Тауфаре объяснил, что вплоть до нынешнего утра — утра четырнадцатого января — с Карвером вообще не виделся. Еще и получаса не минуло, как он углядел Карвера в хокитикском порту и, вспомнив о предложении, сделанном много месяцев назад, решил, что вот она — неплохая возможность подзаработать. Он подошел к Карверу и объявил, что может сообщить ему известия о Кросби Уэллсе за определенную цену, если давнее предложение по-прежнему в силе, — а по-видимому, так оно и было. Они сошлись в цене (два шиллинга), и, едва монеты перешли из рук в руки, Тауфаре рассказал собеседнику, где живет Кросби Уэллс.

В том, что А-Су смог понять из повествования Тауфаре, не обнаружилось ничего, что могло бы пригодиться китайцу прямо сейчас; тем не менее он преучтиво поблагодарил туземца за полученные сведения и распрощался с ним. А затем возвратился в Каньер, где на солнечном пятачке перед входной дверью его уже дожидалась Анна Уэдерелл. Внезапно проникшись к ней нежностью (а любое напоминание о невзгодах прошлого переполняло А-Су покаянными чувствами в отношении настоящего), он подарил девушке свежую порцию в пол-унции, отрезав ее от брикета смолы, приобретенного у Притчарда не далее как нынче утром. Она завернула подарок в обрывок марли и засунула за ленту шляпы. Тогда А-Су зажег лампу, и они легли вместе и проснулись лишь тогда, когда с наступлением сумерек в воздухе повеяло прохладой; на том Анна распрощалась, а А-Су задумался об ужине.

Златокузнец А-Цю, которому все это излагалось очень быстро, осознал, что его впечатление от гостя стремительно меняется. А-Цю никогда не питал к А-Су особого уважения: тот вечно драпировался в колдовские завесы своего вонючего дыма, избегал общества других людей, проматывал скудные доходы в игорном доме, где молча бросал кости да неизящно плевал на пол. Сейчас, глядя на А-Су, А-Цю думал, что ошибался, столь решительно ставя крест на репутации «шляпника». Сидящий перед ним человек теперь казался — каким? Добродетельным? Принципиальным? Все не то. Говорил он пылко, и ощущалось в этом пыле некое милое очарование и едва ли не простодушие. А-Цю, к вящему своему изумлению, осознал, что неприязни к гостю вовсе не испытывает. Ему льстило, что А-Су нынче ищет его общества и его доверия, и это удовольствие побуждало его к отзывчивости; более того, А-Цю до поры не догадывался о цели его прихода, и потому услышанная повесть изрядно его заинтриговала. На некоторое время он позабыл о своем неодобрении в том, что касалось ремесла А-Су и тошнотворного запашка дыма, пропитавшего одежду и волосы гостя.

А-Су умолк и положил в рот ложку соевого творога. Еще раз похвалил блюдо и вернулся к рассказу.

Ночью 14 января, сразу после встречи Фрэнсиса Карвера с Кросби Уэллсом, «Добрый путь» снялся с якоря, о чем А-Су несколько дней пребывал в неведении. Он оставался в Каньере, планируя логистику своего грядущего преступления. Он чтил этикет, и ему очень хотелось, чтобы смерть Карвера была должным образом обставлена; однако ж пистолета у А-Су не было, равно как и ни у кого из его соотечественников, насколько он знал. Придется его тайно приобрести и самостоятельно научиться им пользоваться. Он только что потратил всю сумму, вырученную за золотой песок, на опиум из Притчардовой аптеки, и других денег в его распоряжении не было. Не попросить ли кого-нибудь из приятелей о ссуде? А-Су как раз обдумывал этот вопрос со всех сторон, когда из Хокитики пришли новые нежданные новости: Анна Уэдерелл предприняла неудачную попытку покончить с собой.

При этом известии А-Су чрезвычайно расстроился, хотя по зрелом размышлении понял, что не верит услышанному. Он решил, что в последней партии Притчардова опиума наверняка содержался яд. Аннин организм давно привык к наркотику, и доли унции явно недостало бы, чтобы девушка потеряла сознание на много часов и ее невозможно было привести в чувство. А-Су вернулся в Хокитику следующим же утром и тотчас же обратился к судовому агенту Притчарда, Томасу Балфуру, прося разрешения срочно с ним переговорить.

