Лиза нехотя разомкнула веки. Она осталась одна в саду. Все прочие девушки убежали. Наверное, оно и к лучшему.

Бельская хоть и была отличницей и главной кандидаткой на получение золотого шифра в будущем году, всё равно не любила возбуждать к себе излишний интерес. Любые события она обыкновенно наблюдала со стороны, предпочитая не встревать ни во что чересчур рьяно. Эту привычку она воспитала в себе с детства.

Случалось, что папенька пребывал в дурном настроении прямо с утра. Особенно если его покой нарушала незапланированная суета. В сердцах Фёдор Павлович мог накричать, а мог и отвесить звонкую оплеуху кому-нибудь из дворовых мужиков. Оттого слуги в доме Бельских вели себя тихо. Женщин отец пальцем не трогал, разумеется, но Лиза привыкла с малых лет не привлекать к себе лишнего внимания. Старалась учиться прилежно и радовать строгого родителя успехами. Не огорчать его ничем даже самую малость. Страшилась не оправдать ожиданий.

Оттого ей столь тяжело и давалось это повышенное внимание со стороны одноклассниц. Конечно, всеми силами девушки старались отвлечь её, но Лиза то и дело ловила на себе сочувствующие взгляды и слышала за спиной очередной печальный шёпот, вроде: «Бедняжка. Совершенно упала духом». От этого становилось бесконечно неуютно.

Поэтому из сада она уходила в гордом одиночестве, наслаждаясь минутами сладостного покоя. Занятий в этот день более не намечалось. Разве что можно было прийти на урок музыки к «голубым» институткам и послушать, как они играют на фортепиано в четыре руки. Или же отправиться в кружок рукоделия и повышивать. Но Лизе не хотелось ни того, ни другого. Поэтому она пошла сразу в свою комнату.

Её новая спальня находилась в жилом крыле на первом этаже со стороны Невы. Ближе всего располагались комнаты классных дам и учительниц почтенного возраста, которым тяжело было подниматься по лестницам.

Лизу такое соседство вполне устраивало. Смятенная душа искала тишины. Девушка представила себе, как сейчас зажжёт лампу и почитает книгу под шум дождя, дабы скоротать время до ужина. А ближе к вечеру, быть может, снова выйдет на прогулку.

Но она застыла на месте, едва переступила порог синей гостевой комнаты.

Окно за письменным столом, которое Лиза не открывала вовсе, оказалось распахнуто. Прохладный ветер с реки раздувал тюлевые занавески, скрывая за ними дверь в ванную комнату. Капли мороси летели с улицы прямо на письменный стол, где были раскиданы её тетради. Все ящики оказались выдвинуты. Гардероб раскрыт. Из него белым флагом свисали панталоны. На полу подле валялись чулки и прочая галантерея, которую Лиза по обыкновению хранила аккуратно сложенной в красивой шляпной коробке. Сама коробка лежала прямо у входа. Девушка едва не наступила на неё. Сдвинут оказался и матрас на кровати, словно под ним что-то искали.

Все её вещи пребывали в беспорядке. Кто-то копался в них в спешке, не потрудившись придать прежний вид. Только вот что искали, непонятно. Потому как шкатулка с деньгами стояла на прикроватном столике нетронутой. Самый ценный предмет оказался вовсе не интересен неизвестному вору.

Лиза медленно вошла внутрь. На ходу она прихватила кружевной зонтик от солнца, который висел на вешалке у двери. Она ступала на цыпочках, потому что боялась, что злоумышленник всё ещё внутри. Но оттуда не доносилось ни звука.

Девушка осторожно отвела в сторону штору. Она поудобнее перехватила зонтик. Шагнула к двери в ванную комнату и рывком распахнула её.

Внутри не было никого. На кафеле высыхала лужица воды, которую Лиза случайно расплескала утром во время умывания и позабыла вытереть.

Во рту немедленно пересохло от страха.

Кто-то проник в комнату и порылся в вещах, пока она была на прогулке, а затем ушёл. Возможно, сбежал через окно.

Лиза высунулась наружу, путаясь в раздувающейся, как парус на ветру, шторе. Но кусты под окном выглядели целыми.

Тогда она спешно захлопнула оконную раму и закрыла её на обе задвижки — верхнюю и нижнюю.

Сердце колотилось как сумасшедшее, пока Бельская лихорадочно пыталась сообразить, кто посмел перевернуть вверх дном её комнату, а главное, что могли искать?

Деньги оказались на месте в шкатулке. Там же лежали брошь и серьги. Других украшений она при себе не имела, поскольку излишне дорогие драгоценности смолянкам носить не дозволялось. Эти украшения Лиза надевала лишь по праздникам.

Не пропал и красивый флакон французских духов, подаренный отцом на минувшую Пасху. Он лежал среди чулок и вытряхнутого белья. Там же оказались зеркальце, расчёски, шпильки и пудреница.

Одежду на вешалках не тронули вовсе. Равно как и обувь под шкафом.

Лиза прошла к письменному столу. Начала перекладывать тетради. Даже в сундучок с рукоделием заглянула. Не нашла она лишь одной вещи — личного дневника в потёртой атласной обложке.

Девушка давно пришла к выводу, что дневник — развлечение для совсем уж юных барышень, в её возрасте глупо тратить время на подобные безделицы. Поэтому дневник был заброшен. В него Лиза порой записывала лишь важные даты и заметки о том, что никак нельзя забыть. Но, безусловно, он не стоил кражи. В нём не имелось ни важной информации, ни даже достаточного количества свободного места, а сливовая обложка истрепалась по краю и выглядела грязной. В том крылась одна из причин, почему Бельская свой дневник разлюбила — он стал выглядеть ужасно неопрятным. Даже позорным для приличной девушки.

