— Я собиралась позвонить домой на следующее утро. Переночевать у Ратманского, а потом вернуться. — Нина обвела взглядом молчащих сыщиков. — Но кое-чего я не учла. Юра обязательно спросил бы, почему я не позвонила раньше. Где я была? Два дня лежала без сознания — а третий день? Прохлаждалась под сенью апельсиновых деревьев? Я не смогла бы этого объяснить. И осталась еще на один день. Потом еще на один. И чем дальше, тем невозможнее становилось набрать Юрин номер и рассказать, что произошло. Я хотела! — с силой сказала Нина. — Но стоило представить, что ждет меня по возвращении… Даже через две недели я говорила себе, что вот-вот соберусь с духом и позвоню. Но к этому времени у меня уже не осталось никаких оправданий. Мой муж бросил бы меня, как только я призналась бы, что неделю провела со своим отцом, а не лежала в отключке…

— А дети? — недоверчиво спросил Бабкин. — Черт с ним, с мужем! Но у вас же двое детей!

Нина помедлила, задумчиво глядя на него.

— Понимаете, — сказала она наконец, — я по ним совсем не скучала. Когда мы жили вместе, я заботилась о них. Читала им. Делала все, что положено хорошей матери. Но четыре года подряд я ни на один день не могла от них отойти! В конце концов мне хотелось только открутить время на семь лет назад, когда мой муж первый раз заговорил о том, что семья без детей — неполноценная и что я должна что-нибудь предпринять, чтобы у нас появился ребенок. Открутить назад и сказать ему, что я лучше буду жить одна с десятью кошками, чем пройду через три ЭКО.

Нина перевела дух.

— Значит, вы сбежали от своих детей, — протянул Бабкин, подумав, что десять лет назад Макар почти угадал.

— Я сбежала от своей жизни, — поправила Нина.

Ратманская поначалу вызвала у Сергея симпатию уже тем, что не походила на своих предполагаемых предшественниц — тех женщин, что требовали от Илюшина раздобыть доказательства измены. Но теперь он не ощущал ничего, кроме брезгливости. Кашемировая моль бросила детей. Променяла семью на богатую жизнь в доме олигархического папаши.

Зато Илюшин прямо-таки светился неподдельным любопытством.

— И вы остались с отцом? — спросил он.

— Я к нему ужасно привязалась. — Ее лицо осветилось застенчивой улыбкой. Бабкин невольно отметил, что при упоминании детей она не улыбнулась ни разу. — С ним интересно каждую минуту. У меня появился кто-то родной. Кто-то, кто обо мне заботился. Смеялся над моими шутками. Слушал мои рассказы про случаи из практики. Впервые после смерти мамы… Я не думала, что такое возможно.

— И, конечно, деньги, — понимающе кивнул Макар.

— Разумеется. Столько денег, что они превратились в свободу, — просто сказала она.

— А зачем вы сделали пластическую операцию?

— Несколько операций, — уточнила Нина. — Понимаете, я не хотела… — Она замялась. — Я не хотела себя прежнюю. Я мечтала стереть Нину Забелину ластиком и нарисовать на ее месте другого человека. У отца огромные возможности. Он выправил мне новые документы, и я стала Ниной Ратманской. Поменяла цвет волос. Похудела. Все это изменило меня до неузнаваемости.

— Почему вы хотели себя стереть? — не выдержал Сергей, игнорируя знаки, которые подавал Илюшин.

Ратманская взглянула ему в глаза.

— Я себя ненавидела, — ровно сказала она. — Кажется, я рассказала вам о себе все, что вы хотели знать. Теперь мы можем перейти к делу?

Илюшин помолчал. Затем сделал жест, означавший, что он слушает.

Нина непроизвольно поднесла руку к горлу. Собранная, сдержанная женщина на мгновение исчезла, в лице проглянул страх.

— Мой сын Егор пропал больше суток назад. Я хочу, чтобы вы его нашли.

Глава 2

— Куда тебя опять понесло?! — крикнула мать.

Вопрос застал Веру перед зеркалом в прихожей. Вера, полностью одетая и почти готовая к выходу — осталось только сумку собрать, — зачесывала волосы в хвост. Если сначала причесаться, а затем натянуть свитер, короткие волоски у висков и на лбу выбьются и встанут дыбом. Аккуратность и опрятность — последнее прибежище некрасивой женщины.

— Я кого спрашиваю? — повысила голос мать.

Вера не выдержала. Заглянула в комнату и отчеканила:

— На работу! Мне выходить через пять минут! Будь добра, не мешай мне собираться!

— Господи, до чего ты дошла, — с невыразимым удивлением сказала мать. — Затыкаешь рот человеку, прикованному к постели. Верочка, посмотри на себя! В кого ты превратилась! А ведь тебе еще нет и пятидесяти…

— Мама, мне сорок пять!

— Это ты хахалям своим будешь рассказывать, — устало откликнулась мать, отворачивая седую голову к окну.

— Благодаря тебе у меня нет и не может быть никаких хахалей! — взвилась Вера, снова — в который раз! — хватая наживку.

