В то же мгновение хлынул безумный и страшный в своем неистовстве ливень.

Лишь через два часа бесчувственное тело Зинаиды обнаружили и принесли в дом.

Она пролежала в сильнейшей лихорадке и беспамятстве неделю. Родные беспокоились, что произошедшее спровоцирует развитие чахотки, опасность которой грозила девушке с рождения, но Зинаида пришла в себя и стала поправляться.

О том, что случилось с ней, она говорить отказывалась, и близкие решили, что девушка ничего не помнит.

Но Зинаида помнила.

Каждую секунду и самый краткий миг».

Он собирался продолжить, но тут засветился экран мобильника, и прилетевшее сообщение заставило машинально закрыть файл. Не ответить было нельзя, но ему понадобилось время, чтобы вернуться в настоящее.

Сколько бы он ни читал написанное, впечатление всегда было одинаковым: он переносился на ту самую поляну, чувствовал в руке тот самый нож, вспарывающий податливую плоть, и содрогался от ожидания решающего мгновения, которое так и не наступило.

Когда же? Когда?

Бабки с характером

Разговор с Борисоглебским оставил в голове сумбур из мыслей, образов и непонятных ощущений.

Андрей давно ушел, а она все продолжала думать и удивляться.

Совершенно непостижимым образом дело о ритуальных убийствах оказалось связанным с историей столетней давности, где были зеленоглазая наяда Зинаида Гиппиус, старый Тифлис и дом Мурузи.

Вот только не выдумка ли та история? Не плод ли воображения экзальтированной девицы?

— Пойди разберись, — вслух сказала Кира, глядя, как по оконному стеклу струятся длинные нити дождя, и решила, что попробовать стоит.

Подумав еще немного и выпив пару чашек кофе, Кира набрала номер своей замечательной во всех отношениях бабушки — Гордеи Яковлевны.

Кирины родители любили дочь, но каждый по отдельности и в своем роде. Собравшись вместе, родители тут же начинали ссориться, ибо во взглядах на воспитание расходились кардинально. Мама мечтала вырастить из дочери прямо девочку-девочку, чтобы все розовое и сверху бант, а папа — своего парня, чтобы ссадины на коленках и секция бокса.

Устав от их противоречащих друг другу указаний и советов, Кира избрала спасительный вариант: во всех сложных случаях обращаться за помощью к маминой маме, которая всегда была рада приветить внучку.

— Привет тебе, любовь моя Кирюша, — весело откликнулась Гордея Яковлевна.

— Бабуль, можешь поговорить?

— Отчего же не поговорить в час ночи, — хмыкнула бабушка. — Делать-то все равно нечего.

Кира кинула взгляд на часы. Блин! Вот кретинка! Разбудила!

— Да ладно, не парься. И прекращай на людях называть меня бабулей.

— Ой, прости, бабуль! Я, кстати, одна.

— А где же соломенный человек? Сгорел на работе?

«Соломенным человеком» Гордея иногда называла Игоря, но вовсе не из-за желтых волос и бледного лица. Таким образом она демонстрировала свое неприятие его бесцветности в широком смысле слова и слабости — в глубоком.

— Он пока не может переехать в Питер, — ровным голосом ответила Кира, опасаясь, что разговор сразу свернет в неприятную для нее сторону.

— Да и хрен с ним! — констатировала Гордея Яковлевна и собралась было развить мысль, но Кира торопливо спросила:

— Расскажи все, что знаешь о Зинаиде Гиппиус.

— Святые угодники! Это с какого перепугу?

— Мне нужно по работе.

— О! — поразилась бабушка. — У нас следователи уже осваивают символизм. Наверное, как основу для нетривиальных выводов по уголовным делам. Похвально.

Кира забралась с ногами на диван и приготовилась. Она не сомневалась, что разговор получится нескучным. Гордея Яковлевна не только была историком по образованию, но и поэтом в душе, поэтому о литературе могла говорить часами.

— А ты знаешь, что брак Гиппиус с Мережковским был духовно-платоническим? — с ходу залепила та.

Не готовая к такому началу, Кира опешила.

— Как? То есть… без секса?

— Совершенно.

— Да не может быть? Еще скажи, что она умерла девственницей.

— За это не поручусь, но точно известно, что конкретно с мужем она не спала.

— То есть брак был фиктивным? По моде?

— Тьфу ты! Почему сразу фиктивным! Нет, брак был настоящим, но… специфическим. Как писала Зинаида Николаевна, они прожили пятьдесят два года, не разлучаясь ни на один день. А Мережковский утверждал, что Зинаида — это он сам, только в женском обличье. Понимаешь?

— Нет, не понимаю, — призналась Кира.

Бабушка задумчиво посопела.

— Честно говоря, я тоже. Ведь Гиппиус была красавицей, да еще такой… роковой. Дьяволица, сельфида, ведьма, даже сатанесса! Как только ее не называли! Неужели у мужа ни разу нигде не дрогнуло? Не идиот же он!

— Может, дело не в нем, а в ней?

