Гаскуан улыбнулся:

— И как же мне вас тогда называть, если не миссис Уэллс?

— Ох, Обер, — воскликнула вдовица, — мы же лучшие друзья! Вам и спрашивать не нужно. Конечно, вы должны звать меня просто Лидией.

(Небольшая поправка: Обер Гаскуан и Лидия Уэллс лучшими друзьями вовсе не были; на самом-то деле познакомились они всего только три дня назад. Гаскуан впервые увидел вдову в четверг после полудня, когда она явилась в магистратский суд справиться насчет состояния своего покойного мужа — состояния, которое уже обнаружили и поместили в банк другие люди. Гаскуан подал от имени миссис Уэллс ходатайство об аннулировании купли-продажи хижины, и в процессе эти двое разговорились. В пятницу утром вдова снова вернулась в суд, и Гаскуан, расхрабрившись при виде явного интереса, с которым она на него поглядывала, смиренно пригласил Лидию отобедать вместе. Она, кокетливо изумившись, приняла приглашение, и Гаскуан, торжественно держа над нею зонтик от солнца, сопроводил свою даму через дорогу в столовую «У Максвелла», где заказал две тарелки перлового супа, хлеб — самый белый, что только нашелся, — и графинчик сухого хереса, а затем усадил ее на почетное место у окна.

Немедленно обнаружилось, что у Лидии Уэллс и Обера Гаскуана очень много общего и им есть о чем поговорить. Миссис Уэллс любопытствовала узнать обо всем, что случилось после смерти ее покойного супруга, а эта тема естественным образом подвела Гаскуана к упоминанию Анны Уэдерелл и того странного эпизода, когда она оказалась на волосок от смерти на Крайстчерчской дороге. Лидия Уэллс подивилась еще больше — она объяснила, что Анну Уэдерелл знает. В прошлом году девушка несколько недель прожила в ее меблированных комнатах в Данидине, прежде чем надумала зарабатывать на жизнь на хокитикских приисках, и в течение этого периода женщины очень подружились. Как только разговор зашел об этом, Лидия и придумала свой «сюрприз». Сразу по завершении обеда, едва со стола убрали, она отправила Гаскуана в «Гридирон», где он сообщил Анне Уэдерелл, что дама, пожелавшая остаться неизвестной, приглашает ее пройтись по магазинам назавтра в два часа дня.)

— Если у вас есть жених и новое деловое предприятие, тогда, вероятно, я могу надеяться, что ваше пребывание в Хокитике продлится подольше?

— Надеяться всегда можно и нужно, — отозвалась Лидия Уэллс; у нее в запасе был богатый репертуар клишированных сентенций вроде этой, и изрекала она свои афоризмы, непременно выдержав драматическую паузу.

— Прав ли я, предполагая, что в вашем капиталовложении поучаствовал и ваш нареченный? Вероятно, он богат?

Но вдовица лишь рассмеялась в ответ.

— Обер, — пожурила она, — вы у меня ничего не выведаете!

— Мне казалось, вы ждете, что я попытаюсь.

— Да, но лишь попытаетесь, а не преуспеете, — возразила вдова.

— Полагаю, это чисто женская мотивация, — иронически отозвался Гаскуан.

— Очень может быть, — со смешком подтвердила вдова. — Но мы, женщины, так пристрастны — и, полагаю, видеть нас другими вы бы сами не захотели.

За этим последовал довольно слащавый обмен комплиментами — игра, в которой вдова и вдовец составили достойную пару. Чем дословно записывать этот сентиментальный диалог, мы лучше поговорим о нем и опишем гораздо подробнее то, что иначе сочли бы вопиющей слабохарактерностью со стороны француза.

Гаскуан был очарован Лидией Уэллс, восхищался утонченной экспансивностью ее манер и речи, но доверять этой женщине не доверял. Он не выдал секрета Анны Уэдерелл и, пересказывая ее историю Лидии, ни словом не упомянул про золото, что было обнаружено в Аннином оранжевом платье на прошлой неделе и теперь хранилось у него под кроватью, завернутое в мешок из-под муки. События 14 января Гаскуан описал так, словно полагал, будто Анна действительно попыталась покончить с собой, — он инстинктивно чувствовал, что, пока лучшего объяснения не представится, разумно не привлекать лишнего внимания ко многим загадкам того вечера. Он отлично знал, что Анна понятия не имеет, куда, во имя всего святого, сгинули эти полуночные часы — или, перефразируя, кто, ради всего святого, их похитил, — и Гаскуану вовсе не хотелось подвергать девушку какой-либо опасности. Потому Гаскуан держался «официальной» версии: Анна-де пыталась совершить самоубийство и была обнаружена без сознания и в состоянии самом жалком на обочине дороги. Он принял эту позицию, когда обсуждал происшествие с другими мужчинами, и теперь повторить все то же самое ему труда не составило.

Мы не беремся утверждать, что Гаскуан был очарован Лидией Уэллс и потому ее бессчетные капризы и причуды не сразу его насторожили. Однако отметим, что влечение Гаскуана возникло еще до того, как ему стало известно, что за причина привела Лидию в суд, — строго говоря, еще до того, как вдова назвала свое имя. Но теперь Гаскуан знал, что Лидию с покойным супругом связывали отношения весьма загадочные; теперь он знал, что наследство — таинственный клад, обнаруженный в хижине покойного, — в настоящий момент оспаривается. Он знал, что не должен доверять Лидии, как знал и то, что, когда он с нею, чистое, незамутненное обожание заполняет камеры его сердца. Куда доводам рассудка тягаться со страстью! — если страсть совершенно завладевает человеком, она становится сама по себе доводом. Лидия обладала редким обаянием Старого Света, и Гаскуан об этом знал, как если бы то был логически доказанный факт. Он знал, что ее по-кошачьи холеные черты изъяты в целости и сохранности из более древней и лучшей эпохи. Он знал, что ее запястья и лодыжки — несравненной формы, а ее голос…

Но мы уже все сказали; вернемся же на место действия.

Гаскуан отставил стакан.

— По мне, так очень хорошо, что вы выходите замуж, — промолвил он. — Для вдовы вы слишком очаровательны.

— Но может статься, — отозвалась Лидия Уэллс, — может статься, я слишком очаровательна, чтобы выйти замуж за другого?

— Ничуть не бывало, — не задержался с ответом Гаскуан. — Вы очаровательны ровно настолько, насколько полагается чужой жене; только благодаря таким, как вы, мужчины вообще женятся. При взгляде на вас сама мысль о браке покажется вполне приемлемой.

— Обер, вы льстец, — усмехнулась она.

— Хотелось бы мне польстить вам еще, пригласив поговорить о вашем необычном искусстве, о котором я ненароком отозвался так уничижительно, — промолвил француз. — Ну же, Лидия, поведайте мне о дýхах и о свойствах эфира, а я изо всех сил постараюсь посмотреть на дело с обнадеживающей наивностью и ни разу не скептически.

До чего же обворожительно она смотрелась в приглушенном послеполуденном свете, что драпировал ей плечи на манер покрывала! Как роскошно легла тень в эту ямочку под губой!

— Во-первых, — произнесла Лидия Уэллс, с достоинством выпрямившись, — вы ошибаетесь, полагая, что простецы не станут платить за гадание. Играя по-крупному, люди становятся ужасно суеверны, а золотой прииск — место особенное: здесь идут на огромный риск в ожидании огромных прибылей. Старатели выложат хорошие деньги за «подсказку» — да что там, слово «удача» у них едва ли не всякий день на устах! Они на что угодно пойдут в надежде склонить судьбу на свою сторону. В конце концов, что такое биржевой спекулянт, если не тот же цыган, только одетый иначе?

Гаскуан рассмеялся.

— Не думаю, что многие биржевики оценили бы это сравнение, — промолвил он, — но да, я с вами согласен, мисс Лидия, люди всегда рады заплатить за совет. Но поверят ли они в действенность ваших советов — в их практическую действенность, я имею в виду? Боюсь, вы окажетесь в непростом положении — вам придется выстоять под бременем доказательств! Как вы можете гарантировать, что никого не введете в заблуждение?

— Что за невыносимо скучный вопрос, — вздохнула Лидия Уэллс. — Вы, по-видимому, сомневаетесь в моих профессиональных способностях?

Так оно и было, но Гаскуан предпочел слукавить во имя вежливости.

