— Может, лучше коровы, — подсказал Балфур. — Коровье стадо куда послушнее.

— Лакомый кусочек по-прежнему вакантен, — напомнил Лодербек, пододвигая тарелку с печенкой к собеседнику.

— Никак не могу, — покачал головой Балфур. — Уже не лезет.

— Тогда ты забирай все, что осталось, Джок, старина, — обернулся Лодербек к помощнику. (Своих спутников он называл просто по имени, поскольку оба они носили одну и ту же фамилию Смит. Однако имена их отличались забавной асимметрией: один звался Джок, второй — Огастес.) — Заткни рот луковкой, и нам не придется больше слушать ерунду насчет этих твоих пропащих бригантин — так, Том? Заткнуть ему рот? — И Лодербек с улыбкой оборотился к Балфуру.

Балфур в очередной раз потянул себя за нос. Как это похоже на Лодербека, подумал он: этот человек заставляет согласиться с ним по самому пустячному поводу; требует единодушия там, где единодушие вообще неуместно, — и не успеешь оглянуться, как ты уже на его стороне и вовсю за него агитируешь.

— Луковкой, да, — кивнул Балфур и, уводя разговор от корабельной темы, заметил: — Во вчерашнем «Таймс» упоминалось про эту вашу девчонку на дороге.

— Никакая она не моя! — возразил Лодербек. — Да и ссылка — не ссылка, одно название!

— Автору нахальства не занимать, — продолжал Балфур. — Почитаешь его, так выходит, что весь город заслуживает порицания из-за этой девки… как будто все вокруг виноваты.

— А кто к нему прислушается? — презрительно отмахнулся Лодербек. — Никчемный писака, жалкий клерк провинциального суда, которому на любимую мозоль наступили!

(Клерком, о котором Лодербек отзывался столь пренебрежительно, был, конечно же, Обер Гаскуан, чья краткая проповедь в «Уэст-Кост таймс» десятью часами спустя привлечет внимание Уолтера Мади.)

Балфур покачал головой:

— Он выставляет дело так, словно это наша ошибка — коллективная, так сказать. Словно мы все должны были вовремя одуматься и принять меры.

— Жалкий клерк, — повторил Лодербек. — Целыми днями напролет выписывает чеки на чужое имя. У таких обо всем на свете есть свое мнение, да только кому оно интересно-то?

— И все-таки…

— И все-таки ничего. Упоминание пустяковое, аргументация смехотворна; даже говорить не о чем. — Лодербек забарабанил костяшками пальцев по столу, как судья постукивает молотком, давая понять, что терпение его на исходе.

Балфур, отчаянно пытаясь помешать разговору вернуться к прежней теме, заговорил снова, опережая политика:

— Но вы с ней виделись?

— С кем — с той девчонкой, подобранной на дороге? — нахмурился Лодербек. — Со шлюхой-то? Нет, конечно; с того вечера — ни разу. Хотя я слыхал, она вроде оклемалась. Вы полагаете, мне стоит ее проведать? Вы ведь поэтому спросили?

— Нет, что вы, — покачал головой Балфур.

— Человек моего положения не может себе позволить…

— Конечно не может — ни в коем случае…

— Что, по-видимому, возвращает нас к пресловутой проповеди, — промолвил Лодербек на сей раз непривычно задумчивым тоном. — Именно об этом и вел речь наш клерк. До тех пор, пока не будут приняты определенные меры — пока не понастроят разных там богоугодных заведений, монастырей, домов призрения и так далее, — с кого спрашивать за такого рода ситуацию? Кто отвечает за такую вот девицу — которая одна как перст в целом свете — в таком вот месте?

Вопрос задумывался как риторический, но Балфур, стремясь поддержать разговор, с ответом не замедлил:

— Да никто не отвечает.

— Никто, вот как! — Лодербек удивленно изогнул брови. — Где ж ваш христианский дух?

— Анна попыталась свести счеты с жизнью — покончить с собой, знаете ли! Никто не несет за это ответственности, кроме нее самой.

— Вы называете ее Анной! — укоризненно отозвался Лодербек. — Вы с ней, выходит, на «ты»; я бы предположил, что в таком случае доля ответственности за нее приходится и на вас!

