Елена Барбаш
Ева и её братья
Все персонажи романа вымышлены, а совпадения имён, сюжетных и жизненных ситуаций случайны.
Израиль. 2009 год
Как всё это случилось с нами? Почему? Мне казалось, что я могу предотвратить, отвести, всё всем объяснить… А теперь уже ничего нельзя исправить. Что́ я скажу ребёнку, когда он спросит? Иногда мне кажется, что ему лучше не знать о нашей истории. А иногда наоборот: надо всё ему рассказать, всё как есть. Потому что если он будет знать, как погиб его отец, он избежит подобного. Он не даст себя опутать ни идеям, ни служению во благо. Ничто его не вынудит свернуть с пути.
А может быть, я ничего не могла изменить, потому что выбор был уже сделан когда-то, решение принято во спасение немногих, так как всех спасти невозможно. Это решение, подобно камню, выскользнувшему из-под неосторожной ноги, неотвратимо набирая скорость, повлекло за собой череду событий, вызвало лавину, которая погребла под собой всех, кого я любила.
Пока Ева, сидя над кроваткой сына, раздумывала об этом, завыла сирена — надо было срочно спускаться в бомбоубежище. Начался обстрел из Газы.
Часть первая
Ева
Ичкерия. 2000 год
Вторая чеченская война
В горах зарядил дождь. Крупные капли повисали на решётке зиндана, ледяными шарами срывались и пронизывали до самого нутра сидящих в глухой каменной яме.
Ева провела ладонью по рыжей копне волос, намокшей и оттого особенно кудрявой, и тихо произнесла, ища кого-то глазами в полумраке:
— Интересно, а если выкуп пришлют, они нас отпустят? Или всё равно убьют… А, Коль? — Она запнулась, но тут же проговорила севшим голосом, будто обращаясь к себе: — Фокус в том, что умирать не страшно, только зачем мне жизнь? Бездарная бессмысленная жизнь и под стать ей смерть. От рук зверьков этих бородатых.
Худощавый измождённый человек поднял голову, ободряюще улыбнулся и начал было:
— Ну что ты, Ев…
— Ничего, Коль, — перебила она, нехорошо оживляясь. — Как думаешь, нас зарежут, как баранов, или всё-таки пристрелят? Хотелось, чтобы пристрелили, так достойнее — мы же гордость современной российской полевой журналистики, спецкоры, все дела.
— Не юродствуй, Ева, — спокойно произнёс Коля; он вообще всё это время был удивительно спокоен. — И не бойся. В тебе сейчас говорит страх.
— Да не страх это, Коль, а бешенство. Они тут все поголовно гурий мечтают трахать в райских кущах, видимо, поэтому легко жизнями людскими распоряжаются, — распалялась Ева, — но кто они такие?..
— Ты прекрасно знаешь, гордость нашей журналистики, кто они такие. И если…
Но тут тягуче заскрипела открывающаяся решётка, и сверху на верёвке начал опускаться кувшин.
— Лепёшку хоть дадут сегодня? — подал голос третий обитатель каменного мешка, молоденький грязный солдатик, принимая сосуд.
Следом за кувшином из дождливого проёма показалась бритая башка в обрамлении бороды и гортанно выкрикнула:
— Эй, журналисты, пошевеливайтесь!
— Слышь, так будет жратва или нет? — настойчиво выкрикнул солдатик, задрав голову, но был проигнорирован.
В зиндан рывками спустилась деревянная, наспех сколоченная лестница, по которой ловко вскарабкались Ева и Николай.
Несмотря на пасмурную погоду, дневной свет ослепил их. Они стояли, оглушённые воздухом и открытым пространством, щурясь и пытаясь сфокусировать картинку. Тут же получили резкие тычки в спину дулом автомата — боевик повёл их к каменной низенькой хибаре, возле которой стояла пара джипов.
— Масуд, они здесь!
— Заводи! — раздалось из-за двери.
Ева с Николаем оказались в плохо освещённом помещении со спартанской обстановкой. Боевик с автоматом наперевес остался на улице. Всё как в дурном штампованном кино: на столе навалены патроны, спутниковый телефон, оружие, ноутбук в усиленном чехле, рация и какие-то карты, за столом, весь в чёрном и хаки, мрачный полевой командир. Косой рваный шрам на лице спускался от виска к щеке и исчезал где-то в бороде. Он откинулся, будто рассматривая пленников, качнул головой и заговорил:
— Не спешат ваши с выкупом. А значит, вы им не нужны. И мне не нужны. Что вас кормить? Продам.
Пленники онемели. Бородач окинул плотоядным взглядом рыжую, тонкую ясноглазую Еву, которая даже в замызганной рубашке и джинсах выглядела невероятно притягательно. Потом пристально в неё вгляделся, помотал головой, будто отгоняя морок, и пробормотал: «Вот шайтан».
— Баба, хоть и тощая, но лицом ничего — сойдёт, — собравшись, продолжал Масуд, будто рассуждая вслух. — Братьям послужит. Это же лучше, чем сдохнуть?
