— Ты чего? Клея нанюхался?
— Роман? — окликнули сзади.
Дернулись оба: и мальчик, и мужчина. Егор непроизвольно отступил на шаг и приготовился драпать.
От калитки к ним приближались двое: толстопузый дядька в кепочке и при нем молодой хлыщ в кожаной куртке, с выбритой мордой.
— Роман? — повторил дядька, подойдя ближе.
— А вам чего надо? — грубо спросил Мордовин.
— Ты машину не продаешь? Вроде бы с тобой по телефону говорили…
Мордовин расплылся в неискренней улыбке и взмахнул рукой.
— Извиняюсь, не сообразил… Пойдемте в гараж.
Троица двинулась к дому. Егор постоял, ощущая себя полным дураком, — и потащился за ними.
В гараже оказался темно-зеленый «Кадиллак Эскалейд». У Егора от восторга екнуло сердце. Казалось бы, последнее, на что он был сейчас способен, — это восхищаться автомобилем, но «Эскалейд» походил на тираннозавра: огромный, мощный, готовый порвать всех на дороге.
Мордовин рассыпался в похвалах своей машине. Кепочка полез под капот, хлыщ обосновался в салоне. Егор крутился рядом и даже получил легкий подзатыльник от Мордовина, когда сунулся под руку Кепочке.
— Сынишка? — Тот потрепал Егора по плечу.
— Племяш, — оскалился Мордовин.
Егор не понимал, как такая роскошная тачка могла оказаться у раскосого в гараже. Мордовин ей не подходил, как плюгавый старый нищий муж не подходит молодой красавице. Похоже, у Кепочки и Хлыща возникли те же подозрения, потому что они стали въедливо расспрашивать, как Мордовин приобрел машину и почему за десять лет такой маленький пробег… Раскосый отвечал уклончиво, хотя по документам, как понял Егор, все было в порядке. В конце концов покупатели ушли, сказав, что подумают.
Мордовин вывел Егора наружу. Вид у него был мрачный. Егор решил, что это, наверное, не первая сделка по продаже машины, которая срывается.
— Чего тебе надо? — Мордовин запер гараж и обернулся к нему. — Ты кто, кстати, Леонид или Егор?
— Леонид. — Он сам не мог бы объяснить, что заставило его соврать. — Расскажите про тот день.
— Про какой день?
— Про пятнадцатое октября две тысячи девятого! — выкрикнул Егор.
Мордовин пожал плечами.
— А что тут говорить… Приехал твой отец, посидели, выпили немного. Дела рабочие обсудили. Вечером разъехались. В протоколе все есть.
«В задницу твой протокол», — чуть не заорал Егор. Какая разница, что там записано, если они наврали, наврали все трое!
— Это все неправда! Где моя мама?
— Мама? — переспросил Мордовин, кажется, всерьез удивившись.
— Да! Что вы с ней сделали?
Лицо у Мордовина поскучнело.
— Не знаю, пацан, чего ты себе напридумывал, но я тебе сказал все как есть. При чем тут твоя мама, вообще не пойму. Чаю хочешь?
Он уже стоял на ступеньках крыльца и равнодушно смотрел на мальчика.
Егор понял, что проиграл. Раскосый успел собраться с мыслями. «Посидели, выпили, обсудили, разъехались». Будет талдычить как попугай.
— Подавись ты своим чаем!
Мордовин наблюдал в окно, как мальчик уходит, сунув руки в карманы.
Что ему известно? Ничего. Не мог Забелин проговориться — он, конечно, кретин, но не окончательный. Если только что-то по пьяни сболтнул, а пацан запомнил…
Чего он хочет? Ну, это ясно: денег. Малолетний урод.
Пятнадцатого октября две тысячи девятого день был солнечный — это Мордовин хорошо запомнил. Осень в том году пришла поздняя, до середины ноября было тепло.
Он вспомнил, как они втроем сидели над раскрытой сумкой. Шторы задернули сразу, как вошли в дом, но было все равно светло, и он видел, какие серые лица у этих двоих. Мятые от страха, точно жеваная бумага. У него, наверное, было такое же.
Позвонить Забелину? Или Колодаеву?
Один тупой, второй трусливый, хуже старой болонки. Он в юности думал, что такие трусы встречаются только в художественных книжках, а в реальной жизни их не бывает. Что приукрашивают товарищи авторы действительность.
Ну, допустим, позвонит он Колодаеву… Тот обмочит штаны от страха и прискачет сюда, ныть и спрашивать, что же теперь делать. Какая от этого польза?
А вот Забелину стоило бы звякнуть. Но их последний разговор закончился так, что даже гадить на одном поле Роман с ним теперь не сядет. Как они тогда не подрались — одному богу известно.
«Ко мне Ленька больше не явится, — рассудил Мордовин. — А на остальных наплевать. Пусть разбираются сами».
Глава 4
— В поликлинику я ходила, — рассказывала Тамара Забелина. — Мне там пяточную шпору разбивали. До того болело — наступить не могла! На прошлой неделе я в Новоспасском монастыре молилась, там есть икона чудотворная, у которой надо просить об исцелении… И в самом монастыре приятно. Бывал ты в Новоспасском монастыре, милый?
