Фрост ответил не сразу: рассуждения Мэннеринга заставили его вспомнить, зачем он пришел, и ему хотелось сперва собраться с мыслями, а потом уже объявлять о своем деле. Однако спустя мгновение Мэннеринг отрывисто рассмеялся и ударил кулаком по столу.

— Вот оно что! — воскликнул он в восторге. — Я так и знал! Знал, что ты во что-то да влип, знал, что выведу тебя на чистую воду! Ну, выкладывай, что там такое? В чем твое преступление? В чем загвоздка-то? Ты себя выдал, Чарли, — у тебя на лице все написано. Это что-то связанное с пресловутым кладом, да? Что-то насчет Кросби Уэллса?

Фрост потягивал бренди. Никакого преступления в прямом смысле слова он не совершал, но загвоздка действительно возникла, и да, связанная с кладом, и да, имеющая отношение до Кросби Уэллса. Его взгляд скользнул поверх плеча Мэннеринга к окну, и Фрост помешкал минуту, любуясь видом и подбирая нужную формулировку.

После того как обнаруженное в хижине Уэллса состояние было оценено банком, Эдгар Клинч сделал Фросту роскошный подарок, в благодарность за то, что банковский служащий поспособствовал сделке, — вручил ему банковский билет в тридцать фунтов. Эта сумма произвела на Чарли Фроста мгновенный опьяняющий эффект, ведь доходы его шли главным образом на содержание родителей, с которыми он не виделся и которых не любил. В восторженном угаре, впервые за всю свою жизнь, Фрост твердо вознамерился промотать всю сумму, причем немедленно. О своей нежданной удаче он родителям не скажет, решил он, и потратит на себя все до последнего пенни. Он поменял билет на тридцать блестящих соверенов и купил на них шелковый жилет, ящик виски, комплект переплетенных в кожу исторических сочинений, рубиновую булавку на лацкан, коробку дорогих привозных сладостей и набор носовых платков с монограммой — с его собственными инициалами на фоне розы.

А несколько дней спустя после этого приступа мотовства в Хокитику явилась Лидия Уэллс. Сразу по прибытии она посетила Резервный банк, объявив о своем намерении аннулировать продажу дома и имущества своего покойного мужа. И если сделка в самом деле будет признана утратившей силу, Фрост знал: ему придется вернуть пресловутые тридцать фунтов. Но перепродать жилет он уже не мог иначе как подержанную одежду; книги и булавку он сумел бы заложить, но за лишь ничтожную часть их стоимости; ящик виски он уже вскрыл; сласти были съедены; и какому олуху понадобятся платки с вышитыми чужими инициалами? В конечном счете ему очень повезет, если он вернет хотя бы половину потраченных денег. Он будет вынужден пойти к какому-нибудь из многих ростовщиков Хокитики и умолять его о ссуде; ему придется выплачивать этот долг в течение многих месяцев, а может быть, и лет; а хуже всего вот что: придется обо всем рассказать родителям. От такой перспективы его затошнило.

Но Фрост пришел к Мэннерингу не затем, чтобы признаваться, в какое унизительное положение попал.

— Ни во что я не влип, — коротко отрезал он, вновь обращая взгляд на хозяина, — но подозреваю, что здорово влип кто-то другой. Видишь ли, я не верю, что этот клад вообще принадлежал Кросби Уэллсу. Я подозреваю, что золото краденое. — Фрост нагнулся стряхнуть пепел с сигары и обнаружил, что она потухла.

— Так у кого же оно украдено? — осведомился Мэннеринг.

— Вот об этом мне и хотелось с тобою поговорить, — промолвил молодой служащий банка. В кармане его жилета были шведские спички; чтобы их достать, он переложил сигару в правую руку. — Мне не далее как нынче днем пришла в голову идея, и я решил с тобой посоветоваться. Насчет Эмери Стейнза.

