— Ничего, они хорошие пацаны, — говорит он. — Но, думаю, тебе будет веселее со мной — в моем домике. С ребятами вроде нас с тобой. — Он машет пальцем взад-вперед, словно спрашивает: «Мы будем заниматься этим?», и мне приходится сделать глубокий вдох, дабы не кивнуть.

— Но я же просто буду там спать, верно?

— Ага, — смеется он и сжимает мое плечо. Он впервые намеренно касается меня, а это то, о чем я мечтал несколько лет, и мне трудно не растаять прямо сейчас, но я лишь встречаюсь с ним взглядом и улыбаюсь. «Помни, — говорю я себе, — ты хочешь, чтобы он влюбился в тебя. Если бы мне хотелось просто трахнуть его, проблем не возникло бы, но я собираюсь стать парнем, который наконец-то заарканит Хадсона. Это еще никому не удавалось, но у меня получится. Потому что у меня есть план».

— Ну, — говорит он, опуская руку, при этом его глаза слегка щурятся, будто он заинтригован, — надеюсь, увидимся.

— Надеюсь, увидимся, — повторяю я за ним и гадаю, не переборщил ли, но нет, думаю, направляясь к своему домику, это было в самый раз. Сделав несколько шагов, оборачиваюсь — он смотрит мне вслед и, увидев, что я обернулся, улыбается, а затем идет к четырнадцатому домику.

«О’кей, — говорю я себе, шагая медленно и регулируя вдохи и выдохи. Ноги у меня как желе, сердце колотится. — О’кей. О’кей, о’кей, о’кей. Еще один шаг. Сработало. СРАБОТАЛО. Может, остальное тоже сработает. Может, я не зря отказался от углеводов, и лишился волос, и многие часы работал над походкой и голосом, и учился не жестикулировать, когда говорю, и не напевать то и дело мелодии из мюзиклов. Может, я действительно смогу заполучить парня моей мечты».

Вхожу в домик, и Джордж вскрикивает:

— О боже! — и обнимает меня. — Я смотрел в окно и едва тебя узнал — то есть я, конечно, видел твое фото в Snapchat, дорогой ты мой, и прочитал все твои сообщения, но не думал, что ты и впрямь решишься на такие крутые перемены в гардеробе и стиле. — Он встает и гладит воздух над моей головой. — Бедные волосы, — печалится он. — Но ты только что говорил с ним, и он внимательно изучил твой зад, когда ты шел сюда! Ты чувствовал, как взгляд его темных, сексуальных глаз проникает в тебя? — говорит он, шевеля бровями.

— Привет! — окликает меня Эшли с верхней койки, где она листает какой-то комикс.

Позволяю сумке упасть на пол и делаю глубокий театральный вдох.

— Думаю, все сработает.

Джордж снова вскрикивает — на этот раз победоносно.

Я улыбаюсь и рассматриваю их обоих. Два моих лучших лагерных друга. В самом деле, два лучших друга. Грустно, конечно, что я вижу их всего четыре недели в году, но мы обмениваемся письмами и сообщениями и вместе смотрим «Королевские гонки Ру Пола», обсуждая их в чате, и других друзей-квиров у меня нет. В моей маленькой школе на востоке Огайо не имеется даже представительства Альянса геев и гетеросексуалов. Уверен, есть среди ее учеников ребятишки-квиры вроде меня, и, возможно, они, как и я, не скрывают своих пристрастий перед близкими друзьями и родителями, но никто об этом не говорит. Ведь если ты начинаешь обсуждать это с кем-либо, к разговору могут присоединиться посторонние люди, а в восточном Огайо ты редко услышишь от них что-то приятное.

Я сильно изменился за последний год, что не прошло незамеченным. Я продолжал оставаться театральным ребенком (всегда кордебалет, никогда главные роли), но неожиданно девочки стали смотреть на меня иначе, стали просить куда-нибудь пойти с ними. И мне приходилось часто сказываться больным. Мои родители тоже то и дело бросали на меня странные взгляды и спрашивали, все ли у меня в порядке, а я в ответ лишь улыбался и говорил, что все просто замечательно. Это было не слишком комфортно, но оно того стоило, если я смогу вернуться в школу с фотографией целующихся Хадсона и меня на экране блокировки телефона.

