Однако в «Резиденции» Девлина не обнаружилось. Кухонный персонал сообщил Балфуру, что священник ушел из обеденной залы несколькими часами ранее. В палатке на берегу его тоже не было, равно как в тюрьме при полицейском управлении; равно как и ни в одной из церквей; его не было ни в магазинах, ни в бильярдных, ни на набережной. Балфур удрученно бродил по Хокитике вот уже несколько часов и как раз собирался сдаться и возвращаться домой, когда он наконец-то завидел предмет своих поисков. Капеллан шагал по Ревелл-стрит, его шляпа и пальто промокли насквозь, а рядом с ним шел человек куда выше и крупнее Девлина. Балфур перешел через улицу и уже поднял было руку, пытаясь привлечь внимание священника, как вдруг узнал и его спутника. Это был туземец-маори, с которым Балфуру тоже довелось уже побеседовать в первой половине дня и с которым он повел себя непростительно грубо.

— Эй, привет! — крикнул он. — Преподобный Девлин! Глазам своим не верю! Вас-то я и искал! Здорóво, Тед, рад тебя снова видеть.

Тауфаре здороваться не стал; Девлин же, напротив, заулыбался.

— Вижу, вы выяснили мою фамилию, — промолвил он. — Боюсь, вашей я по-прежнему не знаю.

Балфур протянул ладонь.

— Том Балфур, — сияя, представился он. Джентльмены обменялись рукопожатием. — Да, я заходил тут к Бену Левенталю в «Таймс», и там о вас речь зашла. К слову сказать, я вас вот уже несколько часов разыскиваю. Хочу кое-что спросить.

— Тогда наша встреча вдвойне благоприятна, — отозвался Девлин.

— Я насчет Эмери Стейнза, — перебил его Балфур. — Я, видите ли, слыхал, вы про него расспрашивали. Выясняли, кто объявление в газету давал насчет его возвращения. Бен сказал, вы у него побывали. Мне бы хотелось знать, почему вы им интересовались, Стейнзом то есть, и кем этот человек вам приходится.

Коуэлл Девлин замялся. Правда, конечно же, заключалась в том, что имя Эмери Стейнза, наряду еще с двумя, фигурировало в дарственной, которую священник извлек из зольного ящика плиты в хижине Кросби Уэллса на следующий день после смерти отшельника. Однако капеллан никому не показал этого документа и был твердо намерен не делать этого до тех пор, пока не узнает больше об упомянутых в нем людях. Дóлжно ли ему солгать Балфуру? Девлин не любил обманывать, но, может статься, удалось бы ограничиться частью правды? Он закусил губу.

Балфур заметил, что собеседник колеблется, и ошибочно счел замешательство капеллана немым упреком. Он воздел руки.

— Хорош же я! — воскликнул он. — Пристаю с расспросами на улице, да еще по такой погоде — с каждой минутой мы все мокрее делаемся! Послушайте, как насчет поужинать вместе? Подкрепимся чем-нибудь горяченьким. Глупо разговоры разговаривать под открытым небом, когда по обе стороны от нас полным-полно теплых гостиниц и доброго угощения.

Девлин оглянулся на Тауфаре, который, невзирая на всю свою неприязнь к Балфуру, заметно оживился в предвкушении трапезы.

Балфур откашлялся, затем, поморщившись, ударил себя кулаком в грудь:

— Я нынче утром сам не свой был, изрядно не в духе — сам был не свой, одно слово. Мне страшно неловко… и я хотел бы загладить свою вину… перед вами обоими. Я всех угощаю ужином, и давайте выпьем вместе — по-дружески. Ну же, дайте человеку извиниться, раз он просит.

Троица вскорости устроилась за угловым столиком «У Максвелла». Балфур, который всегда бывал рад сыграть роль щедрого хозяина, заказал три тарелки бульона, хлеба на всех, жирную кровяную колбасу, твердый сыр, сардины в масле, томленую морковь, горшок тушеных устриц и большую оплетенную бутыль крепкого пива. У него хватило предусмотрительности отложить все разговоры о Кросби Уэллсе и Эмери Стейнзе на потом, пока оба его гостя не насытятся едою и питьем, и вместо того он разглагольствовал о китобойном промысле: все трое представляли себе его в самом романтическом свете, и у всех троих нашлось что сказать на эту тему. Когда спустя три четверти часа их отыскал наконец Бенджамин Левенталь, вся компания веселилась от души.