— О, вот кто и впрямь во всем этом замешан, — согласился Мэннеринг, плюхаясь обратно в кресло; Фрост принялся снова зажигать сигару. — Он же исчез в тот же самый день! Вне всякого сомнения, он причастен к событиям. Не питаю я особых надежд насчет нашего друга Эмери, честно скажу. У нас на приисках поговорка есть: если слишком долго везет — не к добру это. Слыхал, нет? Так вот, Эмери Стейнзу везло, как никому другому на моей памяти. Из грязи в князи поднялся, причем без чьей-либо помощи. Бьюсь об заклад, его убили, Чарли. Убили на реке или на взморье — и тело вода унесла. Кому приятно видеть, как мальчишка нажил целое состояние! А ведь ему еще и тридцати нет! А уж тем более, если богатство добыто честным путем. Бьюсь об заклад, уж кто бы его ни грохнул, он на двадцать лет его старше душой. По меньшей мере на двадцать лет. Хочешь пари?

— Прошу меня простить, — чуть качнул головой Фрост.

— Ах да, — разочарованно протянул Мэннеринг. — Ты ведь на деньги не споришь! Ты — человек благоразумный. Деньгами если и бросаешься, то только в кошелек.

На это Фрост отвечать не стал, пристыженно вспомнив о тридцати фунтах, выкинутых на ветер совсем недавно. Спустя мгновение Мэннеринг воскликнул:

— Да ну же, не томи! — сконфуженный тем, что последнее его замечание прозвучало оскорбительнее, нежели ему бы хотелось. — Выкладывай все как есть! Что еще за идея?

Чарли Фрост рассказал обо всем, что узнал тем утром: что Фрэнк Карвер владеет половиной акций золотого рудника «Аврора» и что они с Эмери Стейнзом, в сущности, были компаньонами.

— Да, сдается мне, я что-то такое слышал, — туманно отозвался Мэннеринг. — Однако ж это долгая история; и это личное дело самого Стейнза. А почему ты об этом заговорил?

— Потому что заявка на «Аврору» связана с проблемой Кросби Уэллса.

— Это как еще? — нахмурился Мэннеринг.

— Сейчас расскажу.

— Рассказывай.

Фрост запыхтел сигарой.

— Клад Уэллса передан на хранение в банк, — сообщил он наконец. — И прошел через мои руки.

— И что?

Дик Мэннеринг не терпел, чтобы кто-то другой долго оставался в центре внимания, и имел привычку часто перебивать рассказчика, как правило, чтобы сподвигнуть его сделать собственный вывод сколь можно более быстро и точно.

Фрост, однако, торопиться не собирался.

— Так вот, — промолвил он, — есть одна любопытная подробность. Золото уже переплавили, причем не силами представителя компании. Судя по всему, это было сделано в частном порядке, негласно.

— Переплавили — уже! — воскликнул Мэннеринг. — Я об этом не слышал.

— Разумеется, не слышал, — кивнул Фрост. — Все золото, что оказывается у нас на прилавке, должно быть спрессовано, даже если это уже делалось. Это нужно для того, чтобы внутрь не попало никаких добавок и чтобы обеспечить однородное качество. Так что Килларни все проделал заново. Он расплавил Уэллсов клад, прежде чем его оценить, и к тому времени, как кто-либо его увидел, тот уже превратился в слитки с печатью Резервного банка. Никто из посторонних банку людей не может знать, что золото ранее уже прошло переплавку, — понятное дело, за исключением того, кто его спрятал. Ах да, и еще за исключением комиссионера, который обнаружил в доме клад и доставил его в банк.

— А кто это был — Кохран?

— Харальд Нильссен. Из «Нильссен и К°».

— Почему не Кохран? — нахмурился Мэннеринг.

Фрост помолчал, затянулся сигарой.

— Не знаю, — произнес наконец он.

— Зачем Клинчу вообще понадобилось втягивать кого-то в это дело? — недоумевал Мэннеринг. — Мог бы и сам имущество распродать. Зачем он еще и Харальда Нильссена впутал?

— Да говорю ж тебе, Клинч понятия не имел, что в доме есть что-то ценное, — настаивал Фрост. — Он был прямо фраппирован, когда обнаружился этот самый клад.

— Ах, фраппирован, значит?

— Да.

— Это твое словечко или его?

— Его.

— Фраппирован, ишь ты, — еще раз повторил Мэннеринг.

— Что ж, для Нильссена все сложилось лучше некуда. По условиям договора ему причитались десять процентов от общей стоимости движимого имущества, находящегося в доме. Удачный денек ему выпал. Ему перепало четыре сотни фунтов!

Мэннеринг по-прежнему глядел скептически.