Регина медленно повернула к ней бледное утомленное лицо. Заостренный нос, высокий лоб без единой морщины, твердо очерченные губы. Так могла бы выглядеть великая актриса на старости лет.

— Благодаря мне? — повторила мать и засмеялась. — Ты отыскала виноватого в твоей женской невостребованности? Ах ты моя умница! Ну, так далеко ходить не стоило…

— Прекрати! — беспомощно попросила Вера.

— …Достаточно было взглянуть в зеркало! — весело продолжала мать. — Милая моя, ты похожа на старуху гораздо больше, чем я. Вот ведь парадокс, правда?

Кровь бросилась Вере в голову.

— Может, это оттого, что я за тобой ухаживаю, а не наоборот? — сквозь зубы спросила она.

— Давай, попрекни беспомощную мать своей заботой, — равнодушно отозвалась Регина. — Ты предсказуема. Кстати, нужно поменять… это…

Она выпростала из-под одеяла тонкую руку и королевским жестом указала на середину кровати.

— Это называется памперс, мама, — еле сдерживаясь, сказала Вера. — Я тебе его утром меняла! Извини, мне пора на работу!

Она вернулась в коридор и стала натягивать сапог.

— Мало того, что ты обворовываешь меня, — кротко начала мать, — что я сутками голодаю, потому что ты оставляешь меня без еды, так ты еще и пытаешься лишить меня остатков достоинства. Допустим, порядочности в тебе никогда не было. Но твоя работа лишила тебя и остатков человечности…

Вера зажала уши. Не поддаваться! Но каким-то немыслимым образом слова матери проникали в голову, словно отравленная вода.

«Продать к черту квартиру, — ожесточенно думала она, — оплатить дом престарелых, самой переехать в комнату, никогда ее не навещать, не подходить даже близко. Трупный яд в обличье родной матери. Ведьма, ведьма…»

Ее мысли прервала воцарившаяся тишина.

Вера отняла ладони, вскинула голову. Мать молчала.

— Мама? — неуверенно спросила она.

Тихо.

Вера в одном сапоге метнулась в комнату, кинулась к кровати, чтобы наткнуться на враждебный взгляд блекло-голубых глаз. Мать сжала губы в ниточку. Это означает, что теперь она будет разговаривать только с Ирочкой. Но зато уж Ирочке выложит все: и про кражу бриллиантов у несчастной старухи, и о том, как она молила о куске хлеба, а дочь смеялась ей в лицо… Ирочка, добросовестная дура, верит каждому ее слову. На все объяснения Веры она кивает, но пять минут спустя забывает начисто. Ирочка живет тремя этажами ниже. Уже завтра она восторженно разнесет по подъезду, что Вера Шурыгина… обкрадывает… на барахолке видели вещички Регины Дмитриевны… на днях шубу норковую продала и любимую Регины Дмитриевны шаль…

Шалей, разумеется, мать отродясь не носила.

Самое смешное и нелепое, что при этом Ирочка очень тепло относится к Вере. Печет для нее пироги на невкусном жестком тесте. Подкидывает ей в карман то шоколадку, то карамельку. Глупая пятидесятилетняя Ирочка с добрым красным лицом, чистосердечно принимающая на веру все рассказы Регины Дмитриевны… Пару раз, поймав на себе брезгливые взгляды соседей («мучает мать, привязывает ее к койке»), Вера клялась себе, что завтра же прогонит эту тупую фефелу.

Прогонит — и что потом? Кого она наймет вместо нее? Безотказная Ирочка берет в два раза меньше, чем профессиональная сиделка. Ее можно попросить подменить Веру и в выходные, и в праздники. А репутация Верина уже испорчена так, что дальше некуда.

Хотя мать способна выкинуть любой фокус. С нее станется выброситься из окна и обставить напоследок все так, будто ее столкнула дочь.

— Мама, давай не будем ссориться, — устало попросила Вера. Краем глаза взглянула на часы и ужаснулась. — Я тебя переодену.

Регина прикрыла веки и застыла с мученическим видом. Какое значительное трагическое лицо! «А ведь она мелкая, недостойная женщина, — отстраненно думала Вера. — Ни одного доброго поступка за всю жизнь. Из прочитанных книг — пяток женских романов. Ни дружб, ни увлечений… Бесконечные сериальчики под пустую болтовню с Ирочкой — вот и все ее удовольствия. Ах да, еще смешивать меня с дерьмом».

Вера попятилась и вышла, затылком ощущая незрячий взгляд матери.

На улице у нее зазвонил телефон.

— Нечаева уехала в Грузию, Гузелина заболела! — надрывалась начальница. Вера отодвинула трубку от уха. — Горчакова, Криворучко, Жбанов — все повисли!

Горчакова, Криворучко и Жбанов представились Вере тремя выцветшими мотыльками, повисшими на ниточках седой паутины.

Если бы не ссора с матерью, у Веры хватило бы сил отбрыкаться. Но она чувствовала себя обескровленной.