— Да, у нас своя спальня на втором этаже, — подтвердила девушка. — И ванная комната тоже отдельная от общей.

— В ней нашли Ольгу Сумарокову. — Пристав сверился с бумагами.

— Все четыре девушки заслужили своё право как на отдельную спальню, так и на умывальную комнату, — подала голос Анна Степановна. Говорила она сухо, давая понять, что пристав приставом, а свою воспитанницу нервировать понапрасну она не позволит. — Они учились блестяще. Все четверо — кандидатки на получение золотого шифра в будущем году.

Свиридова прижала к губам надушенный платок. Умолкла. Похоже, и сама не верила, что от четырёх её лучших учениц осталось двое. Одна при этом пребывала в состоянии шока, а вторая оказалась на допросе. Не отвезли в полицию, спасибо и на том.

Шаврин одарил классную даму пристальным взглядом.

— Голубушка Анна Степановна, никто и не думает ставить под сомнения достижения барышень. Речь о том, что у них могли быть завистницы среди тех девушек, чьи родители не в состоянии позволить себе оплату отдельных спальных комнат, уборных и прочих привилегий, — он снова уткнулся в бумаги.

Классная дама возмущённо фыркнула.

— Наши девочки никогда бы не опустились до столь тяжкого преступления из зависти. — Она на миг поджала губы, как если бы собиралась отчитать пристава, точно нерадивого посыльного. — У нас и воровать-то никто не смеет. За воровство незамедлительно отчисляют. А вы говорите о покушении на жизнь.

— И тем не менее две юные особы отправлены в мертвецкую. — Иван Васильевич снова глянул на классную даму. — Анна Степановна, я здесь, чтобы выяснить все обстоятельства из уст Елизаветы Фёдоровны. Вас я уже опросил. И буду признателен, если вы дозволите мне делать свою работу.

— Дозволяю. — Свиридова гордо выпрямилась. При этом её брови сурово сошлись на переносице.

Будто орлица на страже своего орлёнка.

От этой ассоциации Лизе стало спокойнее.

Пристав снова обратился к ней. Говорил он несколько мягче, чем с классной дамой.

— Елизавета Фёдоровна, расскажите, что именно произошло утром третьего июня, когда ваши подруги были найдены мёртвыми. Меня интересуют любые подробности, которые вам удастся припомнить.

Девушка коротко кивнула, собираясь с мыслями.

— Той ночью я спала крепко, ничего странного не заметила, — начала Лиза свой рассказ. — Примерно в шесть утра нас по обыкновению разбудила Анна Степановна. Когда я проснулась, то увидела, что Ольги в комнате нет. Татьяна ещё спала, — она замялась. — То есть я так думала.

— Почему вы решили, что Татьяна Александровна спит? — уточнил пристав, который непрерывно делал записи, пока Лиза говорила.

— Она лежала на боку. Спиной ко мне, накрытая одеялом. Я не видела её лица, поскольку оно было повёрнуто к стене.

— Она дышала?

— Je ne sais pas [Я не знаю (франц.).], — Лиза неуверенно пожала плечами. Пристав ожидал подробностей, поэтому девушка пояснила: — Я сначала к окну подошла, чтобы поправить шторы, а потом — к гардеробу, чтобы взять халат. Мои кровать и шкаф стоят ближе к окнам. А Татьянины — в дальнем углу за печкой. Я заметила только, что она лежит. Вот и решила, что Татьяна Александровна крепко спит. Или вставать ленится.

Шаврин черканул что-то на листке.

— Что было дальше? — спросил он, побуждая девушку к более детальному рассказу.

Лиза не ощущала робости перед этим человеком, несмотря на весь ужас ситуации. С детства она привыкла к тому, что в их доме было полно высокородных гостей. Чиновники всех мастей и отставные военные навещали её папеньку. Лиза к ним привыкла и не боялась посторонних. Лишь свято следовала наказам своего родителя вести себя прилично и тихо, как и подобает благовоспитанной даме. Однако её очень заинтересовали записи пристава. Оттого и говорила она медленно: постоянно отвлекалась, чтобы разобрать в них хоть что-то вверх тормашками. Кроме того, среди бумаг она заметила их фотографии из институтских альбомов. Роскошь, которой, видимо, следствие попросило поделиться.

— Мы с Натальей Францевной коротко побеседовали о том, что погода дивная и хорошо бы погулять, — продолжала Лиза. — Потом Наталья ушла в ванную комнату. Она прямо за углом, поэтому почти сразу я услышала её крик и побежала к ней. А до этого… — девушка нахмурилась. — До этого я попыталась с Татьяной поговорить. Пошутила про её жениха и про привычки. Посмеялась, что нельзя так долго спать. Но ответа я не дождалась, потому что Наташа закричала и я побежала к ней.

— Про жениха мы позже поговорим. — Ещё одна пометка карандашом на бумаге. — Расскажите, что вы увидели, когда прибежали на крик.