— Итак, — говорит Джордж, покончив с вскрикиваниями, — какой у тебя план действий? Ведь ты по-прежнему сможешь тусоваться с нами, да? Марк сказал, он собирается поставить «Пока, пташка», и я так волнуюсь по этому поводу! Дорогой, я готов пройти по трупам ради того, чтобы сыграть Ким, и не вздумай встать у меня на пути.

Джордж вытягивает руки, и я вижу, что зеленые и золотые буквы на его ногтях складываются в ЖИВИ ЯРКО. Весь этот год я был сосредоточен на изменениях в своем теле и не замечал по Инстаграму и Snapchat, а что же происходит с ним. Джордж изменился не так сильно, как я. Он по-прежнему «коренастый», как мы характеризовали себя оба, пока я не похудел, но лицо цвета песка у него теперь более худое, на нем просматривается щетина, а в треугольном вырезе лиловой майки видны волоски, и все это придает ему мужественности. Его черные курчавые волосы на голове по-прежнему сбриты по бокам и длинные посередине, но теперь это смахивает на мужскую прическу, а не на детскую. И он больше не выглядит слишком молодо для своего возраста, а смотрится даже несколько старше, чем мы. И это идет ему. Что касается Эшли, то она осталась точно такой, как была. Те же обрезанные джинсы, та же черно-белая фланелевая рубашка, повязанная вокруг талии, та же самая майка без рукавов. Ее голова с одной стороны выбрита, немытые вьющиеся волосы на другой падают на узкое, бледное лицо. Она прекрасный работник сцены. Свет, звук, закулисье — ее стихия, она справляется с этим куда лучше, чем кто-либо еще.

— Не знаю, смогу ли я принять участие в постановке. — Стараюсь, чтобы в моем голосе не прозвучала грусть, которую я по этому поводу испытываю.

— Только не это, дорогой, — качает головой Джордж. — Конечно, у тебя есть план и все такое, но в жизни всегда есть место театру.

Эшли отрывается от комикса — потрепанного выпуска «Академии смерти»:

— Ты готов бросить театр ради этого парня? В самом деле?

— Это часть плана, — отзываюсь я. — И он не просто какой-то там парень. Он Хадсон. ХАДСОН. Идеальный человек. — Пока я произношу это, в домик входят другие мои друзья — другие театральные ребята. Мы здороваемся, обнимаемся, некоторые из них говорят, что им нравится моя новая прическа. Джордан останавливают на ней взгляд и произносят:

— Ух ты! Тебя не узнать. Прикольно, однако. — А потом выбирают себе кровать. Я занимаю койку рядом с кроватью Джорджа, под койкой Эшли.

— Я думал, ты разместишься на втором ярусе, с такой-то прической, — комментирует мои действия Джордж.

— Уймись, — отвечаю я. — Это всего лишь волосы.

— И никакого тебе театра, — грустно говорит Эшли.

— И что ты будешь делать все лето? — спрашивает Джордж.

— Думаю заняться спортом, — отвечаю я, хотя сам не знаю, каким именно. — Бегом с препятствиями, а еще всякими там искусствами и ремеслами.

— Ну, это будет тебе обеспечено, — пожимает плечами Джордж.

— Я как-то не въезжаю, Рэнди, — начинает Эшли, — Понимаю, что ты запал на этого парня…

— Я не просто запал, — возражаю я. — Он заставляет меня чувствовать себя… иным. Он особенный.

Эшли вздыхает у себя наверху, и я замечаю, что они с Джорджем переглядываются.

— И зовите меня теперь Далом. По крайней мере, на людях.

— Дал, — задумывается Джордж. — Не так уж и плохо.

— А мне не нравится, — морщится Эшли. — Это не твое имя.

— Это же просто другая часть имени Рэндал. — Я достаю из сумки простыни — на этот раз они серого цвета, без радужных изображений единорогов, какие я привозил прежде, — и застилаю кровать. — Все хорошо. Я не забываю, кто я есть на самом деле. Просто хочу, чтобы на меня смотрели другими глазами.

— Ты хочешь казаться более мужественным, — с отвращением констатирует Эшли. Она спрыгивает вниз и помогает мне подоткнуть углы простыни. — Словно это что-то да значит. Эту чепуху придумали гендерные эссенциалисты.

— Это имидж, — высказывает свое мнение Джордж.

— Это то, что нравится Хадсону. — Я сажусь на кровать и разглаживаю серые простыни. По крайней мере, они из плотной ткани. Может, они и смотрятся иначе, но на ощупь такие же, как прежние.

— И ты уверен, что все это стоит того?

— Совершенно уверен.