Сергей Бабкин сказал, что не бывал.
— Это ты зря. Сходи. Там душа очищается. Но мне икона не помогла. Пришлось в поликлинику. Врач, значит, выписал мне такую процедуру, как будто током по пятке ударяют, аж слезы из глаз…
— Тамара Григорьевна, как вы думаете, где может быть Егор?
Забелина уставилась на Сергея Бабкина, недовольная, что ее перебили.
— У дружков своих школьных, где еще. Вы за него не переживайте, он получше нас устроится.
— Как же не переживать, когда ребенок ушел и не вернулся?
Тамара поерзала на стуле. Выпуклые темные глаза под иссиня-черной крашеной челкой обежали комнату, словно Егор был тараканом, притаившимся на обоях.
Вместо седовласой старушки, которую ожидал увидеть Бабкин, за столом сидела невысокая, крепко сбитая моложавая женщина. Сверившись с записями, он понял, что ошибся: ей было не семьдесят пять, а на десять лет меньше. Перед каждой репликой Забелина выдерживала долгую паузу.
— Да что пропал… Он записку оставил.
На щеках у нее играл яркий здоровый румянец, как у человека, который много времени проводит на свежем воздухе. Над верхней губой темнела полоска усов.
— Расскажите про друзей Егора. И чем он увлекался?
— Про друзей не знаю, он их сюда не водил. Понимал, что ко двору не придутся.
— Почему?
— Да ведь приятелей-то каждый по себе подбирает. Значит, они такие же, как Егор.
— А какой Егор?
Она пожевала губами. Сергей заметил, что, несмотря на моложавость, повадки у нее старческие. Она кряхтела, садясь. Расколола кусок рафинада щипчиками и пила чай вприкуску. Причмокивала, обсасывая каждый кусочек.
— Мне ведь вам правду говорить надо, да? — после долгого молчания спросила Тамара.
— Желательно.
Она вздохнула:
— Ну, если правду, то записывай. Несносный из него вырос парень. Отцу хамит каждый день, страшно слушать. Меня в грош не ставит, хотя я ему единственная бабушка, других не имеется. Он крупный вырос мальчик… Я просила его помочь мне сумки принести с рынка, а он в ответ такой: не буду на рынок ходить, вон тебе «Пятерочка», там все покупай. А в «Пятерочке» разве творог с рыночным сравнится? А помидоры! И мясо я беру — телятину свежую, парную… Готовлю-то все я, даже школьные обеды Егору и Ленечке с собой собираю. Котлетку там или бутербродик с зеленью сделаю… Ленечка любит, чтобы из специального хлеба.
Она снова тяжело вздохнула.
— И денег Егор постоянно клянчит. А откуда деньги, если только отец работает! Взяток не берет, живем на его зарплату. Моя пенсия вся, считай, на еду уходит. Егор в последний год стал особенно наглеть. У Юры работа сложная, нервная. Иной раз до ночи задерживается. Войдет — уставший, лица на нем нет, а Егор на него кидается, как собака на кость: «Дай денег, дай!»
— А карманные у Егора есть?
— Юра всегда подкидывает мальчишкам с зарплаты. Не много, но ведь много-то и не надо, вредно это. Иначе привыкнут с детства, что все легко достается. Не узнают, что за любой копеечкой стоит тяжелый труд!
— У Егора были проблемы в школе?
Тамара замахала на него руками:
— Проблем целая гора! Чуть не выставили его, отец ходил к директору, в ногах у чужих родителей валялся! Егор подрался с их сыном. Ну, как подрался… Поколотил. Там мальчонка-то слабенький, соплей перешибешь. Вроде Ленечки нашего. Зуб ему выбил… — Тамара поморщилась и прижала ладонь к щеке. — Злой он, Егор. Я все пыталась в нем хорошее рассмотреть, думала, вот подрастет — и добавит бог ему ума… Но, похоже, весь ум Ленечке достался. Золотой мальчик! Ты не подумай, я не хвастаюсь! И учится хорошо, и рисует талантливо, и поет — голосок такой, что слезы сами текут…
— Егор и с братом дрался? — спросил Сергей.
Тамара решительно покачала головой:
— Чего не было, того не было. Леньку Егор уважает. Не скажу, что живут душа в душу, но до свары не доходило.
— У него есть друзья в деревне, где у вас дача?
— Да что ты! Он туда бог знает сколько лет не ездил. Я все больше одна выбираюсь. Неудобно там: и дом тесный, и дорога нехороша… Это Юра так говорит, — добавила она, понизив голос. — По мне на даче всяко лучше, чем летом в городе. Ну, если не нравится, зачем я настаивать буду? Он меня, бывает, отвозит на недельку-другую. Но вообще-то я здесь нужна. Вся квартира на мне! В этом году я в мае туда приезжала, правда, быстро вернулась. Что-то комарья развелось — никогда такого не было! Но посадила кое-что… Закрутки делала. У меня лечо получается вкусное. Начальница моя сто лет назад поделилась рецептом. А я тебя сейчас угощу!