— Бен! — крикнул Балфур, завидев приближающегося Левенталя. — А Шаббат как же?

Второй раз за день Балфур успел изрядно захмелеть.

— Шаббат заканчивается с появлением звезд, — коротко пояснил Левенталь. И вновь обернулся к Тауфаре. — Сдается мне, мы друг другу не представлены. Я — Бенджамин Левенталь, издатель «Уэст-Кост таймс».

— Те Рау Тауфаре, — отозвался маори, крепко пожимая протянутую руку.

— Еще можно просто Тед, — встрял Балфур. — Он — хороший приятель Кросби Уэллса.

— В самом деле? — обратился Левенталь к Тауфаре.

— Его лучший друг, — заверил Девлин.

— Ближе брата, — подхватил Балфур.

— Что ж, в таком случае мое дело касается всех вас троих, — отвечал Левенталь.

Бенджамин Левенталь не обладал полномочиями включить Девлина и Тауфаре в число приглашенных на совет в гостинице «Корона». Но, как мы уже отметили, Левенталь, стоило покуситься на его морально-этический кодекс, становился суров и непререкаем, а Чарли Фрост нынче задел его за живое, предположив, что собрание в «Короне» следует ограничить несколькими избранными. Левенталь почувствовал необходимость исправить то, что посчитал этической ошибкой Фроста, и теперь пригласил в «Корону» Тауфаре и Девлина, косвенно выразив тем самым свое недовольство.

— Славно, — кивнул Балфур. — Давай подсаживайся к нам.

Левенталь присел, свел вместе ладони и вполголоса объяснил цель назначенного на вечер собрания. Балфур согласился тотчас же, Тауфаре — мрачно, Коуэлл Девлин — после долгой взвешенной паузы. Капеллан размышлял о дарственной, которую нашел в плите отшельника, а теперь хранил в Библии, между Ветхим Заветом и Новым. Он решил, что возьмет Библию с собой на совещание и предъявит документ, если будет к тому повод и момент окажется подходящим.

* * *

Над трубой Гаскуана курился дым; Мэннеринг постучал, дверь тут же открылась, и хозяин выглянул наружу. Он уже снял форменный пиджак и был одет по-домашнему: в шерстяную фуфайку поверх рубашки. В пальцах он держал только что зажженную сигарету.

— Да? — спросил он.

— Мне достоверно известно, что вам на хранение передана определенная денежная сумма, — начал Дик Мэннеринг. — Это мои деньги, я пришел забрать их.

Обер Гаскуан окинул его взглядом, поднес сигарету к губам, затянулся, выпустил струю дыма под дождь, поверх плеча Мэннеринга.

— А из какого же источника вам это достоверно известно? — мягко осведомился он.

— Мисс Анна Уэдерелл передала через мистера Эдгара Клинча, — объяснил Мэннеринг.

Гаскуан прислонился к дверному косяку:

— И каких же действий мисс Анна Уэдерелл от вас ждет, передав вам эту достоверную информацию через мистера Эдгара Клинча?

— Ты со мной не умничай, — нахмурился Мэннеринг. — Даже думать не смей. Заруби себе на носу — дважды повторять не стану! — умников я не жалую. Она сказала, деньги у тебя под кроватью спрятаны.

Гаскуан пожал плечами:

— Если я и храню Аннино состояние, так делаю это по обещанию и не вижу причин обещание нарушать и передавать деньги другому человеку только потому, что он уверяет, будто это его собственность. Анна со всей определенностью не предупреждала меня о гостях.

— Это мои деньги.

— Как так?

— Это долг, — объяснил Мэннеринг. — Она мне должна.

— Долг — дело частное, — парировал Гаскуан.

— Долг нетрудно сделать достоянием гласности. Как вам понравится, если я пущу слух, будто у вас в доме хранится больше ста фунтов в чистом золоте? Так я вам скажу. К полуночи ваша дверь будет взломана, к рассвету вор окажется в пятидесяти милях отсюда, и завтра к этому часу вы отдадите Богу душу. Да делов-то! У вас тут никаких связей, и живете вы один.