— Ну-ну, продолжай, — промолвил он. — Переплавленное золото, говоришь. Итак, золото было переплавлено.

— И вот я пригляделся к нему поближе, — рассказывал Фрост. — Мы всегда составляем краткое описание руды: ну, там, в чешуйках золото или как, прежде чем металл расплавить. Если золото уже переплавлялось, мы все равно следуем заведенному порядку: записываем, как оно выглядело при поступлении. Из соображений… — Фрост замялся: он собирался сказать «безопасности», но особой логики в том не увидел. — Из соображений благоразумия, — неловко докончил он. — Как бы то ни было, я осмотрел бруски, прежде чем Килларни положил их в тигель, и обнаружил, что внизу каждого бруска переплавщик, уж кто бы он ни был, начертал некое слово.

Он умолк.

— Ну же, что за слово? — потребовал Мэннеринг.

— «Аврора», — отозвался Фрост.

— «Аврора».

— Вот именно.

Мэннеринг разом насторожился.

— Но после того бруски, все до единого, снова были переплавлены, — отметил он. — Этот ваш Килларни перелил их в слитки.

Фрост кивнул:

— А затем, в тот же самый день, золото заперли в сейфе, после того как комиссионер получил свою долю и был выплачен налог на имущество.

— То есть никаких свидетельств касательно этой надписи не осталось, — предположил Мэннеринг. — Я правильно понял? Названия больше нет. Оно сгинуло в переплавке.

— Да, так, — подтвердил Фрост. — Но я, безусловно, сделал о том соответствующую официальную запись. Внес описание в свой реестр, я же сказал.

Мэннеринг отставил бокал.

— Ладно, Чарли. Сколько надо, чтобы эта одна страница исчезла — или весь твой реестр, если на то пошло? Во сколько обойдется небольшая небрежность с твоей стороны? Малая толика водицы или, может, огня?

— Я не понимаю, — удивился Фрост.

— Просто ответь на мой вопрос. Ты мог бы сделать так, чтобы эта страница исчезла?

— Мог бы, — отозвался Фрост, — но, понимаешь, я ведь не единственный, кто заметил надпись. Ее Килларни видел. И Мейхью. Видел один из скупщиков, кажется Джек Хармон. Сейчас он в Греймуте. И любой из них мог рассказать о надписи кому угодно еще. Прелюбопытная штука эта надпись. Такую не скоро забудешь.

— Черт! — воскликнул Мэннеринг. И с силой ударил по столу кулаком. — Черт, черт, черт!

— Ничего не понимаю, — повторил Фрост. — О чем вообще все это?

— Чарли, да что с тобой? — взорвался вдруг Мэннеринг. — Тебе понадобилось две треклятых недели, чтобы явиться ко мне насчет этого дела! Чем ты до сих пор занимался, сидел сложа руки? Чем, спрашиваю?

Фрост отпрянул.

— Я пришел к тебе сегодня, потому что подумал, эти сведения, возможно, помогут отыскать мистера Стейнза, — с достоинством произнес он. — Учитывая, что эти деньги со всей очевидностью принадлежат ему, а не Кросби Уэллсу!

— Чушь. Ты мог это сделать две недели назад. И в любой день после того.

— Но я обнаружил связь со Стейнзом только сегодня утром! Откуда мне было знать про «Аврору»? Я не веду учет финансов всех и каждого, равно как и за каждой патентной заявкой не слежу. У меня не было повода…

— Ты получил свою долю прибыли, — перебил его Мэннеринг. Он наставил палец на Фроста. — Ты получил свою прибыль с этого золота.

Фрост вспыхнул:

— Это к делу не относится.

— Так ты получил или не получил свою долю прибыли с состояния Кросби Уэллса?

— Ну, неофициально…

Мэннеринг выругался:

— Так что ты просто помалкивал себе в тряпочку, верно? — Он откинулся в кресле и одним брезгливым взмахом руки швырнул окурок сигары в огонь. — Пока не объявилась вдовица и ты не оказался загнан в угол. И только теперь ты раскрыл свои карты — якобы из самых добрых побуждений! Да будь я проклят, Чарли! Да будь я проклят!

Фрост уязвленно воззрился на собеседника.

