Елена Хабарова
Последний приют призрака
Есть на небесах Бог,
открывающий тайны.
Книга пророка Даниила
В судьбе нет случайностей.
Лев Толстой
Пролог
Окрестности Сарова, Нижегородская губерния, апрель 1927 года
Колеса телеги увязли в раскисшей колее проселочной дороги, и возчик устало простонал:
— Вот же сила нечистая! Который раз засели! Чего ж выбрали для таких важных дел самую распутицу?!
— Зря ты яришься, — сказал человек, сидевший в телеге на сене, положив на колени винтовку. Снял треух, обнажив лысую голову, зачем-то заглянул в шапку и снова глубоко надвинул ее на лоб. — Очень хорошо, что распутица, что ни пройти ни проехать. Встали бы дороги, так со всех окрестных сел народ бы собрался. Небось обложили бы, не дали бы ничего увезти, а то и постреляли бы нас из чащобы.
— Слышали вчера набат? — угрюмо проговорил второй седок, тоже вооруженный, настороженно всматриваясь в близко подступивший к дороге еще сквозной апрельский лес. — Вроде в Кременках ударили…
— Ну, Кременки от нас теперь далеко в стороне, — ухмыльнулся лысый. — Пускай они теперь хоть во все колокола звонят, толку-то!
— Слышь, товарищ Беляков, — сердито прервал его возчик, — и ты, Елисеев, давайте-ка слезьте да телегу подтолкните, а то лошадь надорвется.
Седоки безропотно положили винтовки на сено и спрыгнули в жидкую холодную грязь, сразу утонув по щиколотки. Беляков был в сапогах, Елисеев — в валенках с галошами, которые немедля увязли и сползли с ног.
Возчик, обутый так же, поглядел на него, хмыкнул в усы и не стал слезать с облучка.
— Пошла, пошла! — подхлестнул он вожжами лошадь. — Пошла, пошла, милая!
— Ты ее кнутом, дохлятину! — изо всех сил подталкивая телегу, задыхаясь, выкрикнул Беляков. — Небось взорлит!
— Взорлит! — сердито передразнил возчик, не обернувшись. — Нам на ней до самой Москвы тащиться. Как бы не надорвалась. Падет животина — что станем делать с нашим ценным-бесценным грузом? Так что навалитесь, граждане-товарищи!
— Без толку, — буркнул Елисеев, куда более доходяжный, чем крепкий, широкоплечий Беляков. — Давайте гати подмостим.
Упарившись, толкачи сняли с себя полушубки, побросали в телегу. Елисееву возчик дал топорик, Беляков орудовал охотничьим ножом.
Наломали веток, нарубили подлеска, набросали в грязь, опять взялись толкать с оханьем, да кряхтеньем, да матюгами — и наконец увязшее колесо выскочило, телега пошла, пошла, и хорошо взопревшие Беляков с Елисеевым только примерились вскочить в нее, как возчик снова натянул вожжи.
— Чего ты? — сердито крикнул было Беляков — и осекся, увидев впереди на дороге мужскую фигуру, слегка размытую странной легкой дымкой, какая курится в иной знойный солнечный день над лесной дорогой.
Солнца, впрочем, не было и в помине, да и зноя тоже. Какой зной в начале апреля? А если по-старому посчитать, это и вовсе еще самый настоящий март. Спасибо скажешь, если не запуржит да не завьюжит!
— Кто такой? — крикнул Беляков, хватая с телеги винтовку и наводя на незнакомца.
Тот молчал и, чуть наклонив голову, переводил взгляд с одного на другого.
Беляков передернул плечами — начал пробирать озноб, и он пожалел, что не успел одеться, прежде чем откуда-то взялся этот незнакомец. Но в то же мгновение ему стало жарко — куда жарче, чем несколько минут назад, когда толкали телегу и мостили гать. Незнакомец стоял неподвижно, однако Белякову внезапно показалось, будто в него швырнули огненный ком, и тот угодил прямо в лицо!
С криком Беляков уронил винтовку, прижал ладони к лицу, отвернулся. Рядом жалобно попискивал Елисеев и, мучаясь, басом голосил возчик.
Краем уха Беляков услышал чьи-то торопливые шаги, прочавкавшие по грязи мимо него, потом зашуршало сено, раздался скрежет гвоздей, и он понял, что с небольшого ящика, который лежал в телеге и который им велено было любой ценой доставить в Москву, срывают крепко прибитую крышку.
— Не троньте, гады! — завопил было Беляков, однако, стоило отнять руки от лица, как из обожженных глаз хлынули слезы.
— Есть! — крикнул мужской голос. — Всё здесь! Слышишь, Гроза?.. Да ты что, Гроза? Стой, держись! Эй, Касьян Егорович, помоги ему! Упадет же!
«Касьян Егорович» — это имя было знакомо Белякову. Касьян Егорович Петров! Так в миру звали иеромонаха [В православии так называется монах, имеющий сан священника. (Здесь и далее прим. автора.)] Саровского монастыря отца Киприана. Беляков знал об этом потому, что отец Киприан вместе с Беляковым и другими членами Пензенской [В 1927 г. Саров входил в состав Пензенской губернии.] губернской комиссии подписывал некий акт, а там надо было указывать не какие-то старорежимные духовные прозвища, а подлинные мирские или, как теперь следовало говорить, гражданские имена.
— Вытаскивай оттуда все! — послышался задыхающийся голос с дороги. Звучал он слабо, однако Беляков понял, что это был голос молодого еще человека. Наверное, того самого, что встал им поперек пути и швырнул в лицо пламень. — Вытаскивай все и снова забей ящик!