Гаскуан разом помрачнел:

— Я — ответственный хранитель этого золота, и я никому не передам его без разрешения мисс Уэдерелл.

— Я принимаю ваши слова за признание вины, — усмехнулся Мэннеринг.

— А я принимаю ваши слова за доказательство вашей логической непоследовательности, — парировал Гаскуан. — Доброй вам ночи. Если Анне нужны ее деньги, пусть сама за ними зайдет.

Он попытался было закрыть дверь, но Мэннеринг, шагнув вперед и вытянув руку, ему воспрепятствовал.

— Странно, не правда ли? — промолвил он.

— Что странно? — нахмурился Гаскуан.

— Странно, как у самой обыкновенной шлюхи внезапно оказывается достаточно золота, чтобы расплатиться со всеми долгами, — и прячет она всю сумму под кроватью у человека, который в Хокитике прожил так недолго, что едва успел узнать, как ее зовут.

— И в самом деле, чрезвычайно странно.

— Вероятно, мне стоит представиться.

— Я знаю, кто вы такой, — отозвался Гаскуан. — И знаю, на что вы способны.

Мэннеринг расстегнул пальто и продемонстрировал пистолеты:

— А знаете ли вы, что вот это такое? И на что способны эти штуки?

— Конечно, — невозмутимо кивнул Гаскуан. — Это скорострельные капсюльные револьверы, и каждый способен выпустить шесть зарядов аккурат за шесть секунд.

— Вообще-то, семь, — поправил Мэннеринг. — Смит-вессон второго выпуска. Семизарядный. Вот насчет шести секунд вы не ошиблись.

Гаскуан снова затянулся сигаретой.

Мэннеринг, усмехнувшись, накрыл ладонями кобуры:

— Я вынужден просить вас пригласить меня к себе в дом, мистер Гаскуан.

Француз ничего не ответил, но спустя мгновение затушил сигарету о дверной косяк, отшвырнул ее прочь, шагнул в сторону и преувеличенно учтивым жестом поманил Мэннеринга заходить. Мэннеринг обшарил глазами все углы и многозначительно задержал взгляд на Гаскуановой кровати. Едва Гаскуан закрыл за гостем дверь, тот резко обрушился на него:

— Вы, вообще, за кого?

— Не уверен, что вполне понимаю ваш вопрос, — отозвался Гаскуан. — Вы хотите, чтобы я составил для вас список своих друзей?

Мэннеринг обжег его яростным взглядом.

— Вопрос мой таков, — рыкнул он. — Вы — за Анну?

— Да, — кивнул Гаскуан. — До известной степени, понятное дело. — Он опустился в полосатое кресло с подголовником, но гостю сесть не предложил.

Мэннеринг сцепил руки за спиной:

— То есть если бы вы знали, что она во что-то впуталась, вы бы мне не сказали.

— Безусловно, это от ситуации зависит, — отвечал Гаскуан. — «Во что-то впуталась» — это вы о чем?

— Вы врете в ее интересах?

— Я согласился спрятать крупную сумму денег в ее интересах, — поправил Гаскуан. — И храню ее под кроватью. Но об этом вы уже все знаете. Так что, полагаю, ответ мой — «нет».

— А почему вы за нее? До известной степени?

Запястья Гаскуана мягко покоились на подлокотниках кресла: он принял непринужденную позу, точно король на троне. Он объяснил, что заботился об Анне, когда ее две недели назад выпустили из тюрьмы, и с тех пор завоевал ее дружбу. Он жалел девушку — ему казалось, что ею воспользовались во зло, — но он не может сказать, что был с нею как-то особенно близок; он никогда не платил за ее общество. Черное платье, добавил Гаскуан, некогда принадлежало его покойной жене. Он отдал его проститутке из милосердия, поскольку ее «рабочий» наряд оказался безнадежно испорчен во время пребывания в тюрьме. Он совсем не ожидал, что девица, заполучив это платье, вздумает соблюдать траур, и, по правде сказать, остался таким развитием событий несколько разочарован, поскольку видел в Анне весьма завидный образчик прекрасного пола и был бы очень не прочь поразвлечься с нею, как все прочие.

— Эта ваша история не объясняет спрятанного под кроватью золота, — указал Мэннеринг.