— Нет, причина отнюдь не в этом, — возразил он. — Просто я только сегодня утром собрал воедино все разрозненные кусочки. Вот честное слово. В банк пришел Том Балфур, и стал вешать мне лапшу на уши насчет Фрэнсиса Карвера, и попросил меня поднять его профиль акций, и я обнаружил…

— Что?

— Что Карвер купил акции «Авроры» вскорости после того, как рудник приобрел мистер Стейнз. Я только сегодня утром об этом узнал.

— Так что там насчет Тома Балфура?

— Когда мистер Балфур ушел, я поднял документы по «Авроре» и заметил, что прибыли «Авроры» стали падать сразу после того, как Карвер купил акции; тогда-то я и вспомнил про надпись на брусках и сложил все воедино. Честно.

— А что Тому Балфуру занадобилось от Фрэнсиса Карвера? — подал голос Мэннеринг.

— Хочет привлечь его к суду, — сообщил Фрост.

— На каком основании?

— Говорит, Карвер украл целое состояние с чужого участка, или что-то в этом духе. Но он отвечал уклончиво и начал со лжи.

— Хм, — буркнул магнат.

— Я с этим делом пришел прямиком к тебе, — продолжал Фрост, все еще надеясь на похвалу. — Из банка пораньше отпросился и — сразу сюда. Как только свел воедино все детали.

— Все детали! — воскликнул Мэннеринг. — В твоем распоряжении, Чарли, далеко не все детали. Ты половины деталей в глаза не видел.

— Что это значит? — обиделся Фрост.

Но Мэннеринг не ответил.

— Джонни Цю, — проговорил он. — Джонни чертов Цю. — Он встал так резко, что кресло позади него опрокинулось и ударилось об стену; колли ликующе вскочила и запыхтела.

— Кто? — переспросил Чарли Фрост и тут же вспомнил, о ком идет речь.

Цю — так звался старатель, разрабатывающий «Аврору». Его имя значилось в учетных записях банка.

— Это моя китайская проблема, а теперь, боюсь, еще и твоя, — мрачно промолвил Мэннеринг. — Чарли, ты со мной или против меня?

Фрост скосил глаза на сигару.

— С тобой, конечно. Не понимаю, зачем ты задаешь такие вопросы.

Мэннеринг отошел в глубину комнаты. Открыл шкафчик, явил взгляду два карабина, богатую подборку пистолетов и огромный пояс с двумя кобурами оленьей кожи и кожаной бахромой. И принялся застегивать этот довольно нелепый аксессуар на объемистом животе.

— Тебе бы тоже неплохо вооружиться — или ты уже?

Фрост слегка покраснел. Наклонился вперед, загасил сигару — неспешно, обстоятельно, трижды потыкав тупым концом в тарелку, а потом и еще раз, размалывая пепел в мелкую черную пыль. Мэннеринг топнул ногой:

— Эй, там! Ты, говорю, вооружен или нет?

— Нет, — отозвался Фрост, наконец-то выпуская окурок из рук. — Буду с тобой абсолютно честен, Дик, я в жизни ни из чего не стрелял.

— Да тут ничего сложного нет, — заверил Мэннеринг. — Просто, как дважды два. — Он вернулся к шкафчику и снял с полки два изящных капсюльных револьвера.

Фрост не спускал с него глаз.

— Секундант из меня выйдет никудышный, — предупредил он тут же, стараясь, чтобы голос не дрожал, — если я так и не узнаю причину вашей ссоры и не буду иметь возможности положить ей конец.

— Пустяки, пустяки, — пробормотал Мэннеринг, проверяя револьверы. — Я как раз хотел сказать, что у меня тут есть для тебя армейский кольт, но если подумать… заряжать его чертовски долго, а с пулями и порохом ты ведь связываться не захочешь. В такой-то дождь! Тем более, если прежде ты этого никогда не делал. Обойдемся тем, что есть. Обойдемся.

Фрост скользнул взглядом по Мэннерингову поясу.

— Впечатляет, правда? — проговорил Мэннеринг без тени улыбки. Он засунул револьверы в кобуры, пересек комнату, подошел к гардеробу и снял с деревянной вешалки пальто. — Не беспокойся; смотри — как только я это надену и застегнусь на все пуговицы, никто ничего не заметит. Я просто в бешенстве, Чарли! Вот ведь дрянной китаеза! Я в бешенстве!

— Даже не представляю себе почему, — промолвил Фрост.

