Елена Левашова
Роза в пустыне
Глава 1
Диана
Ночное небо бросает в меня ледяные иглы дождя. Они остужают пылающие щеки и бессовестно проникают под одежду, жаля кожу. Куртка впитывает влагу, становясь тяжелой. Кажется, из тела стремительно утекает все тепло, сменяясь противной дрожью. Кончики пальцев болят от холода, и я с трудом удерживаю пищащий крошечный сверток. Мою доченьку. Арину.
Я напрягаю зрение, пытаясь разглядеть в клубах тумана своих преследователей. Они видятся мне в каждом темном предмете: качающихся на ветру листьях или убегающих вдаль дорожках аллеи. Тихо… Слышу, как малышка сопит, пригревшись на моей груди. А я… боюсь спугнуть мертвенную тишину неосторожным всхлипом или громким биением сердца.
— Оторвались, моя сладкая, — шепчу еле слышно и нетвердо, крепче обнимая Арину. Голос бесследно тонет в шелесте дождя. Каблуки вязнут в липкой слякоти, я едва переставляю одеревеневшие от холода ноги. От страха и бессилия вдоль позвоночника прокатывается дрожь. Не дышу. Замираю на месте, зарываясь лицом в макушку моего ребенка. Я проиграла. Каждой клеточкой тела чувствую присутствие посторонних. Вижу отделившуюся от ствола дерева тень… Зажмуриваюсь от страха, но продолжаю идти. Я спасу дочку! Обязана спасти… Тень взмахивает крыльями и садится на соседнюю ветку, а затем пронзает ночную тишь громким вскриком. Всего лишь птица… Но Ариша просыпается и начинает плакать.
— Тише, золотко. Пожалуйста, помоги маме убежать. Я прошу тебя… — негнущимися пальцами вытаскиваю из-под одежды грудь и даю ребенку. Арина хватает губами сосок и жадно сосет. Останавливаюсь, чтобы покормить малышку. На мгновение перевожу дыхание. Такого бессилия я не испытывала никогда в жизни. Поднимаю голову к графитовому, затянутому тучами небу и плачу вместе с ним. А оно обнимает меня в ответ… Опускается так низко, что, кажется, я могу взмахнуть рукой и тронуть его надутые, мрачные облака. Сквозь пелену я вижу огни встречных фар… Снова зажмуриваюсь и крепче прижимаю малышку. Не отдам! Буду бороться до последнего вздоха, но не отдам! Распахнуть глаза меня заставляет оглушительный удар по затылку…
— Отпустите нас! — хриплю что есть силы, жмурясь от разливающейся по телу боли. Но куда сильнее я чувствую ярость… Она разгоняет замерзшую кровь и возвращает силу ослабевшим рукам. Выхватываю плачущую малышку из цепких рук незнакомца. — Что вам нужно? Отдайте дочку! Верните… Арина-а-а-а…
Бегу в темноте, не разбирая дороги и не огибая луж. Брызги грязи летят на лицо и одежду. Стираю слепящие ледяные струи, стараясь не потерять из виду мерцающую огнями трассу. Чувствую за спиной прерывистое, пропитанное ненавистью дыхание и щелчки оружейных затворов. Тяжелые шаги приближаются, а потом чьи-то горячие пальцы клешнями впиваются в мое плечо…
— Не отдам! Арина-а-а-а!!!
— Заткнись, сука.
Сильные руки отбрасывают меня в сторону. Ударяюсь головой об угол бордюра. Чувствую соленый запах крови, хлынувшей из ссадины. Она заливает лицо, выедает глаза, но я ползу, цепляясь за влажные бугорки земли и торчащие из нее сухие корни. Разум мутится от бессилия и ярости, я слышу пронзительный крик Арины, твердые шаги, чужие мужские голоса… Двери машины хлопают, а серое небо, испещренное искрами молнии, пронзает звук двигателя…
* * *
— М-м-м… Арина…
Разлепив глаза, встречаюсь со встревоженным взглядом Евдокии Андреевны. Ее сухие теплые пальцы ласково гладят меня по щеке.
— Опять этот сон, Диаша? — собрав в голосе всю жалость мира, протягивает она.
— Который час, баба Дуня? — спрашиваю, прочистив горло. Мокрая футболка неприятно липнет к телу, и я резко сажусь и стягиваю ее через голову. — Черт…
— Возьми, дочка. — Евдокия Андреевна шаркает к тумбочке и выуживает чистую майку. — Пять утра. Вон… рассвет занимается, — отвечает, тряхнув рукой в сторону большого, во всю стену, панорамного окна.
Море волнуется. Кажется, что небо щедро раскрасило беспокойные морские волны розово-оранжевой краской. Или случайно опрокинуло громадную кадку с апельсиновым соком. Нетерпеливо распахиваю балконную дверь. В лицо ударяет порыв насыщенного солью воздуха. Глубоко дышу, судорожно сжимая пальцами перила. Я готова расцеловать архитектора за удачную планировку дома, так как могу выйти к морю прямо из комнаты.
— Я пробегусь, баб Дунь, — бросаю, слегка обернувшись. Но этой секунды хватает, чтобы заметить затаившееся волнение в глазах Евдокии Андреевны. Пожалуй, пожилая домработница — единственный человек, который меня искренне любит.