Гаскуан пожал плечами. Он слишком устал и слишком разозлился, чтобы лгать.

— На следующее утро после смерти Кросби Уэллса Анна очнулась в тюрьме, и ее платье было просто-таки нашпиговано золотом: металл заложили в швы корсета. Она понятия не имела, откуда при ней взялась такая сумма, и, естественно, очень испугалась. Она попросила меня о помощи. Я решил, разумнее всего будет спрятать находку; мы же не знали, кто зашил золото в ее платье и с какой целью. Оценку мы так и не произвели, но я бы предположил, что общая стоимость этого «клада» никак не меньше ста фунтов — и, по всей вероятности, куда больше. Вот вам, мистер Мэннеринг, вся правда как есть — во всяком случае, в том, что касается меня.

Мэннеринг молчал. Это объяснение в его глазах не имело ни малейшего смысла.

— Должен сказать, — добавил Гаскуан, — вы оказываете мне плохую услугу, вынося мне приговор еще до того, как допросили меня насчет моей невиновности. Меня крайне возмущает, что вы вторгаетесь в мое частное пространство и злоупотребляете моим временем в такой агрессивной манере.

— Да бросьте вы, — буркнул Мэннеринг. — Агрессивно, скажете тоже! Я вам что, пистолетом в лицо тыкал? Угрожал физическим насилием?

— Нет — и однако ж, я был бы куда счастливее, если бы вы сняли пояс.

— Снять пояс? — презрительно откликнулся Мэннеринг. — Еще скажите положить его на середину стола, на равном расстоянии от нас обоих, — и, выбрав момент, вы к нему метнетесь, а я замешкаюсь! Нет уж, на эту удочку я не попадусь; знаем, плавали!

— Тогда я вынужден попросить вас ограничить ваше присутствие в моем доме сколь можно менее продолжительным сроком. Если у вас еще остались вопросы, задайте их сейчас, но я уже рассказал вам все, что знаю об этом золоте.

— Послушайте, — решительно проговорил Мэннеринг. (Он в толк не мог взять, как это он так быстро перестал быть хозяином положения.) — Я вовсе не хотел положить такое неудачное начало нашему разговору.

— Конечно хотели, — возразил Гаскуан. — Вероятно, сейчас вы уже об этом сожалеете, но, конечно же, хотели.

Мэннеринг свирепо выругался.

— Ни о чем я не сожалею! — бушевал он. — Вообще ни о чем!

— Это, безусловно, объясняет вашу безмятежность.

— Так я вам вот что скажу… — начал было Мэннеринг, но резкий стук в дверь заставил его умолкнуть на полуслове.

Гаскуан тут же встал. Мэннеринг, внезапно встревожившись, отступил на несколько шагов назад и извлек из кобуры один из пистолетов. Держа его у бедра, вне поля зрения, он кивнул Гаскуану, и тот поднял щеколду.

На пороге, щегольски отставив трость чуть в сторону, с лихо сдвинутой на затылок шляпой, стоял Харальд Нильссен. Он поклонился и уже собирался представиться Гаскуану, как вдруг поверх его плеча углядел Дика Мэннеринга: тот застыл в неловкой позе, прижав руку к боку. Нильссен расхохотался.

— Ну надо ж! — воскликнул он. — Похоже, я от тебя на два шага отстал, Дик! Куда сегодня ни пойду — а ты уже там, первым успел! Здравствуйте, мистер Гаскуан. Меня зовут Харальд Нильссен. Очень рад знакомству. Надеюсь, я вам не помешал.

Гаскуан учтиво поклонился, хотя глядел по-прежнему холодно.

— Ничуть не бывало, — заверил он. — Прошу вас, заходите.

— Я-то пришел насчет Анны Уэдерелл с вами поговорить, — весело сообщил Нильссен, вытирая ноги. — Но вижу, меня у самого финиша обошли.

— И что насчет Анны? — осведомился Гаскуан, закрывая дверь.

— А ты не зевай, мистер Нильссен, — одновременно подал голос Мэннеринг.

— Вообще-то, дело довольно необычное, — отвечал Нильссен Гаскуану. — Так что оно, наверное, не для всех ушей. Но послушайте: я не хотел вам помешать. Я и попозже могу зайти, когда вы освободитесь.