Ева почувствовала, как откуда-то из самых глубин её существа поднимается бешеная ярость. «Ублюдок вонючий!» — пронеслось в голове, и она было дёрнулась к горцу, но Коля схватил её за локоть и слегка сжал, удерживая от необдуманного порыва. В яме они провели около трёх недель — точнее сказать было сложно, дни в полумраке тянулись бесконечно долго, сливаясь друг с другом. Но одно было ясно — времени для сбора выкупа прошло достаточно, в стране отменный бардак, и никто не спешит спасать корреспондента и фотографа военно-патриотического издания. Так что нарываться себе дороже.
— Хотя зачем тебе твоя сучья жизнь? — Масуд уже обращался к Еве, заводя сам себя. — Что там у тебя в Москве — ни мужа, ни детей, да? С Всевышним поиграть решила? По горам шляешься, судьбу испытываешь? — Он почти орал. — Ты зачем сюда припёрлась?!
От неожиданности у Евы перехватило горло. Она окаменела, не в силах даже пошевелить губами — но не от страха: каждое слово полевого командира, его внезапная прозорливость поражали её в самое сердце, вызывая сокрушительный гнев. Нет, уж точно не ему выговаривать Еве всё это!
Слабая лампочка, освещавшая помещение, мигнула пару раз и взорвалась с шумным хлопком, обдав Масуда мелким крошевом осколков.
— А, шайтан! — вскочив, чертыхнулся он.
Помещение погрузилось во мрак. Дверь тут же резко распахнулась, впустив дневной свет. На пороге показались двое боевиков.
— Что случилось, командир?
Масуд кивком показал на потолок и отправил одного из них за новой лампой. Ева удовлетворённо хмыкнула. Это не осталось незамеченным. Масуд взял автомат и медленно развернулся к пленникам, но тут Коля неожиданно выдохнул:
— У вас такое лицо, уважаемый Масуд!
Горец, не обращавший до этого момента на фотографа никакого внимания, перевёл на него тёмный взгляд и глухо спросил:
— Какое — такое?
— Ф-фактурное!
— Чего-о-о? — возмутился было Масуд. Но Коля поспешил объясниться:
— Суровое, гордое и внушающее страх! Враги должны бояться вас, а братья уважать! — И тут же быстро добавил: — Хотите, я вас сфотографирую? Будет что показать. Листовки опять же…
По «фактурному» лицу было непонятно, пристрелят их тут же или просто скинут обратно в яму. Внезапно Масуд расхохотался и, буравя Колю чёрными глазами, спросил:
— А ты правда хороший фотограф?
— Не жаловались, — криво улыбнулся Коля. — У вас такие джипы… э-э-э… мощные во дворе стоят, пойдёмте к ним. И АКМ возьмите.
— Ну давай-давай, поглядим. — Сын гор, похоже, развеселился. — Может, и сгодишься на что. А баба твоя пока в яме посидит. — Он перевёл на Еву тяжёлый взгляд. — Может, поймёт, зачем ей жизнь?..
* * *
Ева резко села на кровати и откинула пряди с влажного лба. Её била крупная дрожь. Воспоминания о тех страшных неделях всегда накатывали неожиданно и слишком ярко — так, что она кожей ощущала холод каменного мешка. Она гнала их, стараясь не думать о том кошмаре. Ведь тогда всё закончилось благополучно.
Серия героических фотоснимков, сделанная Колей, привела полевого командира в восторг и наделала шуму в «братском» сообществе. Было решено сдавать Колю в аренду местным князькам, а Еву, как бесперспективную, незамужнюю и не слишком молодую женщину (30 с хвостиком уже не котировались), отпустить — так он откалымил за двоих и через полгода вернулся домой. Это было похоже на чудо.
Как случилось, что Масуд освободил Еву и Николая, так и осталось загадкой.
Ева спустила ноги с кровати, нащупала тапки и поплелась в ванную. Там она, будто давно не видела, уставилась на себя в зеркало. Оттуда на неё смотрела ведьма. Рыжая, зеленоглазая.
Ева была пугающе красива. И хотя назвали её Евой, по духу своему была она, конечно, Лилит. Какая-то особая гармония придавала её чертам абсолютную завершённость. Глаза втягивали в себя любого, кто случайно в них заглядывал. Кроме того, в них было что-то потустороннее — какое-то недоступное обычным людям знание. Собственно, совершенство её лица всегда уступало изумрудным омутам — они не отпускали, были ловушкой, ничей взгляд и не опускался ниже. Видимо, что-то такое почувствовал тогда полевой командир, и ему хватило осторожности не связываться с этой женщиной.
* * *
Ева с детства считала себя мутанткой. Удивительным гибридом двух разновидовых особей: рабоче-крестьянского папы от станка и парткома — и мамы, в чьих жилах смешалась кровь дворянская мелкопоместная и жидовская. Мамина мама — Евина бабушка Розалия — была еврейкой, русский купец и мелкий фабрикант выкрал её и увёз из Кишинёва в 1906 году. О бабушкиной семье больше ничего не было известно. Бабка — отрезанный ломоть. Чтобы выйти замуж за деда, который был её старше на 28 лет, она крестилась. И то ли семья от неё отказалась, то ли сама она не хотела вспоминать о родных, но только все расспросы пресекались на корню. У деда имелись молочный заводик и шестеро детей от первого брака. В новом браке Розалия родила Евину маму четвёртой, а всего у неё было шестеро детей. На круг детей от обоих браков у деда получилось двенадцать.