Застегиваю на груди молнию спортивной кофты, надеваю беговые кроссовки и спускаюсь к берегу. Мелкая галька шуршит под ногами. Шум прибоя походит на разговор невидимых призраков, притаившихся за валунами. А может, они здороваются или успокаивают меня?
Пинаю носком кроссовки мелкие камешки и замираю, встречая морской рассвет. В Гурзуфе он особенно прекрасен. Небо сливается с морской гладью, а воздух тяжелеет от утренней росы. Папа построил поместье семь лет назад в надежде вернуть меня к жизни… Гребаные семь лет с тех пор, как похитили мою дочь. Мою девочку, рожденную на рассвете…
Я бегу вдоль пустынного берега, слушая тихий всплеск пробуждающихся ото сна волн. Успокаиваюсь… Легкие горят после бега, и я сгибаюсь, пытаясь отдышаться. Сбрасываю промокшую одежду и голая бросаюсь в шумные волны. Говори со мной, говори… Дай знак, что ты жива! Иначе я сойду с ума от навязчивой идеи тебя найти.
Вот так… Уже лучше. Переворачиваюсь на спину и принимаю позу морской звезды, щурясь от солнца. Прикладываю руку к беснующемуся в груди сердцу. Море возвращает мне силы и ясность мыслей. Ты сильная, Диана. Ты справишься сама… Плевать, что папа махнул рукой на мою бредовую идею возобновить поиски. Плевать, что никто не верит… Плевать, что никто не любит. Пожалуй, я давно не чувствовала себя такой разбалансированной и бессильной. Я чертова неудачница, и все, за что берусь, обречено на провал. Будь то материнство или профессия. Или любовь…
Вырываюсь из соленых объятий, остервенело натягиваю трусы, футболку и босиком шлепаю к дому…
— Баба Дуня, заваришь чайку? — обнимаю женщину, ступая босыми ногами по прохладной плитке. Она чопорно одергивает накрахмаленный фартук, стесняясь выплеснуть при мне эмоции, но от объятий не отстраняется. Я сбежала сюда в июне. Уволилась из областной больницы, где работала челюстно-лицевым хирургом, не в силах справиться со своей жизнью. Ну… вы поняли: неудачница, одним словом. Я люблю крымскую виллу — двухэтажный, построенный из белого камня дом-шале. Люблю уютную светло-голубую кухню и женщину, заботящуюся о нем, тоже люблю.
— Садись, детка. Уже все готово. — Баба Дуня суетится, раскладывая на тарелке ломтики сыра и свежеиспеченного хлеба. — Сейчас Петр принесет персики.
— Ох, стыдоба какая. Я и Петра Васильевича разбудила? — шепчу обреченно.
— Ничего ему не сделается. Вон урожай какой в этом году славный выдался: абрикосы, сливы, персики. Мммм… Не нам же с тобой на деревья лезть? — Евдокия Андреевна заправски устанавливает капсулу в кофемашину и тянется за чашкой.
Из окон кухни открывается завораживающий вид: тонкая полоска мелкой гальки, фруктовые деревья сада и… море, отражающее солнечные блики. Оранжевые лучики любопытно заглядывают в комнату, танцуя на поверхности большого овального стола.
Не отрывая взгляда от пейзажа, жадно отпиваю кофе со сливками. Я жаворонок. Не понимаю, как можно спать, когда за окном такая красота!
— А вот и персики подоспели! Доброе утро, Белоснежка, — в дверях вырастает садовник, или, как он сам себя называет, завхоз Петр Васильевич.
Важно поправив длинный ус, он водружает ведро с фруктами на стол. К слову, Белоснежкой дед Петя прозвал меня за высветленные волосы.
Я завтракаю, наблюдая за похожими на сладкую вату розовыми облаками. Старики возятся с плодами, ворчат друг на друга, а мне не терпится поговорить с Сэм…
Бесшумно взбираюсь на второй этаж и осторожно приоткрываю дверь ее спальни. Неужели соня до сих пор нежится в кровати под мерный всплеск волн? Мой взгляд спотыкается об упругую попу, повисшую в пространстве. «Собака мордой вниз» — так называется эта асана.
— Шестак, ты не могла припереться на пять минут позже? — возвращая телу привычное состояние, бормочет Саманта. — Мое сознание практически дошло до истинного знания! А тут ты, Белоснежка, как снег на голову.
— Прости, Сэм, — отвечаю чуть слышно, наблюдая из окна за бегающими по двору курами.
Смуглая ладонь Саманты ложится на плечо и мягко его сжимает.
— Эй… Что с тобой, бро?
— Я хочу вернуться в город, Сэм, — собрав твердость в голосе, отвечаю я. — Отпуск затянулся, ты не находишь?
Она смотрит на меня так жалостливо, что хочется провалиться под землю. Как же надоело вызывать у людей чертово сострадание!
— Я не знаю, Ди. Ты уверена, что забыла о нем? А если ты их встретишь в парке? — Сэм расхаживает по комнате, деловито потирая руки. — Или на каком-нибудь медицинском форуме? Или… или приедешь в банк, а там ОНА?
Саманта избегает называть по имени мужчину, которого я любила. К слову, его зовут Мирослав.
