Последнее мама произносит, поднимаясь, шурша платьем, торопливо одергивая его. Глядит в сторону калитки, увитой вьюном. В проеме стоит Джейн, и она не одна: джентльмен в сером сюртуке, совсем молодой и немного запыхавшийся, переминается с ноги на ногу рядом.

— Добрый вечер. Мама, Эмма… это Сэм Андерсен, наш новый сосед. Я случайно встретила его по дороге, и он настоял на том, чтобы меня проводить.

Джейн улыбается; ее щеки оживляет призрачный румянец. Она то и дело поглядывает на своего спутника, в иссиня-черных кудрях которого блестит заходящее солнце.

Джейн остается жить около трех недель.

Здесь

Стрела пылает от наконечника до оперения. Хочется выдрать ее и бросить подальше, но, может, этого и ждут. А может, дым уже отравляет меня, лишает способности двигаться и думать? Я и вправду не могу ее вернуть.

Они пришли. Тени за деревьями; я различаю зеленые узорчатые маски. Маски сливаются с растительностью, кроме них, из черноты одежд не выбивается ничего. Даже самострелы из чего-то черного. Дерево? Сталь? Снова обсидиан? Тени безмолвны. Они приглядываются ко мне, еще немного ― и я различу блеск глаз за прорезями. Глаз ли? Есть что-то нечеловеческое в их движениях: не трещат ветви, точно стопы вовсе не касаются земли. Или сердце заглушает смертную поступь?

Они собираются вместе, теперь говорят. Четверо, высокие и поджарые, не понять: мужчины, женщины? Поглядывают на меня, и разговор становится оживленнее, переходит в… спор? Похоже. Одна тень качает головой, но другая делает шаг. Ее удерживают, начинают увещевать. Тень остается на месте; я не слышу, что ей сказали, но что-то в быстрых жестах вдруг будит догадку. Нелепую, невозможную, но…

Они боятся? Кажется, они чего-то боятся или… кого-то?

Тени бурно спорят, но все равно замечают опасность раньше, чем я, ловящая каждое движение и звук. Треск-треск. Смерть-смерть. Одна тень даже успевает выстрелить, правда, это уже не может ей помочь. Рыжее животное, вынырнув из чащи, прыгает молниеносно; под лапами хрустят кости сразу двоих. Над деревьями несется клич. Третья тень шарахается к деревьям; за ней кто-то, сорвавшийся со спины зверя, ― низкорослый, одетый в лохмотья. У этого кого-то в зубах нож. Росчерком сверкает лезвие, и незнакомец исчезает в зарослях.

Пара мгновений ― крик. От того, как, захлебнувшись, он переходит в бульканье, пробирает озноб. Впрочем, не сильнее, чем от того, как животное, из груди которого торчат стрелы, придавливает последнюю тень к земле, наваливается всем весом. Руки исступленно вцепляются в шерсть, соскальзывают. Правая, дотянувшись до ножа, наносит удар, но тщетно. Зверь душит осознанно, терпеливо ждет, пока жертва обмякнет, после чего сразу выпускает ее. Падает нож. Голова запрокидывается, и я вижу разметавшиеся пряди длинных волос. Определенно, человек, определенно, мертв. Зверь обнюхивает разрисованную маску, облизывается в задумчивости, но в конце концов просто переступает труп.

— Хороший… хороший…

Повторяю заклинанием, стараюсь не шевелиться и даже не дрожать. Наверняка зверь чует мой ужас, а задушить меня будет гораздо проще, чем вооруженного человека в черном.

— Не подходи… ладно?

Лучше было молчать. Зверь, прежде обнюхивавший траву, вскидывается. Теперь он заинтересованно уставился прямо на меня.

Длинный, гибкий, с лоснящейся шерстью и острой мордой. Я видела таких в разъездном зверинце; там подобные, но размером с кошку для потехи убивали змей, почти так же придушивая или перекусывая горло. Тогда я восхищалась их хищным изяществом больше, чем изяществом пантеры из другой клетки. Теперь я сжимаюсь в комок.

Зверь идет ― так же бесшумно, как шли тени; не хрустит ни одна ветка под короткими лапами. Зверь подергивает влажным носом, блестят черные глаза, мотается туда-сюда хвост. Зверь издает свистящие, а может, щелкающие звуки и щерит зубы. Он уже близко. Стрелы, торчащие из груди и окутанные огнем, явно его не беспокоят. Он подходит вплотную и неторопливо садится. Склоняет голову, снова щелкает или ворчит, почесывается задней ногой. Он кажется безобидным, и все же я подаюсь назад и делаю неглубокий вздох.

Зверь огромен, больше лошади. Стрелы торчат не из груди, а из доспеха, эту грудь прикрывающего. Пластина обита свалявшимся мехом такого же оттенка, возможно, чтобы сбить врагов с толку.

Да, зверь огромен. На нем седло и броня. Он убил трех человек. Но это всего лишь очень большой мангуст.