— Поторопись, — крикнул кто-то еще, и Беляков узнал голос отца Киприана — Касьяна Петрова. Да уж, наслушался его причитаний, покуда потрошили колоду с этими мощами! А что такое мощи? Кости, больше ничего! Нет же, Касьян-Киприан крутил свою шарманку без остановки: святотатство, кощунство… Иной раз пристрелить его хотелось, честное слово. — Уходить пора! Поскорей, Гедеон!
«Гедеон! — повторил мысленно Беляков. — Гедеон! Уж не тот ли, кто был лесником при монастыре? Они его еще лесным хозяином звали. А кто ж такой Гроза? Голос молодой, незнакомый… Ну да ничего! Сыщу я вас… всех вас сыщу!»
Послышались удары молотка, потом шуршанье. Ящик забили, завалили сеном, понял Беляков.
Затем снова рядом раздались чавкающие шаги, и он ощутил движение воздуха, как будто кто-то прошел мимо.
Наверное, Гедеон!
Беляков отнял одну руку от пылающего лица и сделал хватательное движение, пытаясь поймать Гедеона, однако монах сильно толкнул Белякова — тот еле удержался на ногах, схватившись за грядку [Грядки телеги — две продольные жерди, сверху и снизу, образующие боковые края тележного кузова.] телеги, и буркнул:
— Изыди, исчадие адово!
А потом хмуро спросил своих:
— С этими что будем делать? Донесут ведь…
— Люди добрые! — заблажил возчик. — Помилуйте! Мы молчком! Клянемся! Никому и ничего!
— Молчать будем, как мертвые! — горячо поддержал и Елисеев, однако тут же умолк, словно подавился словами, которые сейчас вполне могли оказаться пророческими.
«А ведь убьют, как пить дать, — подумал Беляков, вмиг похолодев так, словно уже сделался покойником. — Да что же это… Как же это… задание государственной важности… Товарищ Тарашкевич из Пензенского губисполкома так и сказал: «Доверяем вам, товарищ Беляков Михаил Афанасьевич, и вам, товарищ Елисеев Иван Трифонович, доставить ценнейший груз, имеющий огромное идеологическое значение, в Москву!» И как хорошо все было задумано: двое саней поехали к Нижнему чисто для отвода глаз, одна телега к Пензе с сильной охраной, как будто они везут главный груз, а мы тишком из Сарова нарочно пробирались в объезд: через Дивеево, через Глухово, через Арзамас, чтобы со следа всех сбить, чтобы наверняка попасть в Москву, чтоб кости эти проклятущие туда непременно привезти! А теперь я сам костьми лягу?! Пристрелят да в болоте утопят. Лошадь с телегой угонят. И все! А вдруг наши подумают, будто мы сами подались к этим разбойникам, будто сами украли груз? Что с моей семьей за это сделают?! Матвеев, уполномоченный Пензенского ОГПУ по Краснослободскому уезду, член уисполкома [Уисполком — уездный исполком.], — он же зверь зверский! Еще в антоновщину [Имеется в виду Тамбовское восстание 1920–1921 гг. (Антоновский мятеж) — одно из самых крупных народных восстаний против советской власти в годы Гражданской войны. Мятеж обычно называется Антоновским или «антоновщиной» по фамилии одного из руководителей восстания эсера А. Антонова, однако истинным его главой был П. Токмаков, командующий Объединенной партизанской армией и председатель Союза трудового крестьянства. Мятежом были охвачены Тамбовская и частично Воронежская, Пензенская и Саратовская губернии.] лютовал! А дети?.. Дети мои? Жена беременная… Убьют ведь всех до единого, как мы с Матвеевым убивали семьи тех, кто к антоновцам ушел…»
Голову ломило от этих страшных мыслей, от ужаса неминуемой смерти!
— Ну, что делать с ними будем? — снова угрюмо спросил Гедеон. — Глумцы ведь, кощунники. Сколько зла людям причинили! Отпустим — донесут на нас, как пить дать.
— Нет, — слабо донеслось с дороги. — Оставьте их. Они… ничего не смогут…
Голос прервался.
— Гроза! — встревоженно крикнул Гедеон, и по участившемуся хлюпанью грязи Беляков понял, что монастырский лесник куда-то бежит.
Некоторое время еще доносились отголоски их с Киприаном-Касьяном разговора, потом послышались удаляющиеся шаги двух человек, которые, кажется, несли какую-то тяжесть, потому что шагали явно медленно.
Наконец все стихло. Слышно было только, как ветер перебирает вершины деревьев.
Беляков не мог поверить, что все кончилось, а он остался жив. Теперь надо поворачивать обратно в Саров. Все объяснить. Так и так, напали, груз отняли… Елисеев с возчиком подтвердят!
«Вот только зачем они ящик сызнова забили?» — мелькнула мысль.
Лицо вроде бы пекло уже меньше, хотя страшно было даже подумать о том, чтобы открыть глаза. И прошло немалое время, прежде чем Беляков на это решился.
Глянул сквозь беспрерывно текущие слезы. Рядом топтались такие же плачущие возчик и Елисеев. Лица у них были красные, вспухшие. Судя по всему, он, Беляков, выглядел так же.
— Что это было, Господи, помилуй, Господи, помилуй?! — твердил возчик, истово крестясь.
— Да кто же знает, — пробормотал Беляков.
Елисеев ничего не говорил, только испуганно озирался. Наконец выдохнул испуганно:
