— Но я же могу стать таким.

— Рэнди, — вразумляет меня Эшли, — да ладно тебе, ты же носишь женские майки, пользуешься лаком для ногтей и иногда — губной помадой. У тебя длинные волосы и мягкое тело. Я тебя не осуждаю — на мой взгляд, ты идеален. Но даже если вдруг твое поведение уподобится поведению натурала, тебе же придется сменить гардероб, подстричь волосы, сбросить вес, нарастить мускулы…

— Я вполне могу заняться этим, — отвечаю я. — По методу Станиславского.

— А через две недели он порвет с тобой, — стращает меня Джордж. — Поступит так, как поступает с остальными. И потом, даже если ты умудришься за один день превратиться в крутого парня, то ради чего? Ради недели поцелуев и долбежки в яме для арахисового масла на полосе препятствий, прежде чем он забудет, как тебя зовут? — Эта яма расположена под веревочной петлей на полосе препятствий, она достаточно глубока для того, чтобы скрыть два горизонтальных тела, и это любимое место Хадсона для пребывания в горизонтальном положении или под теми углами к горизонтали, которые требуются для ковбойской и собачьей поз.

— На самом деле он не такой, — говорю я, выдернув травинку и вертя ее между пальцами. — То есть он ведет себя именно так, но в нем есть и кое-что еще.

— И как, интересно, ты это понял? Пристально посмотрев ему в глаза?

— Нет. В первый год моего пребывания здесь мы жили с ним в одном домике. Бабушка Хадсона только что умерла, и он плакал во сне, ему снились печальные сны о ней. Однажды я его разбудил, и мы с ним немного поговорили. О его сне. О том, что он помнит о ней. О том, как стать лучшими версиями самих себя. Это был… серьезный разговор. — Я упираюсь взглядом в землю. Я никогда никому не рассказывал прежде о той ночи. Это было важное для меня воспоминание, и я знал, что мои друзья способны разнести его в пух и прах, но они должны понять: Хадсон — не просто сексуальный парень. Он единственный из всех людей может сделать так, что я буду чувствовать себя свободным не только здесь, в безопасности, но и везде, где захочу этого, и пошли на хрен все, кто считает иначе.

— Он хотя бы видел твое лицо?

— Свет был выключен, — говорю я, будто защищаясь. — Но он хороший человек. Просто он никогда не встречал парня, который завоевал бы его внимание надолго и стал бы его настоящим бойфрендом.

— О! — скалит зубы Джордж. — Конечно. И это, разумеется, будешь ты?

— Ага, — киваю я, стараясь убедить в этом вселенную. — Это буду я.

— Мы надерем их оранжевые зады! — кричит тем временем Хадсон. — Знаю, вы думаете, что это всего-навсего эстафета, дурацкие очки за дурацкую игру. И я понимаю вас. Но знаете что? Мы всколыхнем ее. Почему? Да потому что мы лучшие! Мы, квиры, потрясающие ребята! В реальном мире вам говорят, что надо быть такими или сякими, и это оскорбительно, люди обзывают вас как попало, унижают. Говорят, мы не можем победить по определению. Но здесь мы набираемся сил. Здесь мы работаем, чтобы стать такими, какими, по их мнению, мы не являемся. Здесь мы доказываем себе, какие мы крутые, и тогда, выйдя отсюда, мы сможем доказать и всем остальным, что мы крутые, и одержать победу в тех соревнованиях, на которые они нас вызовут! Доказать, что мы можем быть такими, какими хотим быть! Что мы особенные! — Выдавая все это, он на мгновение встречается со мной глазами, и его взгляд столь выразителен, что кажется, он говорит для меня одного. Я могу быть кем только захочу. Я могу сделать все, что пожелаю. — И да, сегодня, возможно, для этого придется бежать с яйцом в ложке и не уронить его, но что с того? Успех здесь предвещает успех там, снаружи, даже если вы просто принимаете участие в глупой эстафете. Так что вперед, покажем им, на что мы способны!

Все ликуют. В том числе и я. Не знаю, может, я становлюсь лучше с ним рядом или же он просто помогает мне осознать, насколько я хорош, но все мои проблемы — что я единственный квир в школе, что у меня нет близких друзей вне лагеря, что мои родители хотя и помогают мне, но относятся как к чужаку, всегда внимательно следят за моими словами или стараются, чтобы никто их не слышал, — все это легко отбрасывается мной, как наряд трансвестита, и неожиданно я оказываюсь новым удивительным супергероем. Квир Рэнди. И когда я ощущаю себя им, единственное, что мне хочется сделать, так это поцеловать Хадсона. Потому что никто больше неспособен вызвать у меня подобные чувства.

Эшли и Джордж заставляют меня чувствовать себя любимым. Равно как мои родители, и Марк, и Кристал. Но Хадсон дает мне то, чего я не могу получить ни от кого больше. Он заставляет меня чувствовать себя особенным. Таким, каков я здесь — где я не прячу свои руки в автобусе, когда мимо проходят какие-то качки, чтобы они не разглядели лак на моих ногтях, и где у меня всегда есть ответ на все, что мне скажут, — и каким я могу быть где угодно.

