Вероятно, все эти мысли оказались написаны на изумлённом лице Лизы, потому что княжна Ливен строго сказала:

— Ваш родитель волнуется за свою единственную дочь, Елизавета Фёдоровна. Проявите к нему должное уважение. Он боится отпускать юное дитя в дальнюю дорогу и желает забрать вас лично. Возможно, хочет переговорить со мной. Это я тоже могу понять. Поймите и вы. Не забывайте о том, что здесь вас любят не меньше, чем в собственной семье. И пекутся о вашем здоровье.

— Простите мою дерзость, ваша светлость. — Лиза опустила глаза и присела в коротком реверансе.

Елена Александровна отмахнулась со смесью раздражения и усталости.

— Ваша спальня опечатана, пока ведётся следствие, — сообщила она. — Да и вряд ли вы вовсе готовы там находиться после всего. Ваши вещи уже перенесены в отдельную комнату. Это лучшая комната в институте, — подчеркнула Елена Александровна. — Вы можете оставаться в ней до приезда вашего отца и сколько пожелаете в следующем учебном году. Надеюсь, эта новость хоть немного скрасит ваше ожидание.

— Благодарю вас. — Лиза снова присела в реверансе.

— Можете быть свободны. — Начальница отвернулась к окну с выражением глубокой утомлённости на пожилом лице. — Анна Степановна, проводите вашу воспитанницу в её новую спальню, будьте любезны.

Свиридова взяла Лизу под локоть и послушно вывела прочь.

Коридоры Смольного как раз заполнились людьми. Младшие девочки в коричневых платьях, средние в голубых и старшие в белых — все они сновали небольшими группками, спеша с одних занятий на другие. За цвета нарядов их так и прозвали с самого основания института: «кофейные», «голубые» и «белые». Все об этих прозвищах знали даже вне стен Смольного. По ним зачастую и понимали, о ком идёт речь.

Помимо расцветки платьев различались и причёски воспитанниц. Младшим волосы по традиции завивали. Средние девочки носили две косы. Старшие — одну.

Учёба в Смольном продолжалась девять лет. Три возраста по три года.

«Голубые» смолянки воевали со всем миром: подначивали младших и звали их нюнями, язвили «белым» и конфликтовали с учителями. Маленькие «кофейные» барышни стремились подражать «белым». «Белые» же опекали младших и являли собой образец нравственных достоинств и пользовались уважением, поскольку близился их выпуск, и лучшие из них могли удостоиться получения главной награды — «шифра» — золотого вензеля в виде буквы «Е» на расшитом белоснежном банте. Этот знак отличия, введённый ещё императрицей Екатериной II, означал не просто успехи в обучении. Он давал право получить пост фрейлины при дворе.

Сегодня даже самые отчаянные воспитанницы вели себя тихо. Общая трагедия сплотила смолянок.

Никто не шумел по обыкновению, но теперь Лизе казалось, что все умолкают и бросают на неё любопытные взгляды. Если бы не классная дама, к ней бы обязательно пристали с расспросами. Оттого Бельская пришла к неутешительному выводу, что недели в ожидании отца окажутся для неё сущим испытанием.

Глава 3

Отдельная комната, что выделили для Елизаветы Бельской, и вправду оказалась лучшей гостевой спальней в Смольном. Впору селить великих княжон. Лиза даже не предполагала, что столь отменные комнаты имелись в институте. Одна обстановка чего стоила!

Начисто побелённый потолок не имел ни единой трещинки. В его центре свисала небольшая, милая люстра на три лампочки; круглый абажур каждой будто держала в клюве изящная цапля. На полу лежал тёмно-бордовый ковёр с коротким ворсом. На стенах красовались синие шёлковые обои с растительным узором (не то что крашеные жёлтые стены их дортуара!). Постель оказалась шире и мягче, чем её прежняя. Даже подушек положили две. Массивный письменный стол стоял возле окна. Добротный стул перед ним имел мягкое атласное сиденье, не успевшее принять известную продавленную форму. Рядом примостился низенький книжный шкафчик. На одной из створок узкого гардероба на резных ножках имелось зеркало, а перед ним — ажурная ширма, выкрашенная в приятный персиковый цвет. Чистые, свежие шторы имели нежно-голубой оттенок. За ними скрывалось большое окно и собственная дверь, ведущая прямо в сад, поскольку комнатка располагалась на первом этаже. Правда, выхода наружу всё равно не было: замок оказался заперт настолько давно, что, вероятно, и ключ потерять успели. Раму много раз красили прямо поверх замочной скважины. Краска засохла каплями в несколько слоёв. Затекла в петли, превратив дверь в ещё одно окно. Никто даже не пытался открыть её. Снаружи успели разрастись кусты барбариса. Никаких тропинок меж ними не осталось.

Ещё одной роскошью оказалась собственная умывальная комнатка с входом в неё прямо из спальни. Помещение было совсем тесным, а кафель на полу и стенах выглядел слегка обшарпанным, но всё же самое необходимое для комфортного проживания имелось.

