Я смотрю на огонь и улыбаюсь.

— Эй, малыш! — К нам подходит красавчик Хадсона. — Мои зефиры поджарились?

— Зефир, — поправляю я.

— Ну да. Я просто хочу закинуть в рот что-нибудь сладенькое.

— Ну это я могу тебе обеспечить. — Хадсон обнимает своего бойфренда за талию и притягивает к себе для поцелуя. Моя зефирина потрескивает и становится черной. Я достаю ее из огня.

— Пока, — говорю я им. Но они не замечают, что я ухожу.

Восемь

— Ты официально оказался в самой смехотворной ситуации всех времен. И я БЫЛ. ТОМУ. СВИДЕТЕЛЬ, — возвещает Джордж. После нашего возвращения в домик он сидит на своей кровати и обмахивает себя веером. — То есть я, конечно, ожидал, что будет смешно, но чтобы настолько…

— Все пошло не по плану. — Я беру бейсболку и толстовку.

Эшли фыркает, сидя на верхней койке.

— Может, хватит? — сердито говорю я. — Все нормально. Он просто делает вид, что вовсе не великий…

— Плейбой, — подсказывает Джордж. — Я решил, что мы вполне можем ввести в обиход это слово.

— Но случившееся мне на руку Оно означает, что он попытается сблизиться со мной.

— Похоже, ты не зря преобразился, раз он выкинул такое. Ну кто мог подумать, что неприметный качок окажется примадонной? Представь себе, что он может вытворять на сцене с такими-то способностями к импровизации и убедительностью.

— Но он же не думает, что мы не расскажем тебе, как все обстоит на самом деле, — вступает в разговор Эшли.

— После твоего припадочного смеха я не удивлюсь, если он решит, что тебя это все дико забавляет. Или же что мы недостаточно осведомлены о его любовных похождениях, чтобы комментировать их.

— Ты действительно считаешь себя способным выдержать все это? — Эшли так много смеялась, что голос у нее теперь немного хриплый. — Ты играешь Дала, он играет Хадсона, который не Хал. Так вы не сможете узнать друг друга.

— Я уже знаю его. И он знает меня, просто у меня тогда была другая одежда.

— А еще у тебя были другие привычки и интересы, — добавляет Эшли.

— Плюс к этому теперь ты говоришь более низким голосом и медленнее — довольно милый штрих, кстати говоря. Ты достоин «Оскара», — иронизирует Джордж.

— Спасибо. — Я немного горжусь собой, хотя и пытаюсь злиться на них за то, что они делают из меня посмешище. Надеваю бейсболку и улыбаюсь так широко, что улыбка, кажется, готова выйти за пределы лица. Тихо вскрикиваю и притоптываю ногой. — Все идет замечательно! Мы чувствуем, что прекрасно подходим друг другу — вот почему он не хочет, чтобы я знал, что на дереве есть его имя.

Джордж и Эшли смотрят на меня так, словно я только что сказал им, сколько радости способны принести сиськи. Джордж кивает.

— Послушай, мне не хочется быть занудой, — говорит Эшли, — но ты просто держи в уме, что он — игрок.

— Плейбой, — поправляет ее Джордж.

— Конечно. Плейбой. И, может, он говорит, что он не Хал, только потому, что хочет залезть тебе в штаны, но понимает, что плейбой тебе не нужен.

— А может, ему просто нужен кто-то, с кем у него возникла бы подлинная связь, — возражаю я.

Эшли вздыхает:

— Может, оно и так. Но… ты предупредил меня, чтобы я не бросалась очертя голову в новые отношения, которые разобьют мне сердце этим летом. Вот и я предупреждаю тебя о том же.

— Все будет хорошо. — заверяю ее я, оглядывая себя в зеркале. Приглаживаю торчащие волосы. Надеть толстовку или нести в руке? Не буду надевать, на улице довольно тепло. — О’кей. Мне пора. Я сказал ему, что возьму толстовку и встречусь с ним у флагштока. Увидимся на шоу талантов.

— Ему, наверное, потребовалось время на то, чтобы сообщить своим соседям, что он теперь совсем другой человек, — предполагает Джордж. Эшли опять фыркает.

— Прекрасно! — Я направляюсь к сетчатой двери: — Пока! — Распахиваю скрипящую дверь и бегу к флагштоку.

Я прихожу на свидание первым, но я рад этому. Мне хотелось скорее оказаться вне домика и насладиться происходящим. Я уже нравлюсь Хадсону настолько, что он притворяется романтиком! Джордж и Эшли могут считать, что это смешно, да так оно отчасти и есть, но это еще и очень приятно. Он сейчас такой, каким всегда хотел быть и должен быть с подходящим ему парнем, и у меня создается впечатление, что он всегда знал: этим парнем буду я. Дело не в том, чтобы просто залезть мне в штаны. Ради одного секса столько усилий не прилагают. Он делает это, потому что испытывает ко мне чувство. А это значит, моя идея была правильной. И моя работа над собой в течение года, и то, что я лишаю себя этим летом театра, — именно то, что нужно. Так должно быть. Просто так должно быть.