— Нет-нет, что вы, — запротестовал Гаскуан. — Мистер Мэннеринг уже уходит; ему пора, он сам только что мне сказал.

Мэннеринг не мог не подосадовать: его явно выпроваживали.

— Ну что там еще такое? — вопросил он у Нильссена.

Нильссен коротко поклонился:

— Ситуация довольно щекотливая, прошу меня извинить.

— Да чтоб ты провалился со своей щекотливой ситуацией! — взорвался Мэннеринг. — Бога ради, уж от меня-то тебе таиться незачем, мы тут оба влипли! Это ты насчет вдовицы? Или насчет золота?

Нильссен непонимающе захлопал глазами:

— Ты имеешь в виду Уэллсов клад? — Он обернулся к Гаскуану. — Вы, значит, к этому делу причастны?

Гаскуана внезапно разобрал смех.

— Похоже, меня допрашивают со всех сторон, — отозвался он. — А вы тоже вооружились пистолетами, мистер Нильссен? Признавайтесь, да или нет.

— Да нету при мне никаких пистолетов, — заверил Нильссен. Он оглянулся на Мэннеринга и заметил у него в руке револьвер. — А это еще зачем? Вы вообще чего затеяли?

Но Мэннеринг молчал, временно спасовав перед сложным выбором: что скрыть от Нильссена и что утаить от Гаскуана. Он мялся, уже жалея, что упомянул про вдову и золото.

— Мистер Мэннеринг мне как раз показывал свой смит-вессон второго выпуска, — непринужденно пояснил Гаскуан. — По-видимому, этот барабан вмещает семь патронов.

— О, — откликнулся Нильссен. Глядел он подозрительно. — А зачем?

И снова объяснение застряло у Мэннеринга в горле. Ему совсем не хотелось, чтобы Нильссен прознал про золото, спрятанное под кроватью Гаскуана… равно как и не хотелось сообщать Гаскуану о проблеме с Кросби Уэллсом, об А-Цю, А-Су, и об опиуме, и обо всем о том, что предстояло обсудить в гостинице «Корона» нынче же вечером.

— Ситуация действительно щекотливая, — отозвался Гаскуан, выручая того из собеседников, что постарше. И заговорщицки наклонился к Нильссену. — Могу сообщить вам одно: мистер Мэннеринг имеет доступ к источнику достоверной информации в лице мисс Анны Уэдерелл, причем информация эта передается через мистера Эдгара Клинча.

— Ну, довольно с меня, — встрял Мэннеринг, вновь обретая дар речи. — Нильссен, что у тебя там за новости насчет Анны? Что у тебя за дело-то?

Но Нильссен неправильно истолковал намерения Мэннеринга, что вынуждал его заговорить на эту тему в присутствии Гаскуана. Комиссионер вспомнил, что в письме Притчарда упоминались пистолеты, и Анна, и косвенно — Эдгар Клинч, ведь Притчард писал, что в номере Анны в отеле «Гридирон» произошло что-то странное не далее как нынче днем. Ну конечно же! — вдруг осенило Нильссена. Должно быть, речь идет об одной и той же «щекотливой ситуации»!

— Послушайте! — взмахнул он рукой. — Сдается мне, мы все-таки говорим об одном и том же. Если мистер Гаскуан посвящен в тайну, так чего бы нам не подождать, пока все не соберутся на совет, — вот тогда каждый своей историей и поделится. Не придется дважды рассказывать. Ну что, увидимся в «Короне»?

Мэннеринг шумно выдохнул.

— Боюсь, — наконец выговорил Гаскуан, — ни в какую тайну я не посвящен и на совет в «Короне» меня не звали.

Повисло молчание. Гаскуан переводил взгляд с Нильссена на Мэннеринга. Мэннеринг — с Гаскуана на Нильссена. Нильссен покаянно взирал на Мэннеринга.

— Ну и наделал ты дел! — буркнул магнат. Выругался, убрал пистолет, наставил на Гаскуана указательный палец. — Ладно, — сказал он. — Ничего уже не поделаешь… хотя черт меня раздери, если вам там обрадуются, и, черт меня раздери, я с вас глаз не спущу до конца вечера, да и потом тоже. Надевайте пальто. Вы идете с нами.

Конец ознакомительного фрагмента