Однако же этого хватало, чтобы утверждать о случившейся краже. Кроме того, в памяти всплыла ещё одна деталь, которая прежде показалась Лизе незначительной: примерно за две недели до отравления Ольга пожаловалась на то, что кто-то копался в её вещах. Вот только у неё ничего не пропало, поэтому девушки списали всё на розыгрыш «голубых» смолянок, которые порой были склонны к мелким пакостям старшим просто забавы ради. А до этого, в самом начале мая, и Татьяна ворчала, что все чулки её перекопаны, словно домовой завёлся и проказничает. Но тогда девушки этому значения не придали: в коробке с чулками Татьяна хранила ценности, но не пропало ничего. Танюша имела склонность к небрежности. Могла сама в спешке затолкать чулки в ящик без должной аккуратности, да и позабыть о том. Но теперь Бельская с ужасом осознала закономерность: обыск в вещах не случаен. Поэтому она едва ли не бегом бросилась на поиски своей наставницы.

Свиридова обнаружилась в учительской. Она пила чай с Ксенией Тимофеевной Веленской, более молодой надзирательницей класса «голубых» смолянок. Женщины сидели за небольшим круглым столиком у окна и что-то вполголоса обсуждали. Вроде бы даже тихонько смеялись, когда Лиза вошла внутрь после короткого стука.

Обе учительницы умолкли и повернулись к ней. Анна Степановна посмурнела, а вот Ксения Тимофеевна, напротив, выглядела заинтересованной внезапным визитом ученицы.

— Bonsoir [Добрый вечер (франц.). // «— А это помещение почему у вас пустует? — спрашивает Калдымов. // — Здесь стояли быки, — отвечает Орлов, — но мы их вывели сейчас отсюда. Крыша течет, углы промерзли, да и балки прогнили, небезопасно оставлять скот. Будем капитально ремонтировать. // — Не стоит на такую рухлядь гробить средства. Лучше пустите под барак для женщин… // — Что вы, товарищ директор! Ведь даже быки не выдержали, хворать здесь стали. // — Так то — быки! Быками, конечно, рисковать не будем» (Гинзбург 2021, 451). // Даже «падёж» (степень дегуманизации, предполагающая, что подвергшийся расчеловечиванию не может даже умереть, а может только околеть) — центральная метафора одноименной повести Сорокина — как образ как будто заимствован из «Крутого маршрута». Это наводит на мысль о том, что «искра совести» подверглась порче не только в мире рассказа «толстой-4», но и в нашем так называемом реальном мире.]. Прошу меня простить, что помешала. — Лиза торопливо изобразила реверанс. Она говорила спешно и взволнованно: — Анна Степановна, вы не могли бы пойти со мной? Я хотела бы вам кое-что показать.

— Елизавета Фёдоровна, — взгляд Свиридовой остановился на зонтике, который Лиза продолжала нервно сжимать в руках. — Что с вами? На вас лица нет.

Девушка приблизилась. Остановилась на полпути возле одного из учительских столов, на котором кто-то проверял тетради, но так и не завершил работу. В чашке остыл чай, затянутый мутной плёнкой. А поверх письменных заданий лежала газета — прямое свидетельство того, что работавший здесь человек делал это неохотно и предпочитал отвлекаться.

— Анна Степановна, — Лиза стиснула зонтик, прижимая его к груди, словно последнюю защиту на всём белом свете.

— Да в чём дело, голубушка моя? — наставница поднялась. — Вам нездоровится? Или снова разволновались? Я могу дать вам капли…

— Кто-то рылся в моих вещах, — перебила её Лиза. — Прошу вас, пойдёмте со мной. Я вам покажу.

Классные дамы обменялись озадаченными взглядами.

— Рылся? — Свиридова переспросила так, словно бы в подобном можно ошибиться.

— Часть одежды вытряхнули из шкафа. Тетради на столе валяются в беспорядке. Все ящики открыты, — спешно перечислила Лиза.

— Что-нибудь пропало? — Анна Степановна нахмурилась, однако идти никуда не торопилась.

— Только мой старый дневник.

— А деньги или драгоценности? — подала голос Ксения Тимофеевна.

— Нет, только дневник, — уверенно ответила Бельская. Лизе показалось, что это возмутительное происшествие не просто не удивило классных дам, но они будто бы вовсе не поверили ей, поэтому девушку снова взмолилась: — Пожалуйста, Анна Степановна, пойдёмте со мной. Я вам покажу.

Вместо того чтобы пойти за Лизой, Свиридова с явным облегчением направилась к шкафчику, где классные дамы хранили средства для оказания первой медицинской помощи.

— Это младшие девочки балуются. — Она скрипнула дверцей шкафчика и достала уже знакомый Лизе флакончик с успокоительной настойкой. — Вас вовсе никто не пытался ограбить. Мы час назад узнали о том, что две глупышки из «кофейных» девочек попросили о помощи с домашними заданиями «голубых». Нужно было написать сочинения на немецком. И те в уплату уговорили их на шалость. Заставили покопаться в чужих вещах. Вы просто стали жертвой глупой шутки, Елизавета Фёдоровна. Не волнуйтесь. Эти ученицы уже наказаны. Равно как и их подстрекательницы.