В углу спальни красовались огромные часы с маятником. Настоящие «дедушки часы», каких Лиза больше нигде в институте не видела. К сожалению, они не ходили, а маятник висел неподвижно в одном положении, но девушке всё равно очень понравился этот изысканный предмет давно ушедшей эпохи.

Печка в летнее время года оказалась вычищена и закрыта. Сине-белые изразцы на ней напоминали Лизе гжель. Будто и не печка вовсе, а заколдованный предмет из позабытой русской сказки.

Комната выглядела восхитительно. Здесь было свежо и по-домашнему уютно. Пахло чистыми простынями и мылом. Наверное, поэтому сердце девушки болезненно сжалось, едва она переступила порог.

Мысли о том, по какой причине она оказалась в столь красивом месте, не давали ей покоя. Лучше бы она продолжала тесниться с тремя подружками в их общей комнате, чем оказалась в гостевой спальне наедине со страшными переживаниями.

В первую ночь Лиза проплакала почти до рассвета. Она не погасила лампу на прикроватном столике, но всё равно не могла сомкнуть глаз. В каждой тени ей мерещились лица мёртвых подруг. В каждом шорохе — их шаги. Если девушка проваливалась в сон, она почти тотчас просыпалась от тревожного ощущения, что она не одна в комнате. Когда же Лиза открывала глаза, то вновь погружалась в иной кошмар. В осознание того, что Оли и Тани больше нет, а Натали забрали домой.

Беспокойный, муторный сон сморил Бельскую на рассвете. Когда же Анна Степановна явилась разбудить девушку на занятия, Лиза вновь начала плакать горько и безудержно. Наверное, девушка напугала этим припадочным состоянием свою наставницу, потому что Свиридова тотчас сбегала за доктором, который выдал Бельской успокоительные капли и прописал постельный режим. И всё же Анна Степановна уговорила свою подопечную выйти из комнаты на прогулку ближе к обеду, ссылаясь на то, что свежий воздух вернёт ей силы и желание жить.

Лиза послушалась. Почти всю вторую половину дня они со Свиридовой провели в прогулках. Вечером же девушка долго молилась, а после — выпила принесённые наставницей успокоительные капли и проспала крепким, спокойным сном до утра.

На следующий день Анна Степановна мягко, но вместе с тем непреклонно велела Лизе привести себя в порядок и идти на завтрак вместе со всеми, а после отправляться на занятия. Она сказала, что привычный режим поможет ей поскорее справиться с переживаниями. Лиза возражать не стала, но не могла отделаться от ощущения, что Свиридова просто устала возиться с нею. Да и сама страдала ничуть не меньше, ведь две её воспитанницы погибли, а она ничем не смогла им помочь. Наверняка это ужасно мучило Анну Степановну, просто она контролировала себя намного лучше, чем семнадцатилетняя Бельская.

Так девушка вновь очутилась среди одноклассниц. Вопреки опасениям они не стали приставать с расспросами. Всё больше бросали сочувствующие взгляды и старались увлечь разговором. Лиза подозревала, что за всем стояла Елена Александровна Ливен. Наверняка её светлость весьма красноречиво дала указания смолянкам позаботиться о Лизе. Девушка ощущала искреннюю благодарность. Подобная опека ненавязчиво напоминала — она здесь не одна.

На следующий день после занятий девушкам позволили устроить в саду пикник. Институтки не скрывали радости по этому поводу. Они взяли с собой книги, ракетки и пару воланов, чтобы поиграть на свежем воздухе в бадминтон — модную в Англии игру, которая набирала популярность по всему свету. Жизнь продолжалась, несмотря ни на что.

Погода испортилась к четырём часам. Маленькая тучка пришла со стороны Финского залива и умыла Петербург лёгким грибным дождём. Да и едва ли это можно было дождём назвать. Так, скромная морось, на смену которой обещало выглянуть жаркое июньское солнце. И всё же девушки предпочли прервать прогулку и возвратиться в институт. Они со смехом похватали вещи, в спешке свернули разложенные на траве одеяла и заторопились под крышу Смольного.

Лиза воспользовалась этой краткой передышкой. Она чуть отстала от одноклассниц, чтобы пару мгновений постоять под дождём.

Пока прочие девушки бежали прочь из сада, Бельская подняла к небу лицо и закрыла глаза, позволяя мелким, прохладным каплям охлаждать кожу.

Она вообразила, что этой недели попросту не было. Сейчас откроет глаза — и все три её подруги окажутся подле неё, живые и здоровые. Оленька будет лукаво улыбаться и называть их всех мушкетёрами из романа Александра Дюма, который она привезла из Франции, дабы они тайком могли читать его на французском по ночам, как их собственный маленький секрет, никому не доступный. Танюша, конечно, станет всех подгонять и твердить, что они обязательно промокнут и простудятся, если не поспешат уйти с дождя. А Натали зальётся смехом и начнёт шутить, что «Танечка — для всех нянечка». Вот только рядом нет даже Натальи. Не говоря уже о подругах, от которых в сердце осталась болезненная, зияющая дыра размером с весь Петербург.