— Называть кого-то по имени еще не значит снабжать ее опиумом!

— Вы бы захлопнули перед нею дверь, потому что она опиумозависима?

— Я ни перед кем дверей не захлопываю. Если бы я нашел ее на дороге, то поступил бы в точности как вы. Совершенно так же.

— То есть спасли бы ей жизнь?

— То есть сдал бы ее полиции!

Лодербек нетерпеливо отмахнулся от уточнения.

— А что потом? — не отступался он. — Ночь в тюрьме, а потом? Кто защитит ее, когда она снова возьмется за свою трубку?

— Никто не может защитить человека от него самого — от его собственной руки, знаете ли! — досадливо парировал Балфур.

Ему такого рода дискуссии никогда не нравились; право же, они не намного лучше обсуждения сравнительных достоинств прямого и смешанного парусного вооружения. (Но с другой стороны, за прошедшие две недели Лодербек показал себя собеседником не из лучших: по тону — сущий деспот, то уклончив, то требователен. Балфур списывал это на расшатавшиеся нервы.)

— Духовное утешение — вот что он имеет в виду, — духовную поддержку, — встрял Джок Смит, пытаясь быть полезным, но Лодербек, вскинув ладонь, заставил его умолкнуть.

— Забудем про самоубийство — это отдельная тема, причем не из приятных, — промолвил он. — Но кто мог бы дать ей шанс, Томас? Вот в чем вопрос. Кто дал бы этой несчастной девушке возможность попробовать начать другую жизнь?

Балфур пожал плечами:

— Так уж вышло, что некоторым выпадают плохие карты. Но глупо рассчитывать, что совесть заставит человека жить той жизнью, которая по душе вам. Обычно обходишься тем, что есть: пытаешься удержаться на плаву.

Этим замечанием грузоперевозчик продемонстрировал свою чуждую милосердию предвзятость, что утяжеленным противовесом скрывалась за внешней живой, искрометной снисходительностью: ведь, как большинство предприимчивых натур, он своими свободами весьма дорожил и от других ждал того же.

Лодербек откинулся к спинке стула и оценивающе поглядел на Балфура сверху вниз.

— Она шлюха, — подвел итог Лодербек. — Это вы хотите сказать, так? Она всего-навсего шлюха.

— Не поймите меня превратно: я ничего против шлюх не имею, — возразил Балфур. — Зато не слишком люблю богоугодные заведения, равно как и монастыри. Унылые это места.

— Да вы меня никак нарочно подначиваете! — воскликнул Лодербек. — Благосостояние — вот показатель цивилизации, воистину лучший из всех показателей! Если мы хотим цивилизовать этот город, если мы хотим прокладывать дороги и строить мосты, если мы хотим закладывать основы будущего этой страны…

— Тогда неплохо бы дать нашим строителям дорог и мостов кой-чего для сугрева в постели ночами, — докончил за него Балфур. — Лопатить гравий — работенка не из легких!

Джок и Огастес рассмеялись, но Лодербек даже не улыбнулся:

— Шлюха — это морально-этическая проблема, Томас; давайте называть вещи своими именами. Тот, кто поставлен стражем на границе, обязан служить образцом! — (Это была прямая цитата из его недавнего предвыборного выступления.) — Шлюха — это морально-этическая проблема, и точка! Сточная канава для честно нажитого богатства!

— А ваше средство, — парировал Балфур, — хорошая дренажная труба для честно нажитого богатства, да богатство-то все равно утекает, а деньги — это деньги. Бросьте вы насчет богоугодных заведений, и давайте не будем постригать наших девчонок в монашки! Чертовски глупая затея, тем более что их тут явная недостача!

— И девчонок недостача, и с девчонками незадача, — фыркнул Лодербек.

— Ответственность за шлюх, скажете тоже! — воскликнул Балфур. — Чего доброго, они себе потребуют места в парламенте!

Огастес Смит отпустил скабрезную шутку, все расхохотались.

Когда же смех поутих, Лодербек объявил:

— Давайте оставим эту тему. Мы тот день обсудили со всех сторон и во всех аспектах, и я, честно говоря, подустал. — Широким жестом он дал понять, что не прочь вернуться к предшествующему разговору. — Касательно корабельной оснастки. Я стою на том, что наше ви́дение преимуществ зависит исключительно от того, с какой стороны посмотреть. Джок говорит с точки зрения бывшего морского волка, я — с точки зрения судовладельца и джентльмена. Я мысленно вижу план парусности; он видит деготь, паклю и ветер.