Смотрю в небо. Солнце почти у горизонта — синего, и оранжевого, и пурпурного. Но прямо надо мной небо темное. В нем появляются звезды. Они подмигивают мне.

— Привет, — раздается за моей спиной голос Хадсона. Он говорит тише, чем я ожидал. Поворачиваюсь к нему. Поверх майки на нем надета старая зеленая толстовка, она немного тесна ему и обтягивает живот и плечи, так что очертания его тела вырисовываются яснее, чем когда он был в майке. Моя толстовка у меня в руке, и я вдруг начинаю соображать, а не накинуть ли ее на плечи или не обвязать ли вокруг талии, или же это будет слишком по-женски? Надо просто надеть ее, что я быстро и делаю, пока он подходит ко мне, но умудряюсь при этом уронить с головы бейсболку. Хадсон внезапно оказывается совсем рядом и становится на колени, чтобы поднять ее. Он протягивает ее мне, и я с трудом удерживаюсь от шутки о том, что он — принц, а бейсболка — хрустальная туфелька, что неминуемо закончилось бы тем, что я запел бы что-то из «Золушки» (Роджерса и Хамместейна, а не Диснея).

— Спасибо. — Надеваю бейсболку. — Прости, мне что-то вдруг стало холодно.

— Да, по вечерам здесь бывает прохладно. Не знаю, как у вас там в Огайо. Здесь же летом днем жарко, а ночью… прикольно.

— Ага. — Мы молча смотрим друг на друга, и я гадаю, чувствует ли он всю нелепость ситуации, при которой мы с ним говорим о погоде, как два идиота, или же он смотрит в мои глаза и хочет поцеловать меня. Мне кажется, что верно и то, и другое.

— Ну, пришло время экскурсии. — Он улыбается своей обычной — широкой волчьей улыбкой. В небольшой щелочке между передними верхними зубами виден язык. — Это, ясное дело, флагшток, а минут через пятнадцать здесь разожгут костер. Ребята будут поджаривать на огне зефир и вообще весело проводить время. А вон там… — показывает он, подходя ближе ко мне с тем, чтобы его палец оказался на одной линии с моими глазами, — четырнадцатый домик. Мой домик. Говорю на случай, если ты захочешь навестить меня.

— А мы можем заскочить туда на минутку прямо сейчас?

— Ага. Ты можешь оставаться там до отбоя. А позже… придется тихо красться, чтобы тебя не засекли вожатые. В задней стене домика есть окно, оно совсем рядом с моей кроватью.

— Ты наверху или внизу? — спрашиваю я, и, едва успев ляпнуть такое, сильно краснею и радуюсь, что в темноте этого незаметно. — Я хотел сказать… прости, я не хотел сказать…

— Как придется, — перебивает меня он и подмигивает. — Но койка у меня внизу: люблю сразу рухнуть в нее в конце дня.

— Я тоже, — соглашаюсь я, но это правда лишь наполовину, потому что кто же этого не любит, но дело еще и в том, что в первое свое лето я спал на верхней койке, а Эшли на нижней, а потом я как-то красил ногти и капнул сверху на нее лаком, вот мы и поменялись.

— Так что ты можешь постучать в окно, сам понимаешь, и я вылезу к тебе. Если на то будут причины.

Я смеюсь. Он каждый год прибегает к одним и тем же уловкам. И они, скажу я вам, хорошо испытаны на практике. А теперь он хочет применить их ко мне. И это вовсе не означает, что он остается плейбоем. Просто он знает, как это работает, и хочет наладить отношения со мной. А Эшли неромантична, вот и все. Я снова смотрю на звезды.

— О’кей. Это нужная информация… про запас. Но, вообще, экскурсия у нас пока что не очень содержательная. — Ну вот, я немного разрядил атмосферу.

— Пока что?

— Пока что, — решительно отвечаю я.

— О’кей, хорошо, итак, перейдем к следующей достопримечательности, коей является медпункт, — произносит он с чудовищным британским акцентом.

— Коей?

— Именно так, — кивает он, направляясь к лестнице. Ее широкие ступени вогнаны в землю, они, изгибаясь, ползут вверх, подобно грибам на дереве. Кое-где они узкие, кое-где широкие, и ходить по ним в темноте довольно трудно.

— Осторожно! — предупреждает он меня. — В темноте эти ступеньки не слишком надежны. Хочешь опереться о меня?

Делаю глубокий вдох и говорю:

— Конечно, — и протягиваю ему руку. Он берет ее в свою, и я чувствую, что мой член немедленно встает. Его ладонь немного шершавая — наверное, нужно дать ему увлажняющий крем, — но в то же самое время мягкая, и он сжимает мою руку ровно настолько, насколько мне хотелось бы этого.

— Не думал, что ты согласишься, — говорит он, а мы тем временем идем по ступенькам вверх.

— А я думал, ты блефуешь.

— Мы заметно продвинулись вперед в наших отношениях. Теперь мы ходим за ручку, — замечает он. — Мы из тех парней, кто берется за руки уже в первые пять минут свидания.