— Наталья сидела на полу у входа и кричала в истерике. — Лиза вновь вспомнила представшую перед ней жуткую картину, как если бы всё случилось только что. Она прикрыла глаза, чтобы побороть внезапный приступ дурноты. — А Ольга Николаевна лежала в дальнем конце помещения, где у нас зеркала и раковины. C'était horrible [Это было ужасно (франц.).], — прошептала Бельская, после чего тяжело вздохнула. — Она лежала на спине, раскинув руки. Глаза открыты. Кожа у неё посинела. И кровь всюду была. На раковине даже. Но вроде бы не свежая, а подсохшая.

Пристав прищурился.

— Как вы это определили, голубушка, позвольте узнать? Близко подходили?

— По цвету, — тихо призналась Лиза.

Она не могла избавиться от мысли, что ничего страшнее в своей жизни не видела. И надеялась, что вовсе не увидит. На её памяти смерть была исходом дряхлых стариков и отважных солдат на войне. Она являла собой жутковато-торжественную картину проводов в мир иной, когда близкие плачут в церкви под молитвы за упокой души усопшего. В такие моменты приходило осознание потери. Принятие неизбежности происходящего. А смерть Ольги и Татьяны виделась Бельской чем-то чудовищно противоестественным. Неправильным. Вызывающим дурноту. Трагедией, которая вовсе не имела права на своё свершение. Оттого, наверное, Лиза всё ещё вспоминала вчерашнее утро, как нечто нереальное.

— Мне сначала почудилось, что кровь ужасно красная, а потом я поняла, что подсохшая как будто. — Девушка нервно дёрнула плечом, отгоняя возникший в памяти образ. — Я же ведь за городом в усадьбе росла. Сама коленки разбивала в кровь. Видела подсохшие ранки у дворовых ребятишек. Да и Ольга такая синяя была, словно очень долго пролежала. Но близко я не подходила. — Она помедлила, собираясь с духом, а затем спросила: — Думаете, она ночью пошла в уборную, поскользнулась, упала и голову о раковину разбила?

– Élisabeth! [Елизавета! (франц.)] — строго одёрнула её Анна Степановна.

— Я слышала, как другие классные дамы об этом говорили. — Лиза обернулась через плечо на свою наставницу, а потом снова обратилась к приставу: — Она ведь там долго пробыла, верно?

— Верно, барышня. — Шаврин прищурился. — Что ещё приметили?

— Ничего, полагаю, — задумчиво ответила девушка. — Я сама ужасно испугалась. Да ещё Наталья рыдала. И Анна Степановна велела мне увести Наташу обратно в дортуар, чтобы с ней припадок не случился. Я так и поступила.

Лиза снова умолкла. Заметила в листках пометку о времени смерти Ольги: между двумя и тремя часами утра. Ночью, значит. Оттого и синеть начала. Потому что больше трёх часов пролежала.

— Дальше, пожалуйста. — Пристав кивнул, побуждая девушку продолжать.

— Дальше мы с Натальей Францевной возвратились в комнату. Я усадила её на кровать. Потом дала ей воды. Попила сама. Из кувшина наливала, — на всякий случай уточнила Лиза. — А потом увидела, что Татьяна как лежала, так и лежит. Я хотела её разбудить, а она тоже бледная, не дышит, и губы синие.

Анна Степановна за её спиной перекрестилась и зашептала молитву.

— Продолжайте, Елизавета Фёдоровна. — Шаврин одарил классную даму хмурым взглядом, но от замечаний воздержался.

— Потом я сама в обморок упала, когда поняла, что Татьяна тоже мёртвая. В себя пришла в лазарете. Мне дали нюхательную соль. Там до сегодняшнего утра я и пробыла. — Лиза наконец решилась и задала приставу прямой вопрос: — Думаете, это двойное убийство?

— Елизавета! — воскликнула наставница с явным возмущением.

— Анна Степановна, что вы, в самом деле? — Иван Васильевич с неудовольствием покачал головой. — Извольте не встревать в беседу. — Он снова обратился к Лизе: — Это тайна следствия, барышня. Разглашать не положено.

Бельская выдержала его испытующий взгляд и ровным тоном произнесла:

— Две мои близкие подруги мертвы, а третья лежит в лазарете на грани помешательства. И всё это явно не походит на несчастный случай, иначе бы вы нас не посетили, Иван Васильевич. — Девушка чуть наклонила голову, изучая выражение лица пристава. — Вы про жениха Татьяны хотели спросить. Спрашивайте, будьте любезны.

Пристав, кажется, постарался спрятать улыбку за своими длиннющими усами. Будто его забавляла девица, которая сама не стеснялась задавать ему вопросы, точно это он подозреваемый. Однако глаза его выдали. Взгляд Шаврина потеплел.

— Э́скис Алексей Константинович, — он заглянул в свои заметки. — Расскажите, пожалуйста, что вы про него знаете, Елизавета Фёдоровна.

В памяти всплыл высокий, обаятельный блондин, с которым её на масленичном балу познакомила Таня.