— Вот! Я тоже так считаю. Именно в ней. Это не фригидность. Что-то глубинное. И корни кроются где-то в детстве или ранней юности.

— Хочешь сказать, что у нее была психическая травма? — насторожилась Кира.

— Откуда я знаю! Я же не клинический психолог!

— Ну бабуль…

— Не нуди, Кирюха. Не стану наговаривать на уважаемую поэтессу. Найди настоящего специалиста и проконсультируйся, а я помогу с материалами. Гиппиус ведь вела дневник, причем с самого детства. Можно там кое-что поискать.

— Серьезная девочка.

— Непростая, я бы сказала. Да и жизнь у нее была довольно сложная. Безоблачных лет выдалось немного, пожалуй, только в Нежине Черниговской губернии, и то недолго. Представляешь, совсем маленькой ее отдали на обучение в Киевский женский институт, а через полгода забрали. Девочка так тосковала по дому, что практически все время провела в лазарете.

— Повышенная чувствительность?

— Как у всех поэтов. Зина с семи лет писала стихи и уже тогда довольно взрослые. Ее отец умер, когда девочке было двенадцать, а вскоре выяснилось, что она тоже больна туберкулезом. Мать с дочерьми — их было четверо — переехала сначала в Москву, затем в Ялту, а потом к брату в Тифлис. Там, уже девятнадцатилетней, Зинаида встретила Мережковского и через полгода вышла за него замуж.

— Торопилась покинуть родной кров? Бежала от чего-то?

— Говорю же: я не психиатр! К тому же кроме серьезности и глубины в ней было много всего. Она не только стихи писала, но и музицировала, танцевала, отлично ездила верхом!

— Как все девушки ее круга в то время.

— Конечно! То есть была и легкомысленной, и шаловливой, и кокетливой! Разной! Да еще и красавицей! Зеленоглазой наядой ее, кстати, Блок назвал. Уверена: мужики штабелями падали!

— Бабуль! Тогда не мужики были, а молодые люди!

— Один хрен! Но из всех претендентов на ее руку она выбрала неказистого мужичонку, правда с недюжинными интеллектуальными способностями.

— Такое ощущение, что искала того, кто будет безопасен в сексуальном плане.

— Только не умничай, Кирюша! Может, и так, но пусть тебе скажут об этом специалисты. Сама Гиппиус писала, что Дмитрий произвел на нее впечатление широкими энциклопедическими знаниями и тем, что умел говорить интересно — об интересном.

— Точно, покорил умом и сообразительностью. Убедительная причина для замужества!

— Почему нет? Я твоего деда тоже не за экстерьер выбрала.

— А за что? Неужели…

— Только не надо пошлостей! Твоя работа действует на тебя разлагающе!

— Прости, бабуль, но я не верю в такой брак. За ум человека можно ценить, уважать, можно с ним дружить, но замуж!

— Э, да ты у нас романтик…

— И что в этом плохого?

— Да ничего, собственно. Не пойму только, почему тогда ты вышла за Гречина.

— Во всяком случае, не потому, что у него имелась трехкомнатная квартира.

— Неужели по любви?

— Если хочешь знать, то да! По любви!

— Бедняга.

— Ну, завела пластинку. Эту тему мы давно обмусолили. До каких пор ты будешь об этом говорить?

— До свидетельства о разводе, хотя, боюсь, не доживу.

— Это я не доживу, потому что ты меня в могилу вгонишь своими приставаниями.

Кира злилась и очень правдоподобно, хотя на самом деле втайне ей нравились эти бабушкины заходы.

Гречина Гордея, конечно, ненавидела, но ненависть свою порой выражала оптимистично и даже весело, чему Кира искренне удивлялась. Будто бабушка ни минуты не сомневалась, что, наигравшись в брак, внучка в конце концов взбрыкнет и сбросит с себя надоевшие путы.

Их разговоры на данную тему напоминали пинг-понг и никогда не оставляли тягостного впечатления. Даже наоборот. Поговорив об этом, Кира как будто утешалась. Хотя было неясно, чем именно.

— У меня есть старинная подруга, — вдруг сказала бабушка и почему-то хихикнула. — Отличный психиатр. Сброшу тебе ее телефон. Позвони. Только на меня не ссылайся.

— Почему?

— Мы уже тридцать лет не разговариваем.

— Из-за чего поссорились?

— Она хотела отбить у меня любовника.

— Дедушку?

— Какого дедушку! Да за твоего деда я бы ее убила! Нет, речь совершенно о другом человеке.

— Подожди-ка, — наморщила лоб Кира, — но тридцать лет назад ты уже была моей бабушкой.

— И что?

— Ну как что? Какие любовники?

— Не знала, что ты ханжа и шовинистка.

— Я не ханжа, но…

— Тогда прекрати держать меня за нимфоманку. Лучше мотай на ус насчет Ляли. Если сумеешь ее заинтересовать, она разложит эту Гиппиус по полочкам. Впрочем, сильно напрягаться не придется. Ляля обожает поэзию Серебряного века, но терпеть не может Ахматову.