— Он представляет, — отозвался Мэннеринг.

— Погоди минуту, — проговорил Фрост. — Скажи мне… скажи мне одно. Что ты такое затеваешь?

— Мы зададим косоглазому страху! — отвечал магнат, засовывая руки в рукава пальто.

— Как именно? — осведомился Фрост, с трепетом душевным отмечая форму множественного числа. — И по какому поводу?

— Да китаец на «Авроре» работает, — объяснил Мэннеринг. — Это его рук дело, Чарли, — слитки, про которые ты рассказывал.

— Но чем он тебя разобидел?

— Не то чтобы разобидел, скорее дал повод для недовольства.

— О! — внезапно осенило Фроста. — Ты ведь не думаешь, что это он убил мистера Стейнза?

Мэннеринг раздраженно буркнул что-то себе под нос, что прозвучало почти стоном. Сдернул пальто Фроста с вешалки и перебросил ему; тот поймать поймал, но надевать его не торопился.

— Идем, — торопил Мэннеринг. — Время не ждет.

— Да ради бога, — взорвался Фрост, — будь уже так любезен объясниться со мною начистоту. Мне необходимо внести в это дело ясность, если мы идем штурмовать треклятый Чайнатаун!

(Об этой своей фразе Фрост пожалел, еще не успев договорить до конца: ему совершенно не хотелось штурмовать Чайнатаун ни при каких условиях — внеся в дело ясность или не внеся.)

— Некогда, — отрезал Мэннеринг. — По пути расскажу. Одевайся давай.

— Нет, — возразил Чарли Фрост, обнаружив, к вящему своему удивлению, что в силах проявить твердость и деликатно настоять на своем. — Ты не торопишься, ты просто возбужден. Расскажи сейчас.

Мэннеринг в смятении мял в руках шляпу.

— Этот китаец на меня работал, — наконец признался он. — Старательствовал на «Авроре» еще до того, как я продал ее Стейнзу.

— Так «Аврора» была твоей? — заморгал Фрост.

— А когда Стейнз ее откупил, — кивнул Мэннеринг, — китаеза остался, вкалывает там и по сей день. По контракту типа. Звать Джонни Цю.

— А я и не знал, что «Аврора» принадлежала тебе.

— Да половина земель между Хокитикой и рекой Грей принадлежала мне на том или ином этапе, — отозвался Мэннеринг, выпячивая грудь. — Но как бы то ни было. Пока не появился Стейнз, мы с Цю слегка поцапались. Нет, не то чтобы всерьез. У меня свои методы вести дела, вот и все; у узкоглазых — свои. Вот как оно вышло. Каждую неделю я брал все, что выработал Цю, — после того как золото замерили, разумеется, — и возвращал обратно на участок.

— Что?

— Возвращал обратно на участок.

— Ты «солил» собственный участок! — потрясенно воскликнул Фрост.

Чарли Фрост не был тонким наблюдателем человеческой природы и в результате часто переживал, что его якобы предали. В разговоре он нередко принимал такой вид, будто придерживается некой загадочной стратегии, и не то чтобы нарочно прикидывался, хотя и вполне сознавал, какое впечатление создает; это проистекало, скорее, из его полной невосприимчивости к любому стороннему опыту. Фрост не умел прислушаться к себе как к кому-то другому; не умел посмотреть на мир чужими глазами; не умел рассматривать натуру ближнего иначе, нежели сравнивая со своей собственной, будь то с завистью или с жалостью. Гедонист в душе, он постоянно закутывался в кокон собственных чувств и неизменно помнил о том, что́ у него уже есть и чего еще предстоит добиться; его субъективность отличалась всеобъемлющей полнотой. Он был чужд прямолинейности, никогда не заявлял о своих мотивах личного характера в общественной сфере и потому обычно сходил за человека беспристрастного и уравновешенного, способного мыслить в высшей степени объективно и непредвзято. Но истине это не соответствовало. Его шокированный вид не был призван продемонстрировать праведное негодование, да на самом деле и неодобрения в себе не заключал. Фрост был просто-напросто сбит с толку — ведь он всегда воспринимал Мэннеринга не иначе как обладателя завидного дохода и прискорбно слабого здоровья, чьи сигары всегда отличаются наивысшим качеством, а декантер никогда не пустеет.