— Я в них не сомневаюсь, но я о них ничего не знаю, — промолвил он. — Я положительно заинтригован.

— Десять лет я держала игорный дом, — сообщила вдова. — И за все это время, сколько колесо рулетки ни вращалось, джекпот выпал лишь раз, и только потому, что ось заклинило: подшипник грязью забило. Я откалибровала колесо так, чтобы стрелка всегда останавливалась на ближайшей к джекпоту цифре. А в качестве дополнительной меры предосторожности колышки по обе стороны от числа были смазаны жиром. В последний момент стрелка всегда проскальзывала мимо, но так дразняще-соблазнительно, что игроки наперебой выкладывали свои шиллинги, и колесо запускалось снова.

— Но, мисс Лидия, это же чертовски нечестно! — возмутился Гаскуан.

— Ничуть не бывало, — пожала плечами Лидия.

— Еще как нечестно! — настаивал француз. — Это же жульничество!

— Тогда ответьте мне вот на какой вопрос, — не растерялась Лидия. — А жульничает ли зеленщик, если откладывает самые отборные яблоки на дно тележки, так чтобы сначала раскупили те, что мятые и с червоточинками?

— Но это же совсем другое! — возразил Гаскуан.

— Чушь, это абсолютно то же самое, — отрезала вдова. — Зеленщик заботится о своем кошельке: ведь если он выложит лучшие яблоки наверх, поврежденные плоды не купят, а тем временем они сгниют и отправятся на помойку. Он обеспечивает себе стабильный доход, предлагая своим покупателям довольствоваться товаром, который чуточку — ну самую малость! — с изъяном. Если я не хочу разориться, мне тоже должно позаботиться о своей прибыли: и я поступаю в точности так же. Когда игрок уходит домой с небольшим выигрышем, ну допустим с пятью фунтами, и ощущением, что он едва не сорвал грандиозный куш, — это как если бы он унес с собой яблочко с бочком. При нем — скромная прибыль, приятные воспоминания о чудесно проведенном вечере и убеждение, что он только что был буквально на волосок от чего-то совершенно невероятного. Он счастлив — более или менее. Да и я тоже.

Гаскуан снова рассмеялся.

— Но азартные игры — порочная практика, — возразил он. — А яблоко с бочком — нет. Простите, не хочу показаться занудой, но, сдается мне, ваш пример — точно так же как и ваше колесо рулетки — откалиброван в вашу пользу.

— Разумеется, азартные игры порочны, — насмешливо отозвалась вдова. — Разумеется, это страшный грех и общественное зло, гибель и разорение для многих, и все такое. А мне-то что за дело? Попробуйте сказать зеленщику, что не любите яблоки. «Ну и что? — отмахнется он. — На свете полным-полно других людей, которые их просто обожают!»

Гаскуан по-военному отсалютовал ей:

— Я вполне убедился в вашей способности убеждать. Вы — сила, с которой нельзя не считаться, мисс Лидия! Жаль мне того беднягу, который выиграл джекпот и которому пришлось требовать у вас свой выигрыш!

— О да… Но я ничего не выплатила, — отвечала Лидия Уэллс.

Гаскуан не верил ушам своим:

— Вы — объявили дефолт и отказались выплачивать джекпот?

Она вскинула голову.

— Это кто еще объявил дефолт? Я лишь предоставила ему альтернативу. Я сказала, он может заполучить сто фунтов чистым золотом — или меня. Не в шлюхи, — уточнила она, видя, как Гаскуан изменился в лице. — В жены, глупенький. Это был Кросби. Он сделал свой выбор. И вы отлично знаете какой!

У Гаскуана просто челюсть отвисла.

— Кросби Уэллс!

— Да, — кивнула вдова. — Мы поженились в ту же ночь. Что такое, Обер? У меня, сами понимаете, лишних ста фунтов не было, чтобы ими разбрасываться. Я ведь думать не думала, что выпадет джекпот, — я ж откалибровала колесо так, чтобы этого не произошло ни в коем случае! Я никак не могла выплатить выигрыш — я б в трубу вылетела. Я бы по миру пошла. Только не говорите, что вы шокированы!