Джок Смит откликнулся на подначку привычно, но вполне добродушно, и спор возобновился.

В душе Томаса Балфура вновь всколыхнулось раздражение. Он так славно сострил на тему богоугодных заведений — Лодербек похвалил его отповедь! — и он был бы не прочь продолжать этот разговор в надежде снова блеснуть остроумием. А по поводу корабельной оснастки и ее преимуществ он явно ничего пикантного не скажет, равно как и Джок с Огастесом, равно как и сам Лодербек, угрюмо думал он. Но в обычае Лодербека было начинать и заканчивать диалог по собственной прихоти, перескакивая с одного предмета на другой только потому, что от какого-то вопроса он устал, или потому, что собеседник взял верх. За это утро политик трижды воспротивился смене темы, упрямо возвращаясь к трескучей болтовне о кораблях. Всякий раз, как Балфур заговаривал о местных новостях, политик заявлял, что ему до смерти надоели пустопорожние рассуждения об отшельнике и шлюхе, когда на самом-то деле, досадливо думал Балфур, ни одно из этих событий они так и не обсудили в подробностях и уж никоим образом — со всех сторон и во всех аспектах.

Эти внутренние переживания следовали определенному сценарию, пусть сам Балфур и не отдавал себе в этом отчета. Балфур так восхищался Лодербеком, что предпочитал скорее принижать себя, нежели критиковать своего кумира, даже в мыслях, когда эти двое расходились во мнениях; но на самоумаление всегда хочется возразить, а когда возражений не находится, накатывает раздраженная обидчивость. В течение последних двух недель Балфур не заговаривал о злополучной встрече Лодербека с покойником, этим Кросби Уэллсом, хотя обстоятельства смерти отшельника будили в нем немалое любопытство; и он ни словом не упомянул Анну Уэдерелл, девицу легкого поведения, найденную на дороге. Он вел себя сообразно пожеланиям Лодербека и ждал, что Лодербек отблагодарит его той же монетой, однако на такое внимание к чувствам ближнего Лодербек способен не был, и до поры этого не произошло. Но Балфур не замечал этого недостатка в своем кумире, он просто ждал, сгорая от нетерпения, и начинал уже дуться.

(Мы примирительно добавим, что дулся он несерьезно, и одного доброго слова от Лодербека хватило бы, чтобы вновь привести его в доброе расположение духа.)

Балфур слегка отодвинулся от стола, с детской демонстративностью выставляя напоказ свое недовольство, и обвел глазами помещение.

Обеденный зал был почти пуст, учитывая неурочный час трапезы; сквозь раздаточное окошко Балфур видел, что повар снял передник и, положив локти на стол, сидит раскладывает пасьянс. Перед очагом, посасывая полоску вяленого мяса, устроился большеухий парень. Его, по-видимому, поставили там приглядывать за утюгами, что грелись на решетке над угольями, потому что каждые полминуты или около того он, послюнив палец, подносил его к подставке, проверяя, горячо ли. За ближайшим столиком сидел священник — веснушчатый, нескладный, с курносым носом и отвисшей нижней губой, точно у слабоумного ребенка. Он уже позавтракал в одиночестве и теперь попивал кофе и почитывал какую-то брошюру, по-видимому репетируя проповедь на завтра, подумал Балфур, — читая, преподобный медленно кивал, словно отсчитывая ритм своего безмолвного выступления.

Большеухий парень в очередной раз послюнил палец и дотронулся до утюга; священник перелистнул страницу; повар подровнял карту точно по краю колоды для рубки мяса; Балфур вертел в руках вилку. Наконец Лодербек сделал паузу в своей обличительной речи, чтобы пригубить вина, и Балфур не упустил возможности вставить слово.

— А говоря о барках, — промолвил он (до сих пор речь шла о бригантинах), — я за последний год частенько видел ваш «Добрый путь» по эту сторону отмели. «Добрый путь» — это ведь ваше судно, не так ли?

