— Блин! Ахматова тут с какого боку?

— А с такого, что Гиппиус ее тоже не любила.

— А кого она вообще любила, эта Гиппиус?

— Из женщин однозначно никого, хотя ее подозревали в том, что она латентная лесбиянка. Ведь и с мужиками у нее не очень ладилось. С Акимом Волынским она возилась довольно долго, но, кажется, до грехопадения дело так и не дошло. Одно время они вообще жили втроем: Зинаида Николаевна, Мережковский и Дмитрий Философов. Последний, кстати, был двоюродным братом Сергея Дягилева.

— Это который «Русские сезоны» в Париже устраивал?

— Он. Дягилев с Философовым были любовниками.

— И зачем мы об этом говорим?

— Несмотря на то что все считали отношения в триаде Мережковские — Философов извращенными, интимной связи там не было и быть не могло.

— Что-то я вообще ничего не понимаю про эту Зинаиду. Она, что ли, весталка была? Идейная девственница?

— Так, а я о чем? Было в ее жизни такое, что породило отвращение к отношениям некоторого типа.

— Какого именно?

— Кирюха, не беси меня! Ты же в академии училась!

— При чем тут мое образование?

— Оно формирует способность к анализу, синтезу и обобщению.

Кира закатила глаза.

— Ты меня уморишь научными терминами. Лучше расскажи, кого там увела у тебя подруга?

— Всего лишь попыталась! Всего лишь! Но не на ту нарвалась! Чужой земли не нужно нам ни пяди, но и своей вершка не отдадим!

— Не знала, что ты такая собственница, бабуль.

— Ты вообще плохо меня знаешь, — гордо заявила Гордея Яковлевна и понизила голос, как будто их мог слышать кто-то еще: — Ладно, расскажу, только матери своей не передавай. Она такая нетолерантная.

Кире оставалось только диву даваться.

А бабуля-то, оказывается, у нее — огонь!

После бабулиных признаний на рандеву с Лялей Исааковной Бутман Кира шла с особым любопытством. Ей не терпелось посмотреть на ту, с которой гордая Гордея билась не на жизнь, а насмерть из-за мужчины. Она даже представила несостоявшуюся разлучницу. Должно быть что-то сдобное, пышное и блондинистое. Во всяком случае, в прошлом. То есть совершенно противоположное бабушке.

Каково же было ее удивление, когда ей навстречу вышла Гордея дубль два. Та же сухопарость, тот же пучок на затылке. Крупные черты лица, узкие губы. Даже пристальный изучающий взгляд тот же самый. Черт! Да они как двойняшки! Стоило неведомому бабушкиному любовнику менять одну на другую?

— Майор Смородина, Следственный комитет, — представилась Кира и пожала сухую твердую ладонь знаменитого психиатра.

— Вы внучка Гордеи? — тут же спросила Ляля Исааковна.

Кира, которая уже открыла рот, чтобы начать излагать суть просьбы, заткнулась и в смятении заправила за ухо прядь волос.

Ну и бабка! Рентген!

— У вас ее скулы и лоб, — усмехнувшись, сообщила та.

Кира криво улыбнулась, полагая, что сейчас получит от ворот поворот. Но, похоже, Лялю ее появление по непонятной причине обрадовало.

— Давайте продолжим в моем кабинете, — предложила она и, идя по коридору, кинула через плечо:

— Признайтесь, Гордея просила на нее не ссылаться?

Кира пробормотала нечто невнятное.

— Так я и думала, что она все еще несет ту историю в голове.

«А вы нет?» — чуть было не ляпнула Кира, но прикусила язык. Вдруг ударит по больному?

— Я подготовила для вас подборку, Ляля Исааковна. Тут выжимки из дневников разных лет, отрывки из воспоминаний знавших Гиппиус людей.

— Хорошо. Посмотрим, — усаживаясь за компьютер, произнесла та, открыла флешку, стала листать материалы и вдруг усмехнулась.

— Она подбирала?

— Как вы догадались? — не удержалась Кира.

— Знает, что меня может интересовать. Когда-то Гордея уже делала подобную работу. По моей просьбе. Могли бы не скрывать.

— Не думала, что вы настолько проницательны.

— Как-никак, пятьдесят лет в профессии. Грешно не научиться. Вот, например, очевидно, что для вас это дело — не просто работа. Примешивается что-то личное, так?

Не бабка, а Следственный комитет в миниатюре! И как она догадалась?

— Да ничего сложного, поверьте, — усмехнулась Ляля. — Вы смотрите не выжидающе, а ожидающе. Чувствуете разницу?