2

Дом и убежище

По-прежнему здесь

Зверь обнюхивает меня, я не сопротивляюсь. Сейчас, когда ясно, что на меня не нападут, больше тревожит не любопытная морда с колючими усами, а стрелы: та, которая все еще торчит в дереве, и те, которые вонзились в мангуста. Золотые символы на камне о чем-то напоминают, это уже мелькало в моей голове до появления животного и его… всадника? Кстати, где он?

Прислушиваюсь. Шуршит листва, на развесистые ветви возвращаются, всплескивая крыльями, птицы, отдаленно журчит родник. Других звуков нет. Где маленькое существо с ножом в зубах?..

Зверь поводит головой в сторону, дергаются торчащие уши. Затем он задирает морду, разевает розовую пасть и протяжно визжит. Ему тревожно, а может, больно? Я присматриваюсь к нему внимательнее.

— Ты… как?

Скорее всего, он не понимает; меня просто обманула рассудочность, с какой он задушил человека. А что если все произошедшее ― вообще плод болезни моего воспаленного рассудка? У меня были причины сойти с ума. Но, видя, что зверь снова в меня вглядывается, я дружелюбно предлагаю:

— Давай я вытащу твои стрелы… дружок?

Мангуст спокоен. Я, перебарывая страх, тянусь к пламени вокруг первой стрелы. Она не обуглилось, это убеждает меня, что от прикосновения не будет больно, совсем не будет. Я готова сомкнуть пальцы и хорошенько потянуть, когда…

— Стой! Дуреха!

Вжимаюсь в расщелину меж корнями, торопливо опускаю руку. Я успокоилась рано: я же не в безопасности и все еще не одна. Всадник, впрочем, теперь я убеждена, что всадница, вылез из зарослей. Девушка движется неторопливо, вразвалку, совсем не так, как преследовала врага. На ходу она распихивает по карманам грубой накидки какие-то предметы, а еще что-то тащит под мышкой. Приглядываюсь. Это колчан и самострел.

— С ума сошла? ― кричит она снова. ― Сгоришь до уголечков!

Она низенькая, не выше десятилетнего ребенка. Широкая и плотная, негритянского типа лицо, но не это привлекает мое внимание. Куда больше ― зеленые волосы колечками, длинные обвислые уши и рожки, растущие из верхней части открытого лба. Девушка ― если можно назвать это девушкой ― густо намазала веки зеленым, в зеленый выкрашены пухлые губы.

Незнакомка деловито направляется не ко мне, а к трупам, переворачивает ближний на спину небрежным пинком. Присаживается, начинает быстро обшаривать. Раз ― ссыпает в поясную сумку горсть сухих ягод. Два ― находит нож. Три ― довольно щелкает языком, оглядывая пару каких-то камешков. Чиркает, высекая искру, прячет и прищелкивает языком повторно. Поправляет грязную обмотку на жилистой ноге и продолжает мародерствовать, как ни в чем не бывало. Ей-богу… слушая рассказы тех, кто воевал с Конфедерацией, я всегда представляла, как южане обирали наших убитых солдат столь же нагло, раздевая почти донага. Да где же я?..

— Что смотришь, Жанна? Помоги!

От окрика я вздрагиваю. Чужим именем меня называют во второй раз, первой его произнесла тварь, затащившая меня сюда. И во второй раз «Жанна» звучит с такой неколебимой уверенностью, что в горле ком. Вот только бежать уже некуда.

— Я…

Девушка, обшаривая второй труп, поднимает черные глаза; я опускаю свои.

— А я слышала, ты ничего не боишься. Самим вождем командуешь.

Звучит разочарованно, и, пусть не понимая, какое отношение разочарование имеет ко мне, я теряюсь. Оцепенела, не думаю даже о том, что теней вокруг может бродить больше, чем четыре, и лучше скорее убраться. Наконец мне удается, пересилив себя, выдавить:

— Скажите, пожалуйста, мисс, как мне попасть домой?

Я ни на что не надеюсь, поэтому с трудом сдерживаю радостный возглас, когда незнакомка отвечает вполне мирно:

— Да я отведу. И чем быстрее мы управимся…

Она осекается, еще раз раздраженно на меня зыркнув: видимо, я не поняла какой-то намек. Снова поджимает губы и безнадежно машет рукой.

— Ладно, похоже, ты умеешь только красоваться. Ну, хоть это у тебя выходит славно.

За следующую минуту она обшаривает последнее тело. Забирает какую-то склянку, кожаный мешочек, три перышка: красное, белое и желтое. Потом она сует за пояс очередной чужой нож и поднимает самострел.

Их у нее уже четыре, и с ними она идет мне навстречу.

— Шику!

Незнакомка иначе, чем прежде, более громко цокает языком. Рыжий зверь разворачивается, она оглядывает его и морщит плоский курносый нос.

— Дурень обстрелянный.

— Как вас зовут, мисс?

Я спрашиваю тихо, не особенно рассчитывая, что ответом меня удостоят. Я не нравлюсь девушке, это видно, впрочем, не скажу, что она нравится мне, но куда деть манеры? С человеком, спасшим тебе жизнь, так или иначе лучше познакомиться. Разве не так принято у…