К вящему удивлению Балфура, эта реплика была встречена гробовым молчанием. Лодербек лишь наклонил голову, словно собеседник поставил перед ним серьезнейшую философскую проблему и ему хотелось поразмыслить над нею в одиночестве.

— Оснастка у него первоклассная, — похвалил Балфур. — Просто залюбуешься!

Помощники переглянулись.

— И это, безусловно, лишний раз подтверждает наш с вами довод, мистер Л., — промолвил Огастес Смит, нарушив наконец заколдованную тишину. — Даже барк маневреннее бригантины: половины команды хватает за глаза и суетни в два раза меньше. Не будет же он этого отрицать!

— Да, — отозвался Лодербек, словно очнувшись. И обернулся к Джоку. — Не будете же вы этого отрицать?

Джок усмехнулся с набитым ртом:

— Буду. У вас команда в два раза меньше, зато у меня — вполовину меньше снастей, так где, по-вашему, больше суетни? По мне, так ходкость куда важнее маневренности.

— Как насчет компромисса? — предложил Огастес. — Возьмем баркентину.

Джок покачал головой:

— Я уже говорил и повторю снова: из трех мачт одна точно лишняя.

— Зато скорость побольше, чем у барка. — Огастес тронул Лодербека за локоть. — Как насчет вашего «Полета фантазии»? У него ж косые паруса на грот-мачте, так?

Интуиция не подсказала Балфуру, что помощники стараются увести разговор от предложенной им темы; он подумал, что, вероятно, политик просто недослышал. Балфур возвысил голос и попытался снова:

— Так вот, я все о вашем «Добром пути». Этот барк здесь регулярно ходит. Оснастка, говорю, первоклассная. Я его частенько по эту сторону отмели вижу. Сдается мне, он и ходкий, и маневренный. Вот честное слово, кораблик что надо!

Алистер Лодербек вздохнул. Запрокинул голову, сощурился, глядя на балки; на губах его блуждала глупая улыбка — улыбка человека, к конфузу не привыкшего, позже понял Балфур. (Никогда прежде, вплоть до этого утра, ему не доводилось слышать, чтобы Лодербек признавался в какой-либо слабости.)

Наконец Лодербек проговорил, по-прежнему щурясь на потолок:

— Этот барк более не принадлежит мне. — Голос его звучал вымученно, словно из-за улыбки несколько истончился.

— Вот оно что! — подивился Балфур. — Махнулись никак — обменяли на посудину побольше?

— Нет, я его продал. Раз и навсегда.

— За золото?

Лодербек помолчал минуту и затем произнес:

— Да.

— Вот оно что! — повторил Балфур. — Вот просто взяли и продали. А покупатель кто?

— Капитан корабля.

— Ого-о! — весело выдохнул Балфур. — Здесь я вам не завидую. Про этого типа тут у нас разное рассказывают.

Лодербек не ответил ни слова. По-прежнему улыбаясь, он внимательно изучал оголенные балки потолка и зазоры между половицами этажом выше.

— Да уж, — повторил Балфур, откинувшись назад и заложив большие пальцы за отвороты пиджака. — Тут про него разное рассказывают. Фрэнсис Карвер! Вот уж кому не хотел бы я встать поперек дороги.

Лодербек изумленно воззрился на собеседника.

— Карвер? — повторил он, нахмурившись. — Вы хотите сказать Уэллс.

— Капитан «Доброго пути»?

— Ну да — разве что он перепродал судно.

— Дюжий такой здоровяк — темные брови, темные волосы, и нос сломан.

— Верно, — кивнул Лодербек. — Фрэнсис Уэллс.

— Не хочу с вами спорить, — заморгал Балфур. — Но этого человека зовут Карвер. Возможно, вы его путаете с тем парнем, который…

— Нет, — отрезал Лодербек.

— С отшельником…

— Нет.

— Ну, покойник наш — тот самый тип, которого вы обнаружили мертвым две недели назад, — не отступался Балфур. — Его звали Уэллс, видите ли. Кросби Уэллс.

— Нет, — в третий раз повторил Лодербек, чуть повышая голос. — Я ничего не путаю. Когда я подписывал договор о продаже, в документах фигурировало имя Уэллс. Всегда и везде — Уэллс.

Собеседники недоуменно глядели друг на друга.