Кира дернула уголком рта и промолчала. Просить содействия — одно, а играть в навязанные, пусть даже знаменитым психиатром, игры — совсем другое, и на это она подписываться не собирается. Не в той весовой категории уже.

Ляля Исааковна оторвала глаза от компьютера, коротко взглянула и, кажется, поняла.

— Насколько это срочная задача?

— Не очень срочная, но важная, — честно ответила Кира и взглянула собеседнице прямо в глаза.

Она умела бросать «правильный» взгляд, то есть такой, который точно передавал нужную мысль. Сегодня он говорил: я при исполнении, поэтому веселиться за мой счет никому не позволю.

— Я позвоню, когда буду готова к разговору, — сухо сказала Ляля Исааковна.

Кира поднялась и, попрощавшись, вышла из кабинета.

Может, не надо было ставить знаменитого психиатра на место? Все же бабка ей помогает и за просто так.

А впрочем, никто ее не заставлял. Это первое. А второе — старушка, кажется, старается вовсе не для нее.

И это весьма интересная мысль.

Ляля Исааковна оказалась особой весьма обязательной — или просто заинтересованной? — и позвонила буквально на следующий день.

Как только Кира вошла в кабинет, она объявила:

— Несомненно, у Зинаиды была психическая травма, и случилось это лет в шестнадцать-семнадцать.

— Почему вы так решили?

— Долго рассказывать, милая. Считайте, что это профессиональный секрет.

Кира растерялась. Ей казалось, что простого заключения в данном случае явно недостаточно.

Ляля Исааковна почувствовала Кирино разочарование.

— Среди представленных мне для анализа материалов были свидетельства, достойные доверия. Я — как и вы, догадываюсь, — человек с развитым критическим мышлением, но… Можно не верить этим девиантам — поэтам и поэтессам начала века, — однако я вполне доверяю, например, Павлу Флоренскому. Его сестра Ольга дружила с Мережковскими и некоторое время даже жила у них. Вот что писал отец Павел.

Ляля Исааковна нацепила на тонкий крючковатый нос очки и, покрутив колесиком мышки, прочла: «Я хорошо знаю, что бывают такие люди, которые, боясь неестественности, надевают маску ее — такую неестественность, которая не искажает подлинную природу личности, а просто скрывает ее».

Сняв очки, Ляля взглянула на посетительницу с застенчивой улыбкой, так не идущей к ее строгому лицу.

— Вполне грамотное заключение для священника, знаете ли. Своего рода ключ к натуре Зинаиды Николаевны. Конечно, он не мог знать, где истоки этой скрытности, потребности играть роль, а себя настоящую прятать под маской. Как там ее называли: ломающейся декадентской дивой с лорнеткой?

Профессор еще раз взглянула на Киру и откинулась в кресле.

— Поверьте, подробности тут излишни. Все признаки налицо. У меня было достаточно материала, к тому же диагноз не такой уж редкий. Нужно было лишь определить, в каком именно возрасте произошел слом и что стало триггером. Утомлять терминологией не буду, но Гиппиус в юном возрасте столкнулась с чем-то ужасающим, что оказало на ее неокрепшую психику сильное влияние.

— Это могло быть убийство?

— Разумеется. Причем оно имело сексуальный характер или подтекст, связанный с насилием над женщиной.

— Что это значит?

— Даже если Гиппиус непосредственно сцену насилия не видела, то почти наверняка это было убийство женщины мужчиной. И такое, знаете, впечатляющее. После подобного стресса у человека часто меняются гендерные установки. Вы знали, что все, написанное Гиппиус, было от лица мужчины? Антон Крайний, Лев Пущин — так она себя именовала. И это вовсе не псевдонимы, а ее способ уйти от страха быть женщиной. Поймите меня правильно. Тут не было ничего противоестественного. Никаких извращений. Она была женщиной до мозга костей, но страдала от беззащитности. Поэтому хотела спрятаться от жестокой силы. Отсюда — всякие крайности, эпатаж. Много чего.

— Спасибо, Ляля Исааковна, — с чувством произнесла Кира.

— Всегда пожалуйста. И… — знаменитый психиатр помедлила и вдруг улыбнулась, — приходите, если понадобится моя помощь.

Кира кивнула и подумала, что Гордея не права. Ее соперница давно отпустила ту ситуацию с неподеленным любовником. Просто слишком гордая, чтобы первой протянуть руку.

А что касается Зинаиды Гиппиус, то версия Борисоглебского уже не казалась ей такой уж утопичной.