Так уж вышло, что именно этим самым утром (16 января) Балфур обнаружил, что упаковочный ящик с личными вещами Алистера Лодербека пропал из хокитикского порта; в результате грузоперевозчик был немногословен и крайне рассеян. Да, у «Судоперевозок Балфура» есть договор с Притчардом, однако Балфур к его грузам никакого отношения не имеет. Пожалуй, А-Су стоит обратиться к поставщику Притчарда: это брутального вида здоровяк, коренастый, крепко сложенный, со шрамом на щеке и угрюмого нрава. Звать — Фрэнсис Карвер. Может, А-Су с ним знаком?

Потрясенный А-Су по возможности не выдал своих чувств. Он спросил, как давно Карвер и Притчард стали компаньонами в бизнесе? Балфур не знал, но — поскольку Карвер с весны прошлого года показывался в Хокитике нечасто — предполагал, что сотрудничество этих двоих продолжается по меньшей мере с того времени. Странно, продолжал Балфур, что А-Су никогда с Карвером не сталкивался, раз они друг с другом знакомы! (Ибо это наглядно явствовало из выражения лица А-Су.) С другой стороны, не так уж и странно, учитывая, как редко Карвер удалялся от побережья и как редко А-Су бывал в городе. Неужто он знает Карвера еще со времен Кантона? Да? Ну что ж, в таком случае и впрямь досадно, что они опять разминулись! Да-да, разминулись; мистер Карвер только что снялся с якоря. Два дня назад, если на то пошло. Какая жалость! И ведь наверняка он в Кантон поплыл, а значит, не скоро в Хокитику вернется.

Когда А-Су дошел в своем рассказе до этого момента, закипел чайник. А-Цю снял его с печки и заварил чай. А-Су помолчал, наблюдая, как чаинки медленно опускаются на дно его чашки и скапливаются там. После долгой паузы он продолжил.

Принимая предположение Балфура как данность — что Карвер отбыл из Хокитики в Кантон и назад приплывет лишь через несколько месяцев, — А-Су возвратился в Каньер обдумывать свой следующий шаг. От туземца-маори Тауфаре он знал, что перед самым отплытием Фрэнсис Карвер допытывался о некоем Кросби Уэллсе. Пожалуй, стоит обратиться к этому Кросби Уэллсу и расспросить его. Из недолгой беседы с Тауфаре ему запомнилось, что Уэллс живет в долине Арахуры, в нескольких милях вверх по реке от побережья. Китаец отправился туда и обнаружил, к вящему своему разочарованию, что хижина стоит пустая: отшельник умер.

На протяжении всей последующей недели А-Су внимательнейшим образом следил за новостями, касающимися Уэллсовой собственности, не без оснований полагая, что смерть отшельника каким-то образом связана с отплытием Карвера. Это занятие поглощало его в течение почти восьми дней, пока этим самым утром, 27 января, если быть точным, он не сделал два открытия, немало его удививших.

А-Су уже собирался было сообщить о причине своего визита, как вдруг прогремел выстрел, — китаец вздрогнул от неожиданности, и с расчищенного участка перед дверью А-Цю донеслись крики:

— А ну выходи, подлый китаеза! Выходи и держи ответ как мужчина!

А-Су отыскал взглядом А-Цю. «Кто?» — молча вопросил он, и А-Цю ущипнул себя за губу, изображая отвращение: «Мэннеринг». Но в глазах его плескался страх.

В следующее мгновение полог из мешковины рывком отдернули и в проеме воздвигся Мэннеринг с револьвером в руке.

— Ишь расселись у горна — козни строят, не иначе! Оба, значит, тут замешаны, да? О тебе-то я был лучшего мнения, Джонни Су! Чтоб ты — да стал мараться в таком дерьме? Вот уж точно желтая угроза!

Он шагнул в хижину — несколько менее угрожающе, нежели ему бы хотелось, поскольку при такой низкой притолоке ему пришлось пригнуться, — одной мускулистой ручищей обхватил А-Цю за пояс и приставил дуло смит-вессона к его виску. А-Цю застыл неподвижно.

— Итак, — произнес Мэннеринг, — я слушаю. Что у тебя там за делишки с Кросби Уэллсом?

Мгновение А-Цю не двигался вовсе. Затем качнул головой — еле-еле, поскольку ощущал, как на висок давит револьверное дуло. О Кросби Уэллсе он не знал ничего, сверх того немногого, что услышал только что от А-Су, а именно что тот жил отшельником в долине Арахуры и недавно скончался. Следом за Мэннерингом в комнату проскользнул бледный как смерть Чарли Фрост, а минуту спустя ворвалась колли по кличке Холли, мокрая насквозь. Она обежала тесное помещение по периметру, шумно пыхтя, и пару раз хрипло гавкнула, но никто и не подумал на нее шикнуть.

— Хорошо же, — промолвил Мэннеринг, так и не дождавшись ответа. — Я тогда по-другому спрошу, идет? Скажи мне вот что, Джонни Цю. А что Кросби Уэллс делал с четырьмя тысячами фунтов золота с «Авроры»?

А-Цю оторопело хмыкнул. Золото с «Авроры»? — недоумевал он. Никакого золота с «Авроры» не существует! «Аврора» — это же участок-пустышка! И уж кому о том знать, как не Мэннерингу!

— Вот-вот! В банке из-под муки — доверху! — прорычал Мэннеринг. — Втиснуто в мехи. И в заварочный чайник. И в ящик для мяса. Ты меня понял, да? Четыре тысячи фунтов чистого золота!

А-Цю сосредоточенно свел брови: английский он понимал постольку-поскольку, но знал слово «золото», и «Аврора», и «тысяча», и было совершенно ясно, что Мэннеринг стремится вернуть какую-то потерю. Должно быть, речь идет о золоте из Анниных платьев, подумал А-Цю, — о том самом золоте, что он обнаружил однажды днем: приподнял оборку — а она тяжелая, битком набитая самородками; это золото он по-тихому «отсасывал» — неделя за неделей, выдергивая нитки, по одному шву зараз, пока девушка спала тут, на кирпичной полке этой самой печи: растущая полусфера ее беременности поднималась и опадала в лад дыханию; а если вдруг кончик иголки ненароком задевал ее кожу, Анна бормотала что-то неразборчивое. На протяжении недель и месяцев, последовавших за этим неожиданным открытием, китаец переплавлял металл и каждый брусок помечал клеймом с названием участка, с которым был связан контрактом, — то есть «Авроры», — прежде чем нести его на приемный пункт в Каньере…

— Четыре тысячи фунтов! — бушевал Мэннеринг; Холли возбужденно залаяла. — Эта распроклятая «Аврора» — пустышка, распроклятый отвал, вот что она такое! Я об этом знаю! Стейнз об этом знает! Сплошь пустая порода эта ваша «Аврора»! А теперь говори как на духу. Ты напал на жилу на «Авроре»? Золотоносный пласт раскопал? Отыскал пласт, плавил себе втихую золотишко и прятал в хижине у Кросби Уэллса? Говори, черт тебя дери! Уймись, Холли! Уймись!

Именно к руднику «Аврора», и ни к какому другому, А-Цю был привязан контрактом: по его условиям китайцу дозволялось извлекать прибыль только из руды, добытой на этом участке. Переплавив золото, извлеченное из Анниных платьев, и пометив каждый брусок словом «Аврора», он нес слитки на приемный пункт при лагере, дабы их взвесили и положили в банк. Однако, когда на первой неделе января опубликовали квартальную отчетность по «Авроре», потрясенный А-Цю обнаружил, что золото так и не было помещено в банк как прибыль с участка. Кто-то обчистил сейф на приемном пункте.

Мэннеринг посильнее ткнул А-Цю револьвером в висок и вновь призвал китайца к ответу, изрыгнув несколько ругательств, слишком непристойных, чтобы увековечить их на бумаге.

А-Цю облизнул губы. Для того чтобы во всем признаться, ему недоставало знания английского; он с грехом пополам припомнил несколько известных ему английских слов.

— Беда, — выговорил он наконец. — Совсем беда.

— Это точно, что беда, черт тебя раздери! — заорал Мэннеринг. — А сейчас я тебе еще не такую беду устрою. — Он ударил А-Цю по щеке рукояткой револьвера и вновь приставил дуло к его виску, больно свернув ему голову на сторону. — Так что лучше поразмысли-ка хорошенько о своих бедах, Джонни Цю. И лучше подумай-ка, как беду отвратить. А то я ж тебя пристрелю. Я ж на глазах у двух свидетелей у тебя в голове дырку проделаю, даже не сомневайся.

Но Чарли Фрост, не на шутку разволновавшись, счел нужным вмешаться.

— А ну, прекрати, — потребовал он.

— Чарли, заткнись.

— Не заткнусь, — отрезал он. — Опусти револьвер.

— Ни за что на свете.

— Ты его с толку сбиваешь!

— Чушь.

— Да точно!

— Я говорю на том единственном языке, который он способен понять.

— У тебя блокнот с собой!

Чарли, конечно же, был прав. Спустя мгновение, словно идя на уступку, Мэннеринг убрал револьвер от виска А-Цю. Но в кобуру не спрятал. Минуту помешкав и взвесив оружие в руке, он вновь навел револьвер, только на сей раз не на А-Цю, а на А-Су: из этих двоих А-Су владел английским не в пример лучше. Наставив дуло точно в лицо А-Су, Мэннеринг объявил:

— Я хочу знать, не обнаружилась ли, часом, на «Авроре» золотая жила, — и мне нужна правда. А ну, спроси его.

А-Су перевел соотечественнику вопрос Мэннеринга на кантонский диалект; тот пространно ответил. В подробностях пересказал историю золотого прииска «Аврора»: поведал, как Мэннеринг «солил» участок, а впоследствии его откупил Стейнз; объяснил причину, по которой впервые стал переплавлять добытый за неделю металл, а потом и помечать бруски названием рудника, к которому был привязан контрактом; заверил А-Су, что «Аврора», насколько ему известно, вообще никакой ценности не представляет, — за последние полгода там и в россыпях-то руды было — кот наплакал. Мэннеринг переминался с ноги на ногу и смотрел волком. Все это время Холли кругами носилась по комнате, ухмыляясь во всю пасть и колотя по полу пышным хвостом. Чарли Фрост дал ей лизнуть руку.

— Самородок — нет, — перевел А-Су, как только А-Цю закончил рассказ. — Золотая жила — нет. А-Цю говорит, «Аврора» — пустышка.

— Значит, треклятый подонок врет и не краснеет, — объявил Мэннеринг.

— Дик! — возразил Фрост. — Ты ж сам говорил, что «Аврора» ни на что не годна!

— Именно что! — заорал Мэннеринг. — Тогда откуда, черт подери, все это золото — все, между прочим, переплавлено этим вот грязным язычником и в этой самой комнате! Или он в сговоре с Кросби Уэллсом? А ну, спроси его!

Он пригрозил А-Су револьвером, и тот, переспросив на всякий случай А-Цю, заверил:

— Он Кросби Уэллса не знать.

А-Су запросто поделился бы с Мэннерингом своими собственными сведениями — теми сведениями, из-за которых он и пришел нынче к А-Цю, ища его совета, — но метод Мэннеринга вести допрос китайцу чрезвычайно не понравился, и он решил, что магнат помощи не заслуживает.

— А как тогда насчет Стейнза? — спросил Мэннеринг у А-Су. В его ярости зазвенело безысходное отчаяние. — Как насчет Эмери Стейнза? Ага! — это имя тебе знакомо, Джонни Цю, — ну конечно знакомо! Давай выкладывай: где он?

Как и прежде, вопрос был донесен до А-Цю с помощью А-Су.

— Он не знать, — снова перевел А-Су, едва А-Цю договорил.

— Ах, он не знать? — вскипел Мэннеринг. — Он не знать? Что-то он много всего не знать, Джонни Су, ты не находишь?

— Так он ничего тебе не скажет! — воскликнул Фрост.

— Заткнись, Чарли, слышишь!

— Не заткнусь!

— Это не твое дело, черт раздери. Не мешайся под ногами.

— Если прольется кровь, это будет еще какое мое дело, — возразил Фрост. — Опусти ствол.

Но Мэннеринг снова ткнул револьвером в А-Су.

— Ну? — прорычал он. — И спрячь этот глупый вид к себе в карман, а не то я сам его с твоей физиономии сотру. Я теперь тебя спрашиваю — не его, не Джонни Цю, — я тебя спрашиваю, Су. Ты что знаешь про Стейнза?

А-Цю переводил взгляд с одного гостя на другого.

— Мистер Стейнз очень милый человек, — любезно сообщил А-Су.

— Ах, милый, говоришь? А не будешь ли так добр поведать, и куда бы этот милый человек мог подеваться?

— Он уйти, — откликнулся А-Су.

— Да ну? — не отступался Мэннеринг. — Вот прямо так вот взял да и снялся с места? Бросил все свои участки? Кинул всех своих друзей-знакомых и никому не сказался?

— Да, — кивнул А-Су. — Так в газете было.

— А теперь объясни почему, — настаивал Мэннеринг. — С какой стати он такой фортель выкинул?

— Я не знать, — покачал головой А-Су.

— Да вы дурачками прикидываетесь, причем оба! — рявкнул Мэннеринг. — В последний раз спрашиваю — говорю медленно и четко, чтоб вы поняли. Речь идет об огромном состоянии. Его на днях обнаружили в хижине покойного. И все это золото — все, до последней чешуйки, — переплавлено в слитки, на которых стоит клеймо «Аврора». А это, между прочим, подпись моего доброго старого друга Цю, и, если он вздумает отрицать самоочевидное, пусть гниет в аду. Так вот что я хочу знать. Это золото действительно с «Авроры» или нет? Спроси-ка у него. Да или нет?

А-Су перевел вопрос для А-Цю, и тот решил, учитывая серьезность ситуации, отвечать правду. Да, он обнаружил золотую жилу, и нет, не на прииске «Аврора», хотя, переплавляя золото, действительно оттискивал на брусках это название, чтобы прибыль, хотя бы частично, вернулась к нему. Он объяснил, что, как ни странно, золото носила на себе Анна Уэдерелл — зашитым в швы платья. Он впервые сделал это открытие около полугода назад и, пораскинув мозгами, решил про себя, что Анна, по-видимому, незаконно переправляет драгоценный металл по чьему-то поручению. Он знал, что Анна Уэдерелл в числе прочих девок работает на Мэннеринга, знал и то, что Мэннерингу уже случалось подделывать свои финансовые отчеты. Разумно было заключить, что Мэннеринг использует Анну Уэдерелл для перевозки золота из ущелья, чтобы не платить пошлину в банке.

— Что он говорит? — насторожился Мэннеринг. — Каков его ответ?

— Он рассказывает какую-то жутко длинную историю, — отозвался Фрост.

Так и было — и теперь уже А-Су себя не помнил от изумления. Анна Уэдерелл скрывала на себе целое состояние? Анна, которой Мэннеринг и кошелька бы не доверил, чтоб ненароком не украли? Да немыслимо!

А-Цю между тем продолжал.

Он не мог позабыть свою давнюю обиду на Дика Мэннеринга, ибо именно Мэннерингу, и никому другому, китаец был обязан тем, что поневоле оставался привязан к участку-пустышке. И вот он шанс одновременно отомстить и заработать себе свободу. А-Цю стал приглашать Анну Уэдерелл к себе каждую неделю, всякий раз — когда она уже была одурманена опиумом, ведь от А-Су она всегда выходила сонная и отупелая; как правило, она засыпала, едва переступив порог дома, убаюканная жаром печки. Это А-Цю вполне устраивало. Как только Анна уютно укладывалась на кирпичном ложе этой самой печи, китаец принимался потрошить ее платье с помощью иголки и нитки. Крохотные самородки, зашитые по краю подола, он подменял кусочками свинца, чтобы, проснувшись, девушка не заметила, насколько легче сделалась ткань. Если гостья начинала ворочаться во сне, он подносил к ее губам чашку с горячительным напитком и заставлял выпить до дна. А-Цю попытался объяснить, как именно золото спрятали в оборках Анниных платьев, но, поскольку железная хватка Мэннеринга так и не разжалась, дополнить описание жестами он никак не мог и прибег к метафоре, рассказывая, как драгоценный металл был вшит в ее корсет и в лиф, «точно доспехи», выразился он, — и А-Су, всегда питавший слабость к поэтическим оборотам, заулыбался. Всего у Анны было четыре платья, сообщил А-Цю, и в каждом, по его подсчетам, содержалось приблизительно на тысячу фунтов чистого золота. Так А-Цю трудился, пока не опустошил все платья, переплавил все до последней чешуйки в именные слитки и каждый из них пометил названием участка, к которому был привязан, как если бы добыл это золото законным и честным путем в гравийном карьере «Авроры». Поначалу, добавил А-Цю, он себя не помнил от радости: как только удастся выплатить залог, он сможет наконец вернуться в Гуанчжоу, причем богатым человеком.