И я знаю, Хадсон вовсе не обращается ко мне лично, но мне все же кажется, что это так. Думаю, он говорил бы то же самое, если бы вся его аудитория состояла из меня одного. Думаю, он верит в меня, и потому внутри у меня тысяча ярко сияющих звезд — целая галактика.

— Так что стройтесь, разбирайте яйца, и побежали! — кричит Хадсон, и я вскакиваю, издаю ликующий вопль и бегу, чтобы принять участие в первом этапе эстафеты.

Четыре

Танцы в домике сменяются, в конце концов, надеванием купальных костюмов для «свободного плавания» в бассейне всех, живущих в лагере. Я горжусь своими плавками. Они черные с белой отделкой и немного малы мне. Достаю их, а Эшли смотрит на меня и говорит, положив руку на мое плечо:

— Послушай, не хочу сказать, что одобряю твой безумный план, но если ты собираешься осуществить его, то должен действовать правильно.

— В чем дело? — удивляюсь я. — Что не так с моим купальным костюмом?

— Плавки, — отвечает Эшли. — Твои плавки и шлепки.

— Мне нравятся эти шлепки.

— Это первый признак того, что они тебе не подходят. Ты создаешь образ этакого вульгарного натурала. Зачем тебе плавки, напоминающие то, что было на Шоне Коннери в одном из ранних фильмов о Бонде? Создается впечатление, будто ты играешь роль гетеросексуала в некоем спектакле.

— Можно изъять квира из театра, — подхватывает Джордж, подходя к нам, — но не театр из квира. — Он в белых плавках «спидо» с радугой на заднице. Рубашки на нем нет, и я вижу, что те волоски, что я углядел прежде в вырезе его майки, — часть густой поросли на груди и животе.

— И как это исправить? — интересуюсь я. — У меня есть такие плавки в черном, красном и синем цветах. И все.

— Они, должно быть, сгодятся, — произносит Эшли. — Но давай просмотрим весь твой гардероб.

Подвожу их к своему шкафчику с аккуратно сложенной и разложенной по цвету одеждой.

— Так, — говорит Эшли. — Кое-что из этого может сработать. Просто надо подобрать другое сочетание. Менее продуманное.

— Мы что, собираемся устроить показ мод? — вопрошает Джордж. Остальные ребята в домике, готовящиеся к плаванию, замолкают и таращатся на нас.

— Показ мод? — переспрашивает Монтгомери, худой рыжий семнадцатилетний парнишка, который, рассказывая о своей учебе в Лос-Анджелесе, четыре раза назвал себя «та еще сука».

— Не надо дразниться, — предостерегает Паз. Ей тоже семнадцать, у нее обритая голова и темная кожа.

— Показ мод! — скандируют остальные. — Показ мод!

Эшли улыбается, они с Джорджем начинают перебирать мою одежду и бросают мне одну вещь за другой.

— Монтаж! — кричит Монтгомери, и в течение следующих двадцати минут я демонстрирую им разные прикиды под комментарии вроде «О да, детка, красавчик!». Даже Марк, которого поначалу раздражало все это, в конце концов, вступает в игру, хотя, похоже, он подстебывает меня, когда включает «Как хорошо быть женщиной». Но, может быть, это просто название песни из спектакля. Несмотря на в высшей степени неподходящее музыкальное сопровождение, мне нравится демонстрировать одежду, соответствуя тому мужественному образу, который я вырабатывал целый год: широко расставленные при ходьбе ноги, бедра вперед, кивки подбородком. Я даже поигрываю мышцами брюшного пресса и хвастаю бицепсами, что умудрился нарастить. Некоторые мальчики смотрят на меня теперь немного иначе — словно я не я, а какой-то новый для них человек. Собственно, именно этого я и добивался.

Когда показ мод заканчивается, у меня имеется другой набор образов. Они… не фонтан, если честно. Хотя готов признать: они сексуальны на некий небрежный манер. Но цвета сочетаются плохо, все какое-то неаккуратное и нелогичное. Если тут и может идти речь о стиле, то я не углядываю его или, по крайней мере, он вовсе не мой. Но все уверяют меня, что дело сделано. И, в общем-то, что такое одежда по сравнению с любовью?

— Ну, повеселились и пора к бассейну, — говорит Марк. — Вперед! Никто здесь не остается.

Я переодеваюсь в черный купальный костюм, беру полотенце и вместе со всеми иду вниз по лестнице к нижнему ярусу лагеря. Отсюда хорошо видно, что наш лагерь очень большой. Не знаю точно, насколько он велик, но простирается он на несколько миль в разных направлениях. С лестницы увидеть реку нельзя — она на дальнем конце территории. Но, думаю, из театрального домика видна столовая — хотя она и домик тоже расположены на двух других противоположных концах овала, в который заключен лагерь. Бассейн находится прямо у лестницы, и в нем уже полно вскрикивающих и плещущихся ребят. Вода, похоже, превосходная. Когда мы подходим ближе, Эшли хватает меня и Джорджа за руки. Я смотрю на нее. Она смотрит на спасателя. Я тоже смотрю на этого человека и наконец узнаю ее.