— Ничего не понимаю, — произнес наконец Балфур. — И от души надеюсь, что вас не надули. Странное совпадение, не правда ли? Фрэнк Уэллс и Кросби Уэллс.

Лодербек замялся.

— Не то чтобы совпадение, — осторожно проговорил он. — Я так понимаю, они братья.

— Кросби Уэллс и Фрэнк Карвер — братья? — расхохотался Балфур. — Даже вообразить такого не могу! Разве что через брак.

Лодербек вновь глупо заулыбался и принялся тыкать пальцем в какую-то крошку.

— Да кто вам такое сказал? — вопросил Балфур, так и не дождавшись ответа.

— Право, не знаю, — отозвался Лодербек.

— Или Карвер упомянул что-то подобное, подписывая бумаги?

— Может, и так.

— Да уж! Ну, если вы так утверждаете… но, глядя на них, вот ни за что бы не поверил! — промолвил Балфур. — Один — высокий, внушительный, второй — недоросток никчемный, жалкий бродяга и мот!

Лодербек вздрогнул; пальцы его непроизвольно дернулись и сжались, словно ухватив добычу.

— Кросби Уэллс был бродягой и мотом?

— Ну вы же его видели тогда, в хижине, — махнул рукой Балфур.

— Я видел его мертвым, но не при жизни, — возразил Лодербек. — Странное дело: никогда не знаешь, как человек выглядит на самом деле; это ведь душа вдыхает в нас жизнь.

— О, — отозвался Балфур. И принялся обдумывать эту мысль.

— Мертвец выглядит сотворенным, — продолжал Лодербек. — Так статуя — творение рук человеческих. Ты смотришь на безжизненное тело, дивясь мастерству замысла, и поневоле задумываешься о мастере. Кожа — такая гладкая, такая прозрачная. Как воск, как мрамор — и все-таки не совсем такая; она не задерживает в себе свет, в отличие от восковой фигуры, и не отражает его, как камень. Матированная, как скажет художник. Без глянца. — Внезапно Лодербек отчаянно смутился. И выкрутился из положения, грубовато спросив: — А вот вы когда-нибудь видели свежего покойничка?

Балфур попытался свести все к шутке («Опасный вопрос, на золотых-то приисках!»), но политик ждал ответа, и в конце концов Балфур вынужден был признать, что свежих покойников не видел.

— «Видел покойника» — не совсем та формулировка, — добавил словно про себя Лодербек. — Надо было сказать: «Доводилось ли вам засвидетельствовать факт смерти?»

— Джок тронул его за шею, верно, Джок? — вмешался Огастес Смит.

— Эге, — подтвердил тот.

— Как только мы вошли, — уточнил Огастес.

— Разбудить его хотел, — объяснил Джок. — Не знал, что он уже концы отдал. Думал, просто спит. Но вот в чем штука-то: воротник был влажным. От пота то есть — пот еще не просох. Мы прикинули, он не далее как полчаса назад помер.

Он хотел было продолжить, но Лодербек, резко дернув подбородком, заставил его умолкнуть.

— Ничего не понимаю! — недоумевал Балфур. — Подписывался как Уэллс — надо же!

— Мы, должно быть, разных людей имеем в виду, — отозвался Лодербек.

— У Карвера на щеке шрам, вот тут. Белый и по форме вроде… вроде серпа.

Лодербек поджал губы, покачал головой:

— Шрама не помню.

— Но он темноволосый? Крепко сложен? С виду — грубая скотина?

— Да.

— Ничего не понимаю! — повторил Балфур. — Зачем бы человеку менять фамилию? Да еще эти братья!.. Фрэнк Карвер — и Кросби Уэллс!

Усы Лодербека зашевелились, как если бы он жевал нижнюю губу.

— Вы его знали? — осведомился он уже совсем другим голосом.

— Кросби Уэллса? Вовсе нет, — отозвался Балфур. Он откинулся на стуле, радуясь прямому вопросу. — Он строил лесопилку — далеко, на Арахуре; ну да вы ж видели хижину; вы там сами были. Он через меня грузы возил — оборудование, все такое прочее, — так что в лицо-то я его знал. Да покоится он с миром. У него в напарниках был туземец-маори. Они лесопилкой вместе занимались.