— Признаться, есть немного, — отозвался Гаскуан, хотя к его шоку примешивалась изрядная доля восхищения. — Но… разве вы были с ним хоть сколько-то знакомы?

— Разумеется, нет, — пожала плечами Лидия. — Что еще за современные идеи!

Гаскуан вспыхнул.

— Я не об этом, — запротестовал он и поспешно добавил: — Разумеется, если вы пытались предотвратить собственное банкротство, как вы говорите…

— Мы, конечно же, совершенно не подходили друг другу, и не прошло и месяца, как мы уже на дух друг друга не переносили. Чего и следовало ожидать. Да, ничего другого в создавшихся обстоятельствах никто из нас и ожидать не мог.

Гаскуан недоумевал, почему эта пара не развелась, но задать такой вопрос не смел, не погрешив тем самым против приличий в глазах вдовы, и просто кивнул.

— Видите, в этом отношении я вполне современна, — добавила Лидия. — Согласитесь, разве я не осмотрительно себя повела — настояла на раздельном проживании, а не на разводе! Вы же сами были женаты, мистер Гаскуан!

Гаскуан отметил, как кокетливо Лидия обратилась к нему по фамилии, и улыбнулся ей.

— Да, — кивнул он. — Но не будем вспоминать о прошлом, давайте лучше поговорим о настоящем и будущем и обо всем, что ждет впереди. Расскажите, какую перепланировку вы наметили в этой гостинице?

Лидия была просто счастлива взять слово. Она вскочила на ноги и, сцепив руки в позе хористки, обошла оттоманку кругом. Круто развернулась, обвела взглядом гостиную: окно с многочастным переплетом, кое-как оштукатуренные стены; истрепанный «Юнион Джек» — британский национальный флаг, наверняка добытый с какого-нибудь затонувшего корабля и вертикально приколоченный гвоздями к стене напротив окна.

— Я конечно же сменю название, — сообщила Лидия. — Теперь гостиница будет называться не «Путник», а «Удача путника».

— Как музыкально.

Это Лидию ублажило. Она отошла на несколько шагов от дивана и развела руки:

— Я повешу портьеры — терпеть не могу комнаты без драпировок — и поставлю тахты в современном стиле. В гостиной отгорожу закуток за распашными дверями — вроде исповедальни или даже в точности как исповедальня. Передняя гостиная станет чем-то вроде приемной. Спиритические сеансы я, конечно же, буду проводить здесь. О, у меня столько идей! Стану предсказывать будущее, составлять гороскопы и гадать по картам Таро. На верхнем этаже… но что такое? Вы все еще скептически настроены, Обер?

— Я уже не скептик! Я отрекся от этой ереси, — заверил Гаскуан, потянувшись к ее руке.

Это движение было отчасти подсказано его стремлением подавить улыбку. (Он действительно был скептиком до мозга костей и не мог без смеха слышать ее раскатистого «р» в слове «Таро».) Сжав ее пальцы, он молвил:

— Я очень рассчитываю, что отречение мое будет должным образом вознаграждено.

— В этом вопросе я — эксперт, а вы — непрофессионал, — объявила Лидия Уэллс. — И извольте не забывать об этом, какого бы уж низкого мнения вы ни придерживались о вышних сферах.

Ее рука безвольно легла между ними — так дама протягивает для поцелуя унизанные кольцами пальцы, — и Гаскуан с трудом сдержал порыв схватить ее и расцеловать.

— Вы правы, — промолвил он, снова сжимая ее руку. — Вы совершенно правы.

Гаскуан выпустил руку Лидии, и женщина отошла к каминной полке.

— Я вознагражу вас некой данностью, — промолвила она, — но при условии, что вы меня воспримете совершенно серьезно — так же серьезно, как любого другого мужчину.

— Безусловно, — пробормотал Гаскуан с торжественным видом и выпрямился в кресле.

— Так вот, — объявила Лидия Уэллс, — следующий месяц будет безлунным.

— Бог ты мой! — воскликнул Гаскуан.

— Ну то есть я хочу сказать, что луна так и не станет полной. Февраль — короткий месяц. Полнолуние случится незадолго до первого числа, а следующее — сразу после двадцать восьмого; так что в феврале полнолуния не будет.

— Так случается каждый год, верно? — улыбнулся ей Гаскуан.

— Вовсе нет, — покачала головой Лидия. — Это очень редкое явление. — Она провела пальцем по гипсовому литью.

— «Редкое» подразумевает «значимое», так? Или опасное?

— Так бывает только раз в двадцать лет, — продолжала Лидия, подводя дорожные часы.

— И что же он предвещает, мисс Лидия, этот безлунный месяц?

Лидия Уэллс развернулась к гостю, уперев руки в боки.

— Дайте шиллинг — скажу, — объявила она.

— Ну, не так вот сразу! — рассмеялся Гаскуан. — У меня еще нет никаких доказательств вашей компетентности. Придется вас испытать, прежде чем я расстанусь с деньгами или чем бы то ни было, что принадлежит к этой сфере. Сегодня обещают облачность, но я сверюсь с газетами в понедельник и посмотрю данные по приливам и отливам.

Вдова устремила на него непроницаемый взгляд.

— Я не ошибаюсь, — заверила она. — У меня есть астрономический ежегодник, и я отлично в нем разбираюсь. Сейчас, за пеленой облаков, луна прибывает. К ночи понедельника наступит полнолуние, а во вторник луна пойдет на убыль. Следующий месяц — безлунный.

Конъюнкции

Глава, в которой плохие впечатления подкрепляются, приглашения множатся, а прошлое волной докатывает до настоящего.

Преподобный Коуэлл Девлин оставался в обеденной зале гостиницы «Резиденция», пока не перевалило далеко за полдень, а к тому времени почувствовал, что голова у него тяжелая, соображает он туго и чтение уже не идет ему на пользу. Решив, что неплохо бы проветриться, он допил кофе, собрал брошюры, заплатил по счету, поднял воротник, спасаясь от дождя, и зашагал вдоль береговой линии в северном направлении. Послеполуденное солнце ярко сияло над тучей, одевая пейзаж серебристым заревом, что выпивало все краски у моря и вспышками белого света рассыпалось по песку. Даже дождинки переливались и мерцали в воздухе; знобкий ветер с океана нес с собою приятный запах ржавчины. Все это отчасти разогнало вялую апатию Девлина, и очень скоро он уже разрумянился и разулыбался, покрепче прижимая широкополую шляпу к голове. Он решил нагуляться всласть и вернуться в Хокитику по верхней террасе Сивью — именно там предполагалось возвести будущую хокитикскую тюрьму и будущую резиденцию самого Девлина.

Поднявшись на гребень холма, он обернулся, слегка запыхавшись, и с удивлением обнаружил, что его догоняют. Молодой человек, одетый лишь в твиловую рубашку и штаны, мокро прилипшие к телу, стремительно шагал вверх по тропе к уступу. Он шел опустив голову, и опознать его удалось не сразу; Девлин понял, кто перед ним, только когда тот приблизился на расстояние двадцати ярдов. Да это же тот самый парень из долины Арахуры, подумал священник: туземец-маори, друг покойного Кросби Уэллса.

Коуэлл Девлин в миссионеры не готовился и приехал в Новую Зеландию отнюдь не за этим. Он изрядно изумился, обнаружив, что Новый Завет был переведен на язык маори лет за двадцать до его прибытия, и поразился еще больше, узнав, что перевод можно приобрести в магазине канцелярских товаров на Джордж-стрит в Данидине за вполне разумную цену. Листая страницы переведенного текста, Девлин гадал, насколько упростили благую весть и какой ценой. Незнакомые слова, записанные буквами усеченного алфавита, звучали для него как-то инфантильно — сплошь повторяющиеся слоги и какая-то абракадабра, совершенно неузнаваемая, точно детская невнятица. Но в следующий миг Девлин отчитал себя: а что такое его собственная Библия, как не перевод, в свою очередь? Не дóлжно ему судить опрометчиво и свысока! Искупая невысказанные сомнения, он извлек записную книжку и тщательно скопировал несколько ключевых стихов из маорийского текста. «He aroha te Atua. E Aroha ana tatou ki a ia, no te ea ko ia kua matua aroha ki a tatou. Ko Ahau te huarahi, te pono, te ora. Hone 14: 6», — записал он и, дивясь, добавил: «Из посланий Paora» [То есть святого Павла (маори).]. Переводчик даже имена поменял.