку зарежу, Настасья. Братики и сестрички твои меньшие сиротами останутся. Не жалко тебе их разве?

Настасья болезненно дернулась, но Матрена удержала ее за плечи.

— Сиди, дура, не слушай его! Все это брехня! — прошептала она ей в ухо.

Но Настасья резко повернулась, укусила Матрену за руку, а потом громко завизжала, прижав ладони к мокрому от слез лицу.

— Вот вы где, голубушки мои! — приторно ласковым голосом проговорил мужчина.

Обе девушки поднялись на ноги, и он улыбнулся довольно. Он стоял напротив них — высокий, худой, жилистый, глядел на них круглыми, выпученными глазами, поводил длинным горбатым носом, будто вынюхивал что-то.

— Вот и вы, мои красавицы! А я вас ищу, ищу! Калачи уж скоро зачерствеют!

— Не трожь нас, Яков Афанасьич, не то мы все Анне Петровне расскажем, — проговорила Матрена.

Мужчина склонил голову набок, бросил злой взгляд на нее, потом посмотрел на Настасью, и лицо его смягчилось.

— Ступай, Настасьюшка, в дом. Полакомись пока что калачами. А я тут пока что с Матреной побалакаю. Совсем она распоясалась. Где это видано, чтоб сноха так со свекром говорила?

Настасья, всхлипнула, посмотрела на Матрену большими глазами, полными ужаса, и стремглав выбежала из-за высокой бочки на свет, запинаясь и гремя пустыми ведрами.

— Ешь сколько влезет, голубушка, не спеши! — крикнул мужчина вслед убегающей девушке, а потом произнес тихо, повернувшись к Матрене, — а младшую сноху нужно научить, как уважать и почитать дорогого свекра.

Матрена судорожно оглянулась и схватила стоящие рядом вилы. Замахнувшись на Якова Афанасьича острыми зубьями, она зашипела:

— Не подходи, Кощей проклятый!

Мужчина замер на месте, из груди его вырвался тяжёлый вздох.

— Если б я знал, что ты такая вредная и упрямая, я бы тебя ни за что любимому младшему сынку в жены не выбрал. Тетка твоя уж больно тебя расхваливала. Ох, Серафима! Лгунья старая! Лиса хитрая! Теперь-то я дотумкал — она же тебя просто поскорее из своего дома спровадить хотела. Надоела ты ей, обуза такая.

Мужчина сделал шаг навстречу Матрене, но она подняла вилы выше.

— Признаться, ты мне уже надоела со своим норовом, Матрена! Выкинуть бы тебя на улицу, да не могу. Люблю тебя. И что ты со мною сделала? Околдовала, не иначе!

Мужчина замолчал, а потом внезапно сделал резкий выпад в сторону Матрены, и схватился обеими руками за черенок вил. Силы в его худых и жилистых руках было немеряно, он одной только рукой мог осадить коня на полном скаку. Поэтому вилы легко выскользнули из рук Матрены. Девушка осталась стоять перед свекром — жалкая, безоружная. Мужчина отбросил вилы в сторону, осмотрел сноху с ног до головы и поманил к себе пальцем.

— Ну, иди же ко мне, не упрямься, — хрипло проговорил он, сверкнув черными глазами, — коли сама придешь — и тебе калач маковый достанется. Платье тебе новую куплю, а к зиме — полушубок. Хочешь?

Матрена не пошевелилась, стояла на прежнем месте, сжав зубы, глаза ее сверкали лютой ненавистью.

— Не трожь меня, Яков Афанасьич!

— Ишь ты, какая непокорная. Как молодая кобылка. Уж я тебя объезжу, воспитаю хорошенько! А не хочешь по-хорошему, значит, будет по-плохому.

Матрена стояла на месте. Мужчина весь напрягся, сдвинул брови.

— А ну, иди сюда! Все равно будет по-моему! Я здесь хозяин! Я всем вам указ! Поняла?

Мужчина достал из-за пояса кнут и огрел им Матрену. Девушка взвизгнула от боли, бросилась бежать, но тут же оказалась в капкане сильных мужских рук. Яков Афанасьич повалил ее на грязный пол и резким движением задрал юбку.

— Помогите! Кто-нибудь! Убивают! Насилуют! — во все горло завопила Матрена.

Но никто не услышал крика, доносящегося из сарая на отшибе села. Яков Афанасьич, разозлившись, ударил Матрену по лицу. Та вскрикнула и изо всех сил пнула мужчину промеж ног.

— Ах ты паскуда! Крыса! — тонким голосом взвыл он, отстранившись от нее.

И тут Матрена достала из-за пазухи нож и с размаху вонзила его в грудь мужчине. Раздался хруст, а потом на несколько мгновений в сарае повисла тяжелая тишина, Матрена слышала лишь стук своего сердца. Яков Афанасьич захрипел, взялся за рукоятку ножа и сильным движением выдернул его из-под ребер. Матрена смотрела на все это, остолбенев от ужаса. Рубаха мужчины была порвана, но крови на ней не было. Сам Яков Афанасьич улыбался жуткой улыбкой, глядя на испуганную девушку.

— Ты думаешь, что сумеешь убить меня? Дура ты дура, Матрешка! Не сумеешь!

Он почесал затылок и отбросил нож далеко в сторону.

— А хочешь знать, почему?

Он вопросительно взглянул на Матрену, и та неуверенно кивнула.

— Потому что нет у меня смерти! Заговоренный я!

— Ну точно Кощей… — еле слышно произнесла Матрена.

Мужчина несколько секунд смотрел в лицо молодой снохи, которое бледнело все сильнее и сильнее. А потом запрокинул голову кверху и засмеялся: громко, раскатисто и победоносно. Матрене показалось, что все это не по-настоящему, что ей снится страшный сон, и скоро он закончится. Когда Яков Афанасьич подошел к ней, она не шелохнулась, не могла двинуть ни рукой, ни ногой. А когда он снова повалил ее на пол и задрал юбку, она даже не закричала. Все тело ее налилось странной тяжестью и обмякло.

“Это страшный сон, и скоро он кончится…” — звучало в голове несчастной, испуганной девушки…

Спустя несколько минут, которые тянулись, будто целая вечность, Матрена осталась лежать в темноте одна. Яков Афанасьич натянул свои портки и, довольно кряхтя, вышел из сарая. Матрена заплакала, прижимаясь щекой к грязному полу.

Позже она поднялась на ноги и неуверенной, шатающейся походкой, пошла в дом. На ее светлой льняной юбке виднелись следы крови…

* * *

за пять лет до случившегося

— Ох, не знаю, Серафима. Рожа-то у нее симпатичная, но уж больно она тощая. Плохо работать будет. Да и внуков каких мне потом народит? Таких же тощих, как сама?

Яков Афанасьич почесал лысый затылок, взял со стоял глиняный кувшин с квасом и начал пить, тонкие струйки мутно-коричневой, кисло пахнущей жижи потекли по его усам и бороде, закапали на рубаху.

— Ты не смотри, что она тонкая, как тростинка. Она работать может, как лошадь! Да и сынок у тебя еще молод, тринадцать лет всего парню! Пока растет и мужает, ты ее еще раскормить успеешь. Глянь зато, какие у нее бедра широкие! С такими бедрами она тебе с десяток внуков народит!

Яков Афанасьич обернулся и еще раз посмотрел на девушку. Она стояла, прижавшись к стенке, щеки ее пылали румянцем, в глазах застыл страх.

— Эх, все-таки еще поразмыслю, Серафима. Больно она у тебя еще юна, — откусив большой кусок от краюшки